– Вам заплатят. Я заплачу вам семь шиллингов и шесть пенсов в конце этой недели... а двенадцать и шесть начнете получать на будущей. Ну, как? После репетиций вас будут кормить. Вам не решает немного поправиться.

Он похлопал ее по руке, но она оттолкнула руку.

– О-о! – сказал он. – Осторожнее, дружок Сэмми. Веди себя пристойно.

Лилит подождала, пока он кончит смеяться и похлопывать себя по ляжке, и тогда поднялась. Ей не терпелось вернуться в мансарду и рассказать всем, что произошло, объяснить Аманде, что теперь не случится ничего страшного, если она не пойдет больше к этому негодяю в лавку с сорочками. Теперь все уладится. Лилит разбогатеет. Она собирается стать настоящей танцовщицей, такой, какой она всегда страстно хотела стать.

* * *

Они прожили в Лондоне уже целый год и знали теперь все улочки не хуже большинства его обитателей; они знали, где можно было выгодно что-то купить на рынках, как постоять за себя на улице; они посетили Креморн-парк, отведали устриц в устричном ресторанчике и сервелат и рубленую печенку с лотка. Они больше не ужасались при виде кладбищ у церквей, где среди костей у развороченных старых могил копошились крысы; они воспринимали Лондон так, как будто прожили здесь всю свою жизнь.

Аманда поняла, что она не такая уж неумеха, как сперва решила. Она так и не пошла в лавку с сорочками, но Дженни приносила ей работу на дом, и она научилась не только хорошо пришивать пуговицы, но и шить сама сорочки. Это была трудная работа, и к концу дня Аманда бывала совершенно обессиленной, но ее не обескураживало то, что зарабатывала она при этом совсем мало. Девушка побледнела от затворничества в доме, волосы ее утратили тот блеск, который имели по ее приезде в Лондон, вокруг глаз часто лежали тени, но она была гораздо счастливее, чем некогда в Корнуолле. Аманда чувствовала себя независимой – на еду, по крайней мере, она себе зарабатывала; она не знала, что станет с ней в жизни дальше, да и не задумывалась об этом. Ей было уже семнадцать лет, и она не раз говорила себе, что если даже для нее свобода – это шитье сорочек в течение долгих часов до того, что болели пальцы, глаза и ломило спину, и она изнемогала, – то чувство свободы того стоило.

Менее счастливым в их компании оказался Уильям, считавший себя неприспособленным к жизни. Ему не хватало решительности Лилит, способности Аманды оценить преимущества их нынешнего положения в сравнении с тем, что могло их ждать в жизни дома, не хватало простого оптимизма Наполеона. Уильям был озабочен тяжелой жизнью бедняков и угнетенных, но никто не хотел слышать об этих мучивших его вопросах, люди хотели смеяться.

Лилит, бывало, принималась танцевать по мансарде, изображая посетителей ресторанчика Марпита – городских дам, выискивающих клиентов, или щеголей и сердцеедов. Уильям говорил себе, что ему отвратительна жизнь, которую ведет Лилит, но на самом деле он слегка завидовал ей, потому что Лилит заняла положение опекуна всей их группы, положение, которое должен был занять он.

Даже Наполеон был счастлив. Бедный, простодушный Наполеон, выходивший каждое утро из дому с единственной надеждой в душе – встретить джентльмена, который дал бы ему шиллинг!

Уильяма удивляло, что Аманду так изменили условия этой жизни. Пропал ее цветущий вид, она стала походить на нежную бледную примулу, ее волосы приобрели вид тусклого золота. Он любил Аманду, и это главным образом ради нее он хотел быть человеком с положением, положение в обществе занимало его больше, чем богатство. Ему недавно исполнилось семнадцать лет, и он с трудом разбирался в собственных мыслях. Он не мог себе признаться, что его то приводило в бешенство, то подавляло его собственное положение; ему хотелось быть благородным, поэтому он говорил себе, что его заботит судьба всех бедняков и что его чувство неудовлетворенности не имеет ничего общего с его собственным бедственным положением.

