– К Акимовым я не поеду, – ответила я, заложив руки за спину. – А Лиза мне никогда не нравилась, и дружить я с ней не стану.

Бабушка медленно развернулась и окатила меня недовольным взглядом. Да, я не ошиблась, терпение ей давалось нелегко.

– Не понимаю, сколько раз мы с тобой можем говорить об одном и том же? Я еду на обед, и ты должна меня сопровождать. Ты не хочешь общаться с Павлом, но, как видишь, я и не настаиваю. Я сама попросила его пока не звонить тебе.

Так вот чем объяснялось его молчание. И он был согласен участвовать в интригах моей бабушки и своей матери, лишь бы я сдалась…

– Пока? – уточнила я, подходя к креслу.

– Надеюсь, ты образумишься. Никто на тебя не давит, есть время успокоиться и сделать правильные выводы, – холодно прокомментировала Эдита Павловна. – Ты не глупа. Далеко не глупа, Анастасия.

– Именно поэтому я настаиваю на праве выбирать себе друзей самостоятельно. Я не знаю, не знаю, как вам объяснить и доказать, что в моей душе больше нет чувств к Павлу Акимову. Нет и не будет. Мы уже очень далеко друг от друга.

Брови бабушки сошлись на переносице, губы сжались, что свидетельствовало о возмущении, но я стояла стеной и еле сдерживалась, чтобы не качнуться на пятках. Я не могла позволить себе слабость: это бы обошлось слишком дорого, и это было против моих убеждений и желаний. Теперь, когда я думала о Тиме и ждала его, мне вообще не хотелось, чтобы мое имя произносили одновременно с именем Павла. Его «любовь» не доставляла радости, наоборот.

Я никого и не предавала, но уже начинала испытывать чувство вины, которое подкатывало к горлу колючим комом и лишало возможности нормально дышать. Будто я уже в чем-то провинилась перед Тимом или с минуты на минуту могла его здорово огорчить.

– Бабушка, мама сказала, ты едешь к Акимовым. Бабушка, я с тобой! – раздался голос Валерии. Обернувшись, я увидела ее. – А Павел будет? Я поеду, но только если будет Павел!

Брови Эдиты Павловны от удивления плавно поползли на лоб. Слова Валерии означали интерес – моя двоюродная сестра не собиралась скрывать свои намерения ни от кого. Бабушке понадобилось несколько секунд, чтобы сложить одно с другим и извлечь из этого выгоду.

– Что ж я буду рада, если ты составишь мне компанию. Хоть кому-то в этом доме не наплевать на меня (последняя фраза прозвучала несколько театрально). А ты, Анастасия, подумай, не потеряешь ли ты что-то очень ценное из-за своего упрямства. Потерять куда легче, чем обрести. Куда легче!

– Да, я знаю.

Лера, окрыленная тем, что я находилась в немилости, улыбнулась, бросила на меня многозначительный взгляд и выпалила:

– Я надену свое самое лучшее платье! Красное! Нет… сиреневое! Бабушка, а ты дашь мне что-нибудь из украшений? Я хочу выглядеть умопомрачительно!

– Сначала выбери платье, а с остальным я разберусь сама.

Эдита Павловна улыбнулась Валерии, а в мою сторону больше не повернула голову. Можно было вздохнуть с облегчением.

Они уехали.

Мне больше никто не навязывал общения с Павлом. Я не верила, что бабушка сдала позиции, и интуитивно готовилась к очередной «случайной» встрече. Но прошло почти две недели, а мы так и не увиделись – и это несмотря на то, что Эдита Павловна, оттаяв, дня через три вновь стала брать меня с собой и в магазины, и на выставки, и в гости к своим подругам. Наверное, она обозначила новый период наших несуществующих отношений и назвала его «Полезная разлука плюс ревность». Валерия частенько пыталась меня поддеть, но я не собиралась скучать по Павлу: мое сердце настойчиво и трепетно продолжало ждать возвращения Тима.

О Нине Филипповне и Бриле я думала постоянно, но в голову не приходили гениальные идеи, способные изменить ситуацию. Я знала: она любит его – и чувствовала, что он тоже к ней неравнодушен. Но почему же Лев Александрович не делает первый шаг? Даже если нет гарантий и уверенности, мужчины же приглашают женщин на свидание… Или Нина Филипповна уже столько раз отказывала Брилю, что он перестал звонить и предлагать встречу? Все было очень сложно и в жизни, и в моей голове, распухшей от всевозможных мыслей, но я надеялась: наступит подходящий момент, который позволит тихонечко вмешаться и придвинуть тетю и Бриля друг к другу хотя бы на сантиметр.

