И это действительно было важно. В 1715-м Джеймс Стюарт предпринял неудачную попытку вернуться на трон — военная операция была задумана бездарно, ожидаемой поддержки не получила и провалилась, едва успев начаться. С тех пор, по словам отца Александра, ссыльный Джеймс Шотландский трудился не покладая рук, рассылал письма монархам дружественных стран; особенно часто писал он своему кузену, французскому королю Людовику, обосновывая претензии на трон Шотландии и Англии, как свои, так и своего сына, принца Карла, которого считал законным наследником этого трона.

— Его двоюродный брат Людовик, к сожалению, остался глух к этим вполне внятным и законным обоснованиям, — сказал аббат, хмуро глядя на письмо, словно то был сам Людовик, а не клочок бумаги. — Если теперь он наконец осознает свою ответственность в данном деле, есть повод к объединению всех, кому дорого священное право монархии.

Сторонниками Джеймса были якобиты, а среди них самым ярым — аббат Александр из аббатства Святой Анны де Бопре, урожденный Александр Фрэзер Шотландский. Джейми рассказывал мне, что чаще всего ссыльный король писал именно Александру, а тот, в свою очередь, поддерживал связь со всеми сторонниками Стюартов.

— Положение у него в этом смысле удобное, — объяснял мне Джейми. Папская почта через посыльных функционировала на территории Италии, Франции и Испании быстрее и эффективнее, чем какая-либо другая. Против этих посыльных почти бессильна таможенная служба, поэтому письма, которые они доставляют, редко подвергаются досмотру.

Большую поддержку Джеймсу Шотландскому, сосланному в Рим, оказывал Папа, крайне заинтересованный в том, чтобы в Англии и Шотландии снова пришла к власти католическая монархия. Поэтому большую часть частной корреспонденции доставляли именно папские посыльные, а передавалась она по назначению через посредство надежных и преданных церковных сторонников, каким и являлся отец Александр из аббатства Святой Анны де Бопре. Он, в свою очередь, поддерживал связь со сторонниками короля в Шотландии, в чем было меньше риска, нежели в открытой отправке почты из Рима в Эдинбург и другие шотландские города.

Я с интересом наблюдала за отцом Александром, пока он расписывал всю важность визита принца Карла во Францию. Полноватый темноволосый мужчина примерно моего роста, значительно ниже своего племянника, лишь в глазах угадывалось сходство — слегка раскосые, они светились умом и уменьем разгадывать самые скрытые намерения, что вообще было отличительной чертой всех Фрэзеров, с которыми мне доводилось встречаться.

— Однако, — закончил он, поглаживая густую темно-каштановую бородку, — не могу с полной уверенностью сказать, прибыл ли его высочество во Францию по приглашению Людовика или же без оного, просто от имени отца.

— Но это существенная разница, — заметил Джейми, скептически приподняв бровь.

Дядя кивнул, в гуще бороды промелькнула кривая улыбка.

— Верно, парень, — сказал он. В обычно безукоризненном английском звучали нотки шотландского акцента. — Истинная правда. И вот в этом ты и твоя жена как раз и сможете помочь, если, конечно, захотите.

Предложение сводилось к следующему: его величество король Джеймс согласен оплатить расходы на дорогу, а также выплачивать небольшое жалованье племяннику его самого верного и преданного друга отца Александра, если тот поедет в Париж, где будет помогать его сыну и наследнику принцу Карлу Эдуарду в меру своих сил и способностей.

Я была удивлена. Ведь мы с самого начала планировали отправиться в Рим — самое подходящее, как нам казалось, место для того, чтобы попытаться предотвратить второе восстание якобитов 1745 года. Я изучала историю и знала, что это восстание, финансируемое из Франции и возглавляемое Карлом Эдуардом, оказалось более успешным, нежели предпринятая в 1715 году попытка захвата власти его отцом, однако и оно в целом закончилось поражением. И если не вмешаться в ход событий, то войска под командованием принца Карла потерпят сокрушительное поражение при Каллодене в 1746-м и шотландскому народу еще на протяжении двух столетий предстоит пожинать горькие плоды этого поражения.

Теперь же, в 1744 году, принц Карл, по всей видимости, начинает искать поддержку во Франции. И есть ли лучший способ остановить смуту, чем попытаться повлиять на ее вдохновителя и зачинщика. Я взглянула на Джейми — тот смотрел через плечо своего дядюшки на маленькую раку на стене. Глаза его остановились на позолоченной фигурке святой Анны и пучке оранжерейных цветов у ее ног, а мысли, похоже, витали где-то далеко. Наконец он тряхнул головой и улыбнулся дяде.

