Ее мать была одержима Францией. Она забивала голову девочки рассказами о галантных мужчинах, празднествах, роскошных туалетах, духах. Если жизнь женщины сводится к тому, чтобы служить украшением и принадлежать мужчине, то в Европе она по крайней мере может чувствовать себя драгоценным украшением. Здесь, на Карибах, говорила маман, женщин ценят разве что для получения потомства. Она произносила это слово с видимым отвращением. Потомство! Приплод! Это участь животных, а не образованных и утонченных женщин!

Потому-то Иоланта и решила, что должна стать прекрасной, должна стать такой женщиной, которую мужчина будет ценить и которой будет гордиться. Но маман оказалась права, на Ямайке не было великолепных балов, там даже не было сколько-нибудь приличного города. Там был только Эдмунд. Он один мог любоваться ее европейскими туалетами, сшитыми по последней моде, но на Эдмунда они не производили никакого впечатления. Иоланте приходилось пускаться на всякие ухищрения, чтобы ее хотя бы заметили, иначе она чувствовала себя человеком-невидимкой.

Но когда стегали бичом негров, она ощущала себя богиней. Как самого Бога, ее могли молить о чем угодно, вот только милость даровалась так редко! Разве она не просила у Бога хоть какого-то удовлетворения? Она не молила об умопомрачительном счастье. Не хотела вымолить несметного богатства или прекрасного, как Адонис, мужа. Ей всего-навсего был нужен сговорчивый, не очень требовательный мужчина, который будет жить где угодно, лишь бы не на этих варварских островах.

Переезд из Санто-Доминго на Ямайку ничего не дал, но когда Иоланта поняла, что отец не собирается искать ей мужа в Европе, она остановила свой выбор на Эдмунде. В то время его манеры казались ей такими мягкими, а сам он — таким уступчивым. Пока мужчины ухаживают, они беззастенчиво лгут! Во время визитов в дом родителей Иоланты Эдмунд был вежлив, предупредителен, но как только они поженились, она обнаружила, что он ничем не отличается от ее отца. Вечно в работе и так же одержим плантацией, как отец своей работорговлей.

Иоланта приподняла крышку небольшой хрустальной вазочки с засахаренным миндалем, стоявшей возле кровати. Этот проклятый сахар погубил ее красоту, а что у нее еще осталось? Кнут? Надо взять себя в руки, не стоит сидеть и проливать слезы над тем, как сложилась жизнь.

Эдмунд — мужлан. Неловкий в постели, он тем не менее был груб и требователен. Ну и пусть удовлетворяет свою похоть с рабынями. На самом деле ей это абсолютно безразлично. Ей безразлично даже то, что он прижил с ними немало детей. Но требовать, чтобы она признала одного из них собственным ребенком лишь потому, что у этого отродья более светлая кожа, чем у других! И эта тварь живет с ней под одной крышей, притворяется ее дочерью!

К тому же мерзавка даже не испытывает к ней ни малейшей благодарности! Ни она сама, ни ее нянька. Глаза Иоланты сузились. Воодушевление после экзекуции почти пропало при мысли о двух черных гадюках, угнездившихся в ее доме. Она не доверяла Мату. Если бы у Эдмунда осталась хоть капля здравого смысла, он вырезал бы ей сердце, а не язык.

Иоланта медленно выдохнула, заставила себя расслабить напрягшиеся мускулы и облокотилась о раму окна. Ничего, придет и ее час! Обязательно придет! Когда-нибудь Эдмунд умрет. Ей только сорок два года, она на тринадцать лет моложе его. К тому же женщины часто живут дольше мужчин и особенно долго живут, если не размножаются, как кролики. Это просто Божье благословение, что она не забеременела в первые годы замужества. Разумеется, она никогда и не скрывала своего отвращения, когда Эдмунд, пыхтя, появлялся в ее спальне, так что со временем эти визиты стали редкими. Иоланта никогда бы не согласилась терпеть Грейс, если бы наличие дочери не прекратило его супружеские поползновения. Теперь Эдмунд оставил жену в покое и валялся только с рабынями.

Она насмешливо фыркнула. Мерзкая притворщица может выходить замуж или не выходить, ее дело. Но если она выйдет замуж и родит потомство, Иоланта раскроет тайну в тот самый момент, когда Эдмунд соизволит наконец умереть. Муж Грейс выбросит ее из дома, дети будут проданы, а Уэлборн достанется Иоланте! Она продаст поместье и уплывет за океан, ни разу не оглянувшись. Кому нужен Бог? Если женщина хочет получить в этой жизни хоть кусочек счастья, она сама должна о себе позаботиться.