Я часами рассуждала о любви и часто рисовала четкие, красивые и удивительные картины. Есть он и она, есть между ними душевная связь, а значит… Но вот это «а значит» обозначало целый километр запятых, пробелов, скобок и кавычек. Хорошо быть храброй, когда это не касается тебя лично… Я доставала письмо, прилетевшее ко мне с Кавказа, перечитывала его, улыбалась и понимала, что, возможно, потеряю дар речи, когда увижу Тима, возможно, мои руки и ноги откажутся двигаться, а лицо покраснеет, и я буду походить на Синьора Помидора в женском обличье. Но смущение нравилось, оно теплом разливалось по телу и грело меня.

* * *

Тим приехал ночью. Почти все уже разошлись по своим комнатам и либо спали, либо готовились ко сну. Если бы не очень интересная книга о любимых мною дворцовых переворотах, я бы пропустила его появление, о чем потом обязательно пожалела, – утром было бы все не так.

Тим зашел в зал, где уже приглушили свет, и, бесшумно ступая, направился к лестнице. Знакомый рюкзак висел на левом плече, блестящие полосы на кроссовках мелькали при каждом шаге…

Он, точно почувствовав мой взгляд, повернул голову и остановился.

Я сидела в мягком кресле, напоминающем ракушку, под золоченым бра возле столика для чаепитий и широкой низкой вазы с тюльпанами. И очень надеялась, что происходящее не сон.

– Привет, Ланье, – мягко произнес Тим и направился ко мне.

– Привет, – добавив голосу бодрости, ответила я. Мурашки побежали по коже, и на миг показалось, будто я погружаюсь в кресло еще больше, да и не кресло это, а зыбучие пески. Они затягивают меня, лишают возможности нормально шевелиться…

Бросив рюкзак на пол, Тим придвинул свободное кресло ко мне и устало сел напротив.

– Поздно. Почему не спишь?

– Читаю.

– А я вернулся.

– Ага.

– Собирался рвануть домой, но утром позвонила Эдита Павловна и сказала, что в загородном доме прорвало трубы.

– Вы поедете туда завтра?

Он кивнул и посмотрел на часы. Ноль тридцать пять.

– Уже сегодня. В семь.

У бабушки было два или три загородных дома. Последний, купленный относительно недавно, располагался рядом с церковью и монастырем и за это был особо любим. Вчера я мимоходом слышала разговоры о случившемся потопе и поняла, что речь идет именно об этом доме.

– Кошмар, – улыбнулась я.

– Абсолютно с тобой согласен.

Тим не брился, наверное, целую неделю и к тому же загорел, отчего стал казаться старше и как-то загадочнее. Я смотрела на него и смотрела, не в силах отвести глаз. Наверное, со стороны подобное поведение выглядело глупо.

– Я получила твое письмо, – произнесла я робко и тут же отругала себя за слабость в голосе.

– Хорошо.

Конечно, хорошо, но мне хотелось услышать хотя бы часть тех слов, которые он написал тогда. «Соскучился по тебе…» В душе поднималась волна нетерпения, но на нее, к сожалению или к счастью, обрушилась вторая волна слабости. Приятной слабости….

Нашу встречу я представляла немного иначе, но в то же время понимала, что так лучше. Мы одни, тихо, и полумрак частично скрывает неловкость и волнение… Мои и Тима.

Или это была лишь моя неловкость и мое волнение, которые я бы с радостью разделила на двоих.

– Ты… – начала я, но осеклась, потому что Тим осторожно забрал у меня книгу, положил на край стола, взял меня за руку, чуть сжал пальцы и повторил тепло и с улыбкой:

– Привет, Ланье.

– Привет, – ответила я, чувствуя, как скованность уходит, а остается радость, заставляющая сердце стучать в два раза быстрее.

– Кажется, я приглашал тебя в кино.

– Я согласна!

– Если загородный дом не слишком пострадал от воды и завтра мы вернемся с Эдитой Павловной не слишком поздно.

– Значит, уже завтра?

– Надеюсь.

– Тогда и я тоже буду надеяться.

Он отпустил мою руку, и сразу стало как-то одиноко и холодно. Но я упрямо схватила эту неповторимую, сказочную минуту-комету за хвост, выпрямилась и официально, но с долей иронии торжественно произнесла:

– Итак, Тим, вы приглашаете меня в кино. Но вы не сказали, какой фильм мы будем смотреть. Я девушка разборчивая и совершенно не согласна на ужасы, мистику и… Что там еще показывают плохого? – Приподняв брови, как часто делала бабушка, я скривила губы, красочно демонстрируя свое отношение к тому, что попадало под разряд «фу» и «фи».

