– Тогда в Париже дуэли были категорически запрещены, как, впрочем, и сейчас. Но удобное местечко всегда можно было отыскать. Выбирать должен был он. Он и нашел, в Булонском лесу. Поляну рядом с дорогой Семи Святых, ее надежно укрывала от любопытных взоров дубовая рощица. Выбор оружия тоже принадлежал ему. Я предпочел бы пистолеты, но он выбрал шпаги.

– Но почему? Ты достал бы его с любого расстояния!

Я не была экспертом по этой части, но все же кое-что знала о стратегии и тактике фехтования. Раз в два-три дня Джейми с Муртой упражнялись в саду: со звоном скрещивали они шпаги, парировали удары, прыгали, делали выпады – к вящему восторгу слуг обоего пола, которые высыпали на балкон полюбоваться.

– Почему он выбрал шпаги? Да потому, что владеет этим оружием чертовски здорово. К тому же, как я догадываюсь, он опасался, что я могу застрелить его по чистой случайности. Он ведь понимал, что убивать его я не собираюсь, просто хочу унизить. Шарль знал, что я прекращу бой после первой же крови, – добавил он. – Нет, он был далеко не дурак, этот Шарль.

И Джейми печально покачал головой.

От влаги, исходившей от фонтана, выбившиеся из моей прически пряди закурчавились и обрамляли теперь лицо облаком мелких локонов. Я отбросила их назад и спросила:

– Ну и удалось тебе его унизить?

– Ранить, по крайней мере, удалось.

Уловив в его тоне нотку удовлетворения, я удивленно приподняла бровь.

– Он обучался этому искусству у самого ле Жене, одного из лучших фехтовальщиков Франции, зацепить его было труднее, чем муху, тем более что я фехтовал правой.

Он снова провел рукой по волосам, словно проверяя, в порядке ли прическа.

– Помню еще, прическа у меня растрепалась – сломалась шпилька, и ветер задувал волосы прямо в глаза. Поэтому я видел перед собой просто белое пятно: Шарль был в белой рубашке. Пятно, делающее выпады и верткое, точно гольян. Ну а потом я все же его достал… Знаешь, как прокалывают рыбу кинжалом? Он так взвыл, словно его пронзили насквозь, хотя я только задел руку. Тут наконец я убрал волосы с лица и, обернувшись, увидел, что на краю лужайки стоит Аннализа. Глаза у нее были огромные и темные, как озера.

Он указал на отливающую серебром гладь воды.

– Так вот, я убрал шпагу, откинул волосы и стоял, ожидая, что она бросится ко мне в объятия…

– Гм… – деликатно хмыкнула я. – Однако она, очевидно, не бросилась?

– Ах, что я тогда понимал в женщинах! – воскликнул он. – Нет! Она подбежала к нему, рухнула рядом на колени.

Он насмешливо и одновременно разочарованно фыркнул.

– Месяц спустя они поженились. Вот так!

Он беспомощно пожал плечами, губы искривила горькая усмешка.

– Итак, сердце мое было разбито. Я вернулся в Шотландию и предавался там скорби в течение нескольких недель, пока у отца окончательно не лопнуло терпение.

Он усмехнулся.

– Знаешь, я даже подумывал уйти в монахи. Однажды за ужином сказал об этом отцу, думая где-то к весне перебраться в аббатство и стать послушником…

Я рассмеялась:

– Ну, со скудостью пищи ты еще как-нибудь смирился бы. Но что касается воздержания и повиновения… Что же ответил отец?

Он усмехнулся, в полутьме блеснули белые зубы.

– Как раз в этот момент он ел похлебку. Отложил ложку, посмотрел на меня, вздохнул, покачал головой и сказал: «День выдался такой тяжелый, Джейми». Взял ложку и снова принялся за еду, не промолвив больше ни слова.

Джейми взглянул на террасу, по которой в перерыве между танцами разгуливали пары, потягивая вино и флиртуя; дамы кокетливо обмахивались веерами.

– Да, красивая была девочка, эта Аннализа де Марильяк! – ностальгически вздохнул Джейми. – Грациозная и легкая, как ветерок, и такая маленькая, что так и подмывало сунуть ее под рубашку и носить за пазухой, точно котенка.

Я молчала, вслушиваясь в звуки музыки, доносившейся из распахнутых дверей, потом перевела взгляд вниз, на свою туфлю девятого размера из блестящего шелка. Через мгновение Джейми почувствовал, что что-то неладно.

– Что такое, англичаночка? – спросил он и положил мне руку на плечо.

– О, ничего, – ответила я со вздохом. – Просто подумала, что, вспоминая обо мне, вряд ли кто-нибудь скажет: «Грациозная, как ветерок».