Иоланта передернула плечами и отвернулась от окна. Как все-таки жарко! Она стянула с себя тяжелое платье, туфли, чулки и вытянулась в одной тонкой рубашке на своей мягкой, удобной кровати. Но к чему сейчас все эти сожаления и мечты? Сейчас ей нужен бальзам для раздраженных нервов. Уставившись невидящими глазами в глубокую синеву балдахина, Иоланта представила лицо извивающегося от боли раба, вспомнила его крики, как меломан вспоминает самые любимые места оперы. Было в этом зрелище что-то… волнующее… На лице женщины появилась удовлетворенная улыбка.

Поэтому она так легко прощала Жака. Он тоже путался с рабынями, но лишь потому, что не мог получить от белых девушек то, что ему требовалось. Иоланта это понимала. Понимала потребность заставлять людей страдать, потребность в полной власти над другими. Ей представлялось, что его чувства при изнасиловании были сродни тому ощущению, которое испытывала она сама, когда бич впивался в тело жертвы, когда все упорство, мольба, надежда исчезали из глаз раба и он оставался в ее власти. Это было не хуже опиума, слаще…

Иоланта забросила в рот еще один орешек и стала сосать налипшие на него сахарные кристаллы.

Глава 3

Джайлз сидел за столом напротив Джеффа в их общей конторе в Порт-Рояле. Он сразу заметил в глазах друга лукавые огоньки. Он как раз сообщил Хэмптонам, что, как только трюмы «Надежды» опустеют, а их содержимое будет продано, он Собирается провести пару дней на плантации Уэлборна. И вот на лице Фейт расцвела радостная улыбка, а Джефф хитро посмеивается.

— Перестаньте так на меня смотреть, — запротестовал Джайлз. — Я просто собираюсь отдать этому плантатору деньги за его товары.

— Ну, с этим можно управиться за день, — отозвался Джефф.

— Да, интересно, почему это ты решил провести столько времени именно у этого плантатора? — присоединилась к мужу Фейт, положив ему голову на плечо.

— У этого клиента прекрасная дочь, — вставил Джефф. На лице Фейт появилось притворное огорчение.

— Ах, Джефф! Ты же не обвиняешь Джайлза в том, что он интересуется женщиной больше, чем деловыми отношениями с ее отцом?

— Я? Да что ты! Я считаю девушку всего лишь незначительным сопутствующим обстоятельством. В точности как Джайлз.

— Я просто упомянул о ней, — защищаясь, проговорил Джайлз.

— Точно-точно! — воскликнул Джефф, обращаясь к Фейт. — Он действительно просто упомянул о ее золотых локонах и зеленых глазах.

— Поразительно зеленых глазах, — подхватила Фейт.

— Глубоко таинственных глазах, — продолжил Джефф.

— И ее загадочной улыбке. Он просто упомянул о ней, и все. — Фейт едва сдерживала смех.

Ну хорошо, хорошо! — воскликнул Джайлз. — Может, я и правда сболтнул лишнего. — Произнося эту фразу, он словно почувствовал кислый вкус во рту. — Но, черт меня подери, она действительно неповторима! Дело не только во внешности. Она умеет думать, искренне говорит о том, что у нее на душе. Кстати, она сразу указала на выгоду, которую я получаю от рабства.

— Как же, как же! — вскричал Джефф, поднимая руки, чтобы не слушать историю знакомства в десятый раз. — И она сумела отразить нападение, когда ты попытался обвинить ее в том же.

— Разве ты не ценишь в Фейт то, что она умеет нападать и защищаться?

Фейт с улыбкой посмотрела на мужа:

— Ты так сказал?

Джефф притворно нахмурился:

— Не поощряй ее, Джайлз, иначе у меня не будет ни минуты покоя, — и он лукаво ухмыльнулся. — Ты прав, но смотри, выбирай обстоятельно. Хорошеньких девушек везде полно, для этого не обязательно жениться.

Фейт насупилась, но мужчины не обратили на это внимания.

— И не обязательно мне об этом напоминать, — возразил Джайлз. — Как сказал отец Фейт, Эдмунд, видимо, ко мне расположен. Мне только что пришла в голову вот какая мысль. Если у его дочери аболиционистские настроения, возможно, он специально спровоцировал меня, чтобы я высказал свое отношение к работорговле. Хотел, чтобы она знала о моих взглядах, поняла, что у нас много общего. За время, что я там проведу, постараюсь узнать о ней больше, понять, такая ли она, как я себе представляю.

— Будь осторожен, — посоветовала Фейт. — Старайся разглядеть настоящую девушку, а не ту, какой тебе хочется ее видеть.