— А какого рода помощь может понадобиться его высочеству? Впрочем, — добавил он тихо, — думаю, что в любом случае смогу оказать ее. Мы согласны. Едем.

И мы поехали. Однако вместо того, чтобы отправиться прямиком в Париж, мы вдоль побережья добрались сперва до Гавра, чтобы встретиться там с двоюродным братом Джейми Джаредом Фрэзером.

Богатый шотландский эмигрант, Джаред был импортером вин и более крепких спиртных напитков, имел небольшой склад и большой жилой дом в Париже, а здесь, в Гавре, находился у него огромный склад, где он и назначил встречу Джейми после того, как тот написал, что мы будем в городе проездом.

Я хорошо отдохнула и вдруг почувствовала, что проголодалась. На столе служанка оставила еду — видимо, Джейми попросил ее об этом, пока я спала.

Халата у меня не было, зато оказалось под рукой тяжелое бархатное дорожное пальто; я накинула его, ощутив на плечах приятную тяжесть, затем поднялась, подбросила поленьев в огонь и села за поздний завтрак.

Я с удовольствием жевала черствые рогалики с жареной ветчиной, запивая их молоком из кувшина. Оставалось надеяться, что Джейми тоже хорошо накормят, он уверял, что Джаред — добрый его друг, однако более близкое знакомство с родственниками мужа заставляло сомневаться в их гостеприимстве. Впрочем, аббат Александр принял нас очень радушно, насколько это возможно для человека в его положении, привечающего в доме беглеца племянника с подозрительной женой, свалившихся как снег на голову. Однако же осенью прошлого года родственники Джейми со стороны матери, Макензи из Леоха, едва не убили меня, когда меня арестовали и судили как ведьму.

— Меня утешает, что этот твой Джаред из рода Фрэзеров, — сказала я Джейми, — они не такие бешеные, как Макензи. А ты с ним вообще когда-нибудь встречался?

— Жил с ним какое-то время, когда мне было восемнадцать, — ответил он, снял комочек оплавленного воска со свечи и вдавил в него обручальное кольцо своего отца: в зеленовато-серой бляшке остался отпечаток рубина-кабошона, с выгравированным на нем девизом Фрэзеров: «Je suis prest»[11]. — Он настоял, чтоб я остановился у него, когда я приехал в Париж, завершать образование. И был добр ко мне, да и с отцом они очень дружили. И потом, никто не знает парижского общества лучше, чем человек, торгующий спиртным, — добавил он, очищая кольцо от воска. — Я хочу переговорить с кузеном прежде, чем окажусь при дворе Людовика в качестве сторонника Карла Стюарта. Хочу быть уверенным, что мы сможем удрать отсюда в случае чего.

— Но почему? Ты считаешь, что нас ждут какие-то неприятности? — спросила я. — Какой бы помощи ни ждал от нас его высочество, его положение, как мне кажется, обеспечивает защиту.

Он успокоил меня улыбкой:

— Да нет, не думаю, что нас ждут неприятности. Как там говорится в Библии, Саксоночка? «Не верь сильным мира сего»? — Он поднялся и поцеловал меня в лоб, потом убрал кольцо обратно в сумку. — А кто я такой, чтоб подвергать сомнению слово Божье?..

День я провела за чтением травника, которым в качестве прощального подарка снабдил меня брат Амброзии, затем чинила одежду. Одежды у нас было совсем мало — в путешествии налегке есть свои преимущества, но и недостаток тоже есть: дырявые носки и платки с оторвавшейся каймой надо штопать и чинить немедленно. Я как зеницу ока берегла коробочку для шитья, а также сундучок, где лежали лекарства и травы.

Игла сновала по ткани, поблескивая в свете солнца, льющегося из окна. Интересно, как прошла встреча Джейми с кузеном? Еще любопытней было бы знать, каков он, этот принц Карл. Ведь он должен стать первой известной исторической личностью, с которой мне предстоит познакомиться. К тому же согласно легендам, которые о нем распространились (вернее, распространятся, тут же поправила я себя), личностью он был довольно загадочной. Судьба восстания 1745 года почти целиком зависела от этого молодого человека, его провала или успеха. А состоится ли оно вообще, зависит теперь от усилий другого молодого человека, Джеймса Фрэзера. И меня…

Я сидела, целиком погрузившись в работу и свои мысли, как вдруг из забытья меня вывели чьи-то тяжелые шаги по коридору. Я очнулась и поняла, что день уже на исходе. За окном капало — значит, на улице потеплело, заходящее солнце отсвечивало в сосульках, свисающих с крыши. Дверь отворилась, вошел Джейми.