Ни одна из его попыток заработать деньги не удалась. Он ходил с миссис Мерфи на рыбный рынок Биллинзгит, но не мог быстро распродать свою сельдь, и она портилась. Несколько дней он пробовал торговать мясными, рыбными и фруктовыми пирогами, но и тут ему повезло не больше, чем с селедками. По его голосу, когда он кричал: «Выигрывай или покупай», люди понимали, что он провинциал. Ни один продавец пирогов не мог преуспеть без этого древнего обычая: удачно подбросив монету, покупатель получал пирог за так, а если проигрывал, то отдавал пенс, но пирога не получал. Оказалось, что Уильям всегда говорил «орел», когда выпадала «решка», и наоборот. Он проиграл большую часть своих пирогов, пока понял, что эти люди научились ловко подбрасывать монету, чтобы обманывать пирожника-провинциала.

Но однажды Уильям встретил человека, который изменил весь ход его жизни. Это был молодой человек, несколькими годами старше его самого, который выступал в парке перед толпой слушателей. Уильям, восхищенный теориями этого молодого человека, часто слушал его. Он был убежден, что молодой человек обратил на него внимание.

– Я часто видел вас в последнее время, – сказал он однажды.

– Я люблю слушать вас, – ответил Уильям. – Вы говорите именно о том, о чем я думаю.

– Откуда вы приехали?

– Из Корнуолла.

– Издалека. Приехали в Лондон, я уверен, в поисках счастья?

– В надежде заработать на жизнь.

– От зеленых полей в клоаку, а?

– Ну, в Корнуолле было не так уж хорошо.

– Беднякам нигде не живется хорошо! – горячо поддержал его молодой человек; это восхитило Уильяма, потому что этот юноша был в дорогом, почти элегантном костюме.

– Это так.

– А они сами стремятся изменить свою жизнь? – спросил молодой человек с тем жаром, с каким он обращался к слушателям в парке.

– Думается, вы подсказываете им, что бы они могли сделать.

– Разве они меня слушают? Нет! Они ленивы, эти люди. На европейском континенте короны втаптывают в грязь. А что делается здесь? Когда появляется королева, они – эти голодающие – останавливаются и приветствуют ее, надрываясь от крика.

Уильям кивнул в знак согласия.

– Пойдемте, выпьем чего-нибудь и перекусим.

Новый друг привел Уильяма в ресторан, где они съели яичницу с грудинкой и выпили кофе, который показался Уильяму нектаром.

Юноша сказал ему, что его зовут Давид Янг и что он какое-то время работал репортером «Дейли ньюс». Его имя очень ему шло; он был само воплощение молодости с его живостью и энтузиазмом; Давид сказал, что решил изменить к лучшему условия жизни бедняков Лондона. Его родные были против того, что он делал. Они были богаты, забот не знали. Семья Янга жила в графстве Суррей уже сто или двести лет. «Благополучные помещики!» – с презрением говорил Давид Янг. Он больше не работал в «Дейли ньюс»; он хотел все свое время посвятить главному делу, поэтому согласился принять денежную помощь отца, которая позволила ему это сделать.

Он красноречиво рассуждал о современных пороках, которые, как он считал, порождались главным образом новыми видами промышленной деятельности.

– Торговля... торговля... торговля... – восклицал он, и глаза его сверкали. – Англия богатеет... поклоняясь идолу процветания и богатства. Разве они понимают, что у этого идола глиняные ноги? Разве они сознают, что эти состояния и это процветание основаны на страданиях бедняков? Наша задача – разрушить этого огромного идола до основания.

Со своим новым другом Уильям мог делиться собственными желаниями; речь его лилась свободно, и его глаза горели таким же лихорадочным блеском, как глаза Давида Янга.

– Вы должны как-нибудь выступить и рассказать горожанам о страданиях сельских жителей. Встретимся снова. Здесь же... завтра.

Таким вот образом Уильям нашел в Лондоне то, чего ему недоставало в деревне.

* * *

Ресторанчик Сэма Марпита только-только начал заполняться. Сэм стоял у дверей в тщательно продуманном вечернем наряде: его белый жилет с голубыми и красными цветочками был более щегольским, чем когда бы то ни было, галстук был больше обычного, а в петлице красовалась огромная гвоздика; держа табакерку в руке, он приветствовал своих клиентов, предлагая наиболее почетным из них щепотку своего доброго табака.

Сэм был доволен собой. Ресторанчик Марпита был процветающим заведением. Многие постоянные посетители приходили сюда из-за отличной еды – Сэм следил за этим, а многие другие хотели посмотреть на невысокую изящную девушку, которая, Сэм должен был это признать, обладала кое-какими танцевальными способностями, кое-каким певческим даром и огромным талантом привлекать людей в его заведение.