— До чего же ты похожа на свою мать, Фейт, — заметил Джайлз. — Конечно, я мало знаю о дочери Уэлборна, но чувствуется, что в ее характере скрыта необычайная глубина!

Джефф ухмыльнулся:

— Нельзя винить мужчину, если он хочет познать такие глубины. — В награду за реплику Фейт толкнула его локтем в бок.

— Все это серьезно, Джефф, — возразил Джайлз. — Ведь можно знать человека долгие годы и так и не понять главного в его душе. Думаю, я никогда не устану от Грейс.

Он глубоко вздохнул и попытался сосредоточиться. Разумеется, Фейт права. Увлечение не должно помешать ему судить здраво. Он поживет на плантации Уэлборна, но будет действовать разумно, неспешно, надежно.


В кухне стояла ужасная жара, но все же не такая нестерпимая, как в сахароварне, откуда растекался одуряюще-сладкий запах кипящего сахара. Запах был настолько силен, что Грейс почти не чувствовала аромата жгучего перца, который Кейя дробила в мельнице. Кейя — жилистая негритянка с развитыми, несмотря на общую худобу, мускулами — была старшей поварихой. Она работала, сидя за столом возле круглого открытого очага и кухонной плиты в центре помещения. С женщины градом катился пот.

Когда в комнату влетела Мату, постучала девушку по плечу и стала отчаянно жестикулировать, изображая корабль, Грейс застонала.

— Оставь, пожалуйста! — вскрикнула она. — Неужели ты не видишь, я занята! — И обратилась к Кейе: — Да уж, Кейя, рыба к обеду получится хоть куда! И у… миссис Уэлборн кончился засахаренный миндаль.

Кейя бросила через плечо осторожный взгляд и только тогда прошептала:

— Столько сладкого ест, а отравы в ней не уменьшается. Грейс, как и следовало ожидать, рассмеялась:

— Что ж, раз миндаль не улучшает ее настроения, остается надеяться, что когда-нибудь она им подавится.

Теперь засмеялась и Кейя.

Мату снова похлопала Грейс по плечу, но девушка смахнула ее руку.

— Иди-иди, — приказала она служанке.

Мату показала жестом корабль, махнула в заднюю часть кухни, обращенную в сторону моря. Потом схватила Грейс за руку, потянула ее на улицу к лужайке перед домом. Наконец Грейс поняла, почему Мату проявила такую настойчивость. В бухту, раздувая паруса, входила «Надежда».

— Он вернулся, — выдохнула Грейс.

Мату кивнула и жестом показала девушке, что ей следует это обдумать.

Но Грейс и так постоянно думала о капитане Кортни. Сколько раз она говорила себе, что все это пустые фантазии, и все равно то и дело воображала, как будет жить с человеком, который не желает владеть другими людьми. А как же жена? По английским законам жена — это такая же собственность, как и все остальное. Она никогда об этом не говорила, даже с Мату, но, кроме тайны ее происхождения, у Грейс были и другие причины воздерживаться от брака. Причины, о которых никому не расскажешь. Это даже не ее смешанная кровь. Эти причины страшной тенью приходили в ее сны, облаченные в ночную рубашку, и говорили с французским акцентом.

Тем не менее Грейс пробежала руками по волосам и с неудовольствием поняла, что они, как всегда, представляют собой разметавшуюся копну локонов. Один взгляд на юбку напомнил девушке, что на ней чуть ли не самое старое ее платье. Она бросила отчаянный взгляд на Мату. Та насмешливо хмыкнула и направилась к дому. Разумеется, капитан Кортни сначала обсудит деловые вопросы с отцом, так что у Грейс достаточно времени, чтобы привести себя в порядок.

Ну и ладно, вот тут-то она все и обдумает.

Грейс терпеливо сидела, пока Мату втирала в ее волосы лосьон, составленный из вытяжек различных семян и фруктов. Лосьон хорошо распрямлял локоны и позволял уложить их в модную высокую прическу. Наряд тоже выбрала Мату — узорчатый шелк. Надевая платье, Грейс нервно сглотнула. Она-то знала: служанка выбрала темную ткань, чтобы кожа девушки выглядела светлее.

Как Грейс и рассчитывала, отец и капитан Кортни сидели в гостиной части зала нижнего этажа и обсуждали продажу товаров Эдмунда и сроки, когда тому снова могут потребоваться услуги транспортной компании Хэмптона и Кортни. Прежде чем спуститься к гостю, Грейс помедлила на площадке лестницы и прислушалась.

Сидя в гостиной, Джайлз изо всех сил старался не вертеть головой в поисках Грейс. Ее отец сказал, что дочь прихорашивается. Это добрый знак. Девушка не станет прихорашиваться для мужчины, который ей безразличен.