Бегло улыбнувшись мне, он подошел к столу и замер с сосредоточенным выражением на лице, словно пытался вспомнить что-то важное. Затем снял плащ, сложил его и аккуратно повесил на спинку кровати. Выпрямился, подошел к стулу, опустился на него и закрыл глаза.

Я сидела неподвижно, с забытым на коленях шитьем и с интересом наблюдала за этим представлением. Через минуту он открыл глаза и улыбнулся мне, однако не произнес ни слова. Потом, подавшись вперед, начал внимательно изучать мое лицо, точно мы не виделись несколько недель. А после с видом человека, сделавшего какое-то важное открытие, расслабился, опустил плечи и уперся локтями в колени.

— Виски… — довольным тоном произнес он.

— Это я вижу, — осторожно заметила я. — Причем много виски.

Он медленно покачал головой, словно она была у него тяжелая-претяжелая. Казалось, было слышно, как в нем плещется это виски.

— Да не я, — отчетливо выговорил он. — Ты.

— Я?! — Возмущению моему не было предела.

— Твои глаза, — сказал он. И с трудом выдавил улыбку. У самого у него глаза были томные и затуманенные, как поверхность пруда под дождем.

— Мои глаза? Но при чем тут мои глаза?

— Они цвета о-о-очень хорошего виски, когда солнце светит вот так, сбоку. Сегодня утром я думал, они цвета шерри. Видишь, ошибся. Не шерри. И не бренди. Виски… Это я тебе говорю. — Выражение лица у него было при этом такое довольное, что я невольно расхохоталась.

— Джейми, ты же в стельку пьян! Чем ты занимался?

Он слегка нахмурился:

— Я не пьяный.

— Ах нет? — Я отложила шитье, подошла и опустила ему руку на лоб. Он был холодный и влажный, а лицо розовело румянцем. Он тут же обхватил меня за талию, и притянув к себе, ласково уткнулся носом в грудь. Запах спиртного, исходивший от него, был так силен, что казался почти осязаемым, он окутывал его словно туман.

— Иди ко мне, Саксоночка, — пробормотал он, — моя девочка с глазками цвета виски, моя любовь… Давай я отнесу тебя в постельку…

Скорее тебя надо отнести в постельку, подумала я, однако спорить не стала. В любом случае уложить его надо. Наклонившись, я подставила ему-плечо, но он отстранился и величественно распрямился во весь свой огромный рост.

— Нечего мне помогать, — сказал он и дернул шнур, стягивающий ворот его рубахи. — Я же сказал: я не пьяный…

— Ты прав, — согласилась я. — Пьяный — это слишком мягко сказано. Ты в полной отключке, Джейми.

Он перевел взгляд с рубашки на юбку, затем взглянул на пол, потом — на меня.

— Ничего подобного, — надменно пробормотал он и сделал ко мне шаг. — Иди сюда, Саксоночка… Я готов…

Про себя я подумала, что «готов» — самое подходящее для него сейчас определение. Впрочем, рубашку он расстегнул только до пояса, и она сползла с плеч, однако снимать ее совсем он, видно, не собирался.

Широкая грудь была обнажена, в центре живота виднелась уютная ямочка, уткнувшись в которую подбородком я так любила лежать, вокруг сосков вилась поросль коротких курчавых волос. Заметив, что я разглядываю его, он взял меня за руку и положил ее к себе на грудь. Он был такой упоительно теплый, что я тут же прильнула к нему. Он обнял меня другой рукой и наклонился поцеловать. У меня голова закружилась от запаха спиртного, исходящего от него.

— Ладно, — засмеялась я, — раз ты готов, то и я тоже. Только позволь прежде раздеть тебя, хоть я и наработалась сегодня.

Пока я раздевала его, он не сделал ни малейшего движения, стоял совершенно неподвижно. Не шелохнулся и тогда, когда я сняла с себя верхнюю одежду и повернулась к постели.

Я влезла в нее и обернулась — он стоял посреди комнаты, величественный и розовый в последних отсветах солнца. И напоминал греческую статую: длинный прямой нос, высокие скулы — такие профили выбивали на римских монетах. Крупный, но нежно очерченный рот слегка растянулся в улыбке, раскосые глаза мечтательно смотрели куда-то вдаль. Стоял и не двигался с места.

Я заволновалась.