Лилит и танец «Семь вуалей»! Вот из-за чего приходило большинство посетителей. Сотни раз в день похлопывал Сэм свою ляжку, поздравляя себя. Он кое в чем разбирался. Он разглядел в ней кое-что, когда она танцевала на улице под музыку итальянского шарманщика.

– Главное то, что она их привлекает! – говорил Сэм.

Лилит! Одно это имя было Божьим даром для владельца ресторанчика, кому бы оно могло прийти в голову так сразу! О ней что-то там говорилось в Библии, размышлял он... но она не так часто упоминается, как Ева или Далила, которые всем известны и которыми не очень разборчивые владельцы ресторанчиков могли бы окрестить разных там Джейн или Салли. Нет! Лилит была единственная в своем роде, что и привлекало разных снобов. Мало кто знал об этой Лилит из Библии, но признавать это они не хотели и принимали таинственный вид. Лилит была таинственной. Именно так. А видеть, как Лилит танцует свой танец «Семь вуалей» в затемненном зале, в этом, по мнению Сэма, и была загадка. Конечно, если бы под седьмой вуалью могло ничего не быть... ну, в этом случае пошли бы разговоры. Но такие вольности допускают в подвале, а тут респектабельное заведение.

– Я сохраняю репутацию приличного и респектабельного заведения, – ответил он старому джентльмену с моноклем, который завел разговор о небольшом дельце в подвальчике. По правде говоря, Сэм был бы не против того, чтобы завести дельце в подвале, потому что оно, несомненно, приносит неплохие деньги.

Сэм любил деньги – не только за то, что на них можно что-что купить или что-то сделать с их помощью. Он просто любил деньги, он испытывал к ним нежное чувство.

– Я их просто люблю, – сказал он Фанни. – Мне приятно держать их в руках. Мне нравится видеть, как они прибывают.

Итак, Сэм стоял у дверей ресторана, тихо приветствуя своих клиентов словами: «Добрый вечер», сперва поправляя уложенный на лоб напомаженный локон, потом гвоздику в петлице, выставляя напоказ золотую табакерку, подсчитывая возможную выручку, принюхиваясь к запаху гренок с анчоусами, которые были фирменным блюдом ресторана, а также к запахам других более питательных блюд. На самом деле он был не так беззаботен, как казалось; он беспокоился, и беспокоился по поводу Лилит.

Только что вошел Дэн Делани; он курил сигару и выглядел очень деловито; по сути, он, конечно, должен быть здесь по делу, потому что ради чего, как не ради дела, должен он оставить свое заведение в такой час и посетить ресторан соперника?

Дэн был человеком ловким, человеком, любящим деньги не меньше Сэма, и возможно, думал добродетельный Сэм, не гнушался никаким способом их зарабатывания. Как он слышал, под рестораном Делани имелся весьма уютный подвальчик, посещаемый состоятельными людьми.

Поэтому Сэм понял, что в ресторан «Марпит» Дэна привел какой-то деловой замысел, и, как сказал себе Сэм, он готов поставить недельную выручку ресторана «Делани» против пенсового пирога, что замысел Дэна касается Лилит.

Сэм не ошибался, Дэн хотел приобрести Лилит для «Делани».

Лилит как раз давала представление; освещение уменьшили, но не настолько, как это будет сделано позднее для танца с вуалями. Она пела одну из своих забавных корнуоллских песенок, песенку о девушке «в сногсшибательной шляпке и полуголом платье»; сама Лилит была в красном платьице с розами по подолу и с красной лентой в темных волосах. Она настояла на таком костюме, и Сэм признал, что он был «то, что надо». Потом она начала другую песенку в ритме танца ее родного края. Она умела придумать слова к танцевальным мелодиям, получались забавные песенки о ресторанчиках и их постоянных клиентах. Присутствующие упивались песенкой, как проголодавшийся котенок молоком. Сэм подумал, что она достойна платы в один фунт в неделю, которую она теперь от него получала.

Девушка закончила петь и ушла в небольшую комнату за баром, где она переодевалась. Он немного подождал, а потом незаметно прошел из зала по проходу, ведущему к другой двери в комнату Лилит.

Сэм постучал, и она ответила: «Давайте входите!» – в свойственной ей необычной манере говорить, как бы иностранной, но и не совсем, и игравшей важную роль в заманивании клиентов.

– О, – сказала она, глядя на Сэма. – Это ты, значит.

– Да, это я, точно, – ответил Сэм.

Лилит выглядела очень привлекательно в красном платье и с красной лентой в темных локонах.