– Не старайся, все равно не станешь похожей на Эдиту Павловну. – Тим широко улыбнулся. – Ты другая.

Услышать это было очень приятно, потому что в глубине души я не хотела быть Ланье и никак не могла свыкнуться с новым положением (хотя не такое уж оно и новое): будто на меня надели чужое пальто и строго велели застегнуться на все пуговицы.

– Не знаю, о чем вы говорите, молодой человек… – продолжила я тем же тоном, но взгляд вдруг зацепился за крепкое плечо Тима, опустился ниже по руке к локтю и взметнулся вверх. Мы снова смотрели друг другу в глаза.

– Мадемуазель, уверяю вас, мы пойдем только на тот фильм, который вы одобрите. Я даже готов выдержать два часа мелодраматических соплей.

Пару секунд мы молчали, а затем прыснули от смеха.

– Тише, – прошептала я, – а то придет Эдита Павловна и прямо сейчас отправит тебя за тридевять земель разбираться с дырявыми трубами.

– Вряд ли, – усмехнулся Тим. – Если она включит свет, то первым делом отправит меня в ванную бриться и мыться. А я тебе кое-что привез. – Он расстегнул «молнию» бокового кармана рюкзака, достал мятый комок бумаги, развернул его и замер. – Это тебе, Настя.

Мое любопытство можно было солить, мариновать и квасить, и наверняка бы получилось приличное количество разнообразного интереса – приблизительно пять трехлитровых банок. Взяв бумагу, я отогнула последний уголок и увидела удлиненный изогнутый камень с бирюзовыми прожилками, усыпанный сверху крошкой мелких мутных кристаллов.

– Ого… Это что? – спросила я.

– Подозреваю, малахит, – улыбнулся Тим.

– Ого… – Дотронувшись пальцем до шершавых кристаллов, я немного подалась вперед и почувствовала запах хвои, дождя, травы, мха… Мое воображение опять колдовало, и я давала ему такую возможность, потому что это были замечательные фантазии. – Ты и правда небрит, – хихикнула я и кокетливо закусила нижнюю губу.

– Почти как леший.

– Не-а, как Робин Гуд. Ну, наверное.

Мне нравилось, что свет в зале приглушен, что Тима и меня освещает лишь бра. Да, да, мне это тысячу раз нравилось! И какое счастье, что я не легла спать, и спасибо тем, кто пишет книги о дворцовых переворотах…

– Иди спать, – мягко произнесла я, хотя расставаться не хотелось. – Тебе завтра рано вставать.

– Ты заботишься обо мне? – спросил Тим, не двигаясь с места.

– Стараюсь, – непринужденно ответила я и скосила глаза на тюльпаны, мол, подумаешь, обычное дело. Но мои уши горели!

– Если не возражаешь, я, пожалуй, тоже буду заботиться о тебе, – серьезно сказал Тим. Не дожидаясь ответа, он подхватил рюкзак и поднялся. – Спокойной ночи, Ланье.

– Спокойной ночи.

Он шел к лестнице, а я смотрела ему в спину, сжимая в руке необычный подарок.

«Завтра мы пойдем в кино. Завтра мы будем сидеть рядом, – напомнила я себе и поняла, что уснуть будет очень и очень сложно. – Может, все же пожаловаться Льву Александровичу на бессонницу?»

Улыбнувшись, я взяла со столика книгу и счастливо вздохнула.

– Спокойной ночи, Тим.

* * *

Первая половина завтрака прошла в молчании, лишь изредка звякали вилки о тарелки и раздавалось глухое «тук», когда кто-нибудь делал глоток сока или воды и ставил стакан на стол.

Тим увез Эдиту Павловну и Нину Филипповну за город, и все утро я чувствовала себя одинокой птахой в обществе грифонов. Но это ничуть не беспокоило, потому что я была особенной птахой – гордой и счастливой. Никто не мог испортить настроение, я парила над землей, и, чтобы обидеть, меня сначала нужно было поймать и как минимум заковать в тяжелые кандалы – иначе я бы вновь устремилась к пушистым облакам и яркому солнцу.

Помимо меня за столом сидели Кора, Семен Германович и Валерия. Ели неторопливо, но мой дядя постоянно поглядывал в окно, будто ждал прибытия скорого поезда. Сморщив мясистый нос, он пару раз что-то пробурчал о погоде и сделал несколько бесполезных замечаний дочери, а затем принялся нервно намазывать хлеб печеночным паштетом. На бежевую скатерть посыпались крошки.

Размечтавшись о предстоящем кино, я бездумно остановила взгляд на дяде. Но при этом я не увидела ни его рыжих волос, ни привычно блестящих щек и губ – просто размытая картинка без деталей.