– О-о…

Он сидел полуобернувшись, на фоне фонаря вырисовывался длинный прямой нос и четко очерченный подбородок. Джейми повернулся ко мне, на губах его сияла улыбка.

– Да, честно признаться, англичаночка, «грациозная» – это не первое слово, что приходит на ум при мысли о тебе.

Он нежно обнял меня за талию и притянул к себе.

– Но я говорю с тобой, как со своей душой.

Он заглянул мне в глаза, нежно коснулся ладонью щеки.

– А твое личико, англичаночка, – это мое сердце…

Несколько мгновений спустя ветер переменился и направил струи воды в нашу сторону. Мы торопливо и со смехом вскочили. Джейми указал на террасу и вопросительно взглянул на меня. Я кивнула.

– Итак, – заметила я, поднимаясь рядом с ним по широким ступеням в бальный зал, – теперь ты наверняка знаешь о женщинах больше?

– Самое важное, чему я научился, англичаночка, – это правильно выбрать женщину.

Отступив на шаг, он склонился в низком поклоне, указал на распахнутые двери, где сверкали огни и драгоценности, а бал был в самом разгаре.

– Вы не подарите мне этот танец, мадам?

* * *

Заехав на следующий день к д’Арбанвиллям, я снова встретилась там с учителем пения. На этот раз у нас нашлось время для беседы, и вечером я пересказывала ее Джейми.

– Что?!

Джейми недовольно покосился на меня, словно услышал неудачную шутку.

– Я же говорю: герр Герстман сказал, что мне будет интересно познакомиться с его другом. Это мать Хильдегард, она заведует больницей «Обитель ангелов». Ну, ты знаешь, благотворительное заведение, то, что неподалеку от собора.

– Да, я знаю, где оно находится.

Особого энтузиазма в его тоне я не уловила.

– У него болело горло, и я стала давать ему разные советы. Разговорились о лекарствах, болезнях, слово за слово, ну, ты знаешь, как это бывает…

– Имею представление. С тобой только так и бывает, – иронично заметил он.

Проигнорировав этот тон, я продолжила:

– Так вот, завтра я иду в эту больницу.

Встав на цыпочки, я достала с полки аптечку.

– Может, для первого раза ее и не стоит брать, – сказала я, задумчиво разглядывая содержимое. – Иначе еще подумают, что я навязываюсь. Как тебе кажется?

– Навязываешься? – Он удивился. – Так ты что, собираешься просто посетить это заведение или остаться там?

– Э-э… видишь ли, – осторожно начала я, – я тут подумала, что, возможно, могу работать там регулярно… Герр Герстман сообщил мне, что все врачи и целители время от времени заглядывают туда и помогают. Бывать в больнице каждый день они, разумеется, не могут, но времени у меня много, и я могла бы…

– Много времени, говоришь?

– Перестань повторять мои слова, как попугай! – рассердилась я. – Да, много. Я понимаю, как это важно – посещать балы, приемы и прочее. Но в конце концов, это ведь только по вечерам, а все дни у меня свободны. И я могла бы…

– Англичаночка, ты носишь ребенка! Неужели это так необходимо – торчать там и нянчиться с разными попрошайками и преступниками?

Вид у него был страшно растерянный, как будто он столкнулся с человеком, внезапно потерявшим рассудок.

– Я не забыла, – уверила я его и прижала ладони к животу. – Пока незаметно. И не будет заметно еще какое-то время, если носить просторные платья. И чувствую я себя нормально, если не считать тошноты по утрам. Так что не вижу причин, почему бы мне пару месяцев не поработать.

– Причина только одна: я этого тебе не позволю!

Поскольку сегодня вечером гостей у нас не ожидалось, галстука на нем не было и ворот рубашки был распахнут. Я видела, как он медленно начинает краснеть, с шеи.

– Джейми, – начала я, пытаясь апеллировать к здравому смыслу, – тебе известно, кто я?

– Моя жена.

– Да, и это тоже. – Я отмахнулась. – Но я еще и врач, Джейми. Целитель. Ты имел случай в этом убедиться.

Он жарко покраснел.

– Да, имел. И только потому, что ты подштопала мои дырки, я должен позволить тебе пойти туда и возиться с какими-то нищими и проститутками? Ты имеешь представление, англичаночка, что за люди попадают в больницу «Обитель ангелов»?

Он с мольбой взглянул на меня, словно ожидая, что ко мне вот-вот вернется разум.

– Какая разница!

Он оглядел комнату, словно призывая в свидетели моего безрассудства портреты над камином.

– Но, господи, ты же можешь заразиться дурной болезнью! Ладно, тебе плевать на меня, но хоть о ребенке могла бы подумать!

– Ну разумеется, я о нем думаю! Ты что, всерьез считаешь меня настолько безответственной и глупой?

– Нет. Но ты принадлежишь к тому типу женщин, которые могут бросить мужа и пойти забавляться с каким-то бродягой из канавы! – отрезал он. – Раз уж тебя так интересует мое мнение…

Он взъерошил рукой волосы, отчего они встали на затылке дыбом.

– Бросить тебя? С каких это пор сделать что-то полезное называется «бросить»? Вместо того чтобы торчать в салоне у д’Арбанвиллей, наблюдать, как Луиза де ла Тур наедается сладостей, слушать глупые стихи и плохую музыку? Я хочу приносить пользу!

– А заботиться о собственном доме – разве это не значит приносить пользу? Быть замужем – разве это для тебя ничто?

Лента, перехватывающая его волосы, лопнула, и они вырвались на свободу, окружив лицо пылающим ореолом. Он глядел на меня, грозно сверкая глазами, и напоминал в этот миг ангела мести.

– Но разве быть моим мужем – достаточное для тебя занятие? – холодно парировала я. – Что-то незаметно, чтобы ты торчал дома весь день, окутывая меня обожанием! Какая чушь!

– Чушь? Что такое чушь?

– Ну, ерунда, бессмыслица. Дрянь. Одним словом – тьфу! Ладно, не смеши меня. Мадам Вионе присматривает за всем в доме и делает это раз в десять лучше, чем я.

Это являлось столь неоспоримой истиной, что он на какое-то время затих. Только смотрел на меня, сверкая глазами и беззвучно шевеля губами.

– А… значит, так… А что, если я запрещаю тебе идти туда?

На мгновение я растерялась, но взяла себя в руки и оглядела его с головы до ног. Глаза у Джейми потемнели, крупные чувственные губы сжались в плотную линию. Плечи широкие, прямые, руки скрещены на груди. Прямо-таки чугунная статуя. «Запрет» – это слово как нельзя более ему подходило.

– Ты мне запрещаешь?

Напряжение нарастало. Я смотрела ему прямо в глаза. Мне страшно хотелось моргнуть, но доставить ему такое удовольствие – отвести глаза первой?.. Нет, никогда! А что делать, если он действительно запретит? Тут в голове пронеслось сразу несколько вариантов: вонзить ему между ребер нож из слоновой кости для разрезания бумаг, поджечь дом, чтобы он сгорел вместе с ним. Лишь один выход я отвергала напрочь – подчиниться.

Он выдержал паузу, затем набрал в грудь побольше воздуха. Руки были сжаты в кулаки, и он медленно, с видимым усилием начал разжимать их.

– Нет, – сказал он, – я не запрещаю… – Голос слегка дрожал. – Но что, если я попрошу тебя?

Я опустила глаза и уставилась на его отражение на полированной поверхности письменного стола. Сначала идея посещения больницы казалась мне просто занятной, приятной альтернативой бесконечным сплетням и интригам парижской знати. Но теперь… Руки мои тоже непроизвольно сжались в кулаки. Теперь я не просто хотела работать, мне было это жизненно необходимо.

– Не знаю… – выдавила я.

Он глубоко вздохнул.

– Ты все же подумай об этом, Клэр.

Я чувствовала на себе его взгляд. Прошла, казалось, вечность, прежде чем я кивнула:

– Подумаю.

– Ну и хорошо.

Напряжение спало, он резко отвернулся. И стал бродить по кабинету, беря в руки разные предметы и ставя их куда попало. Наконец подошел к лестнице у книжных полок и привалился к ней. Начал разглядывать переплетенные в кожу корешки с названиями. Я осторожно приблизилась и положила ему руку на плечо:

– Джейми, я не хотела тебя огорчать.

Он взглянул на меня и криво усмехнулся:

– Да ладно! Мне тоже вовсе не хочется сражаться с тобой, англичаночка. Наверное, просто я вспыльчив и чрезмерно чувствителен.

Он извиняющимся жестом похлопал меня по руке, отошел и уставился на письменный стол.

– Ты слишком много работаешь, – с состраданием заметила я, следуя за ним.

– Дело не в этом.

Покачав головой, он начал перелистывать страницы огромного гроссбуха, лежавшего посередине.

– Что касается бизнеса, то тут все в порядке. Да, работы много, но я справляюсь. Что же касается этого…

Он указал на пачку писем под алебастровым пресс-папье. Оно было сделано в форме белой розы – символа дома Стюартов. Там были письма от аббата Александра, от графа Мара и других известных якобитов, и в каждом – завуалированный вопрос, туманные намеки и обещания, противоречивые предположения…