Сама Луиза категорически отказывалась сопровождать меня туда. Впрочем, это вовсе не означало, что я шла туда без компаньонки. Нисколько не обескураженная первым своим визитом в «Обитель ангелов», Мэри Хоукинс имела достаточно мужества снова присоединиться ко мне. А потом еще раз и еще. Правда, она до сих пор никак не могла заставить себя смотреть на раны, но и без дела не сидела: кормила больных с ложечки, подметала полы. По всей очевидности, для нее это тоже было приятным разнообразием, отдохновением от великосветских приемов при дворе или в доме дядюшки.

Ее довольно часто приводили в смущение сцены, которые она наблюдала при дворе. Не то чтобы она видела слишком много, нет, просто смутить ее было легко, однако при встрече с виконтом Мариньи девушка не выказывала ни неприязни, ни страха, что позволяло сделать вывод, что переговоры о свадьбе еще не завершены, а потому ей ничего еще об этом не сообщили.

Впрочем, сей вывод был опровергнут однажды в конце апреля, когда вдруг утром, на пути в больницу, она, краснея, созналась мне, что влюблена.

— О, он так красив! — восклицала она, ни капельки не заикаясь. — И так… духовен.

— Духовен? — переспросила я. — Гм, да, очень мило… — Про себя я решила, что не поставила бы это качество на одно из первых мест в списке достоинств предполагаемого возлюбленного, однако, как известно, о вкусах не спорят.

— И кто же он, этот счастливчик? — спросила я. — Я его знаю?

Щеки запылали еще ярче.

— Нет, думаю, нет. — Она подняла на меня сверкающие словно звезды глаза. — Но… О, я не должна говорить вам об этом, но просто не в силах сдержаться! Он написал отцу. На следующей неделе он приезжает в Париж!

— Вот как? — Эта новость меня заинтересовала. — Я слышала, что на следующей неделе при дворе ждут графа де Палле. Так это он ваш избранник?

Мэри с ужасом отвергла это предположение:

— Француз?! Ну что вы, Клэр! Конечно нет. Как я могу выйти замуж за француза…

— А чем, собственно, плохи французы? — спросила я, немного удивленная такой реакцией. — Ведь вы говорите по-французски, не так ли? — Возможно, именно в этом крылась причина: Мэри действительно вполне сносно говорила по-французски, но заикалась при этом куда больше, чем когда говорила на родном языке. Как раз накануне я случайно услышала, как два маленьких поваренка передразнивали ее, называя при этом «маленькая английская неумеха».

— Вы и понятия не имеете, какие они, эти французы… — прошептала она с испуганно расширенными глазами. — Да и откуда вам знать. Ваш муж так добр и так нежен с вами. Уверена, он никогда не позволит се-б-бе обращаться с-с вами таким об-б-разом. — Тут уже все ее лицо запылало, как пион, а заикание усилилось.

— Так вы хотите сказать, — начала я, пытаясь подобрать самые что ни на есть тактичные и приличные слова для описания манер и привычек французов. Впрочем, помня то, что говорил мне мистер Хоукинс о планах, связанных с замужеством Мэри, я вдруг решила, что следует заставить Мэри выбросить из головы те понятия, которые она приобрела, слушая сплетни в гостиных и гардеробных. Мне вовсе не хотелось, чтоб эта девочка умерла от страха при одной только мысли о том, что ее могут выдать замуж за француза.

— В-вы знаете, что они п-п-проделывают в… в постели? — хрипло прошептала она.

— Гм. — Я старалась говорить как можно более непринужденным тоном. — В постели с мужчиной можно проделывать массу самых разнообразных вещей. А поскольку в городе полно ребятишек, можно предположить, что французы вполне умело пользуются и ортодоксальными способами.

— О!.. Дети… да, конечно, — рассеянно ответила она, словно не улавливая между этими выводами особой связи. — Н-но говорят… — Она смущенно потупила глаза и прошептала совсем уже еле слышно: — Что они… что эта ш-ш-штука у французов… ну, вы понимаете…

— Да, понимаю, — ответила я. — И насколько мне известно, эта «штука» у французов не сильно отличается от органа, которым Господь Бог наградил и всех остальных мужчин, в том числе и англичан, и шотландцев…

— Да, но они з-засовывают ее женщине м-м-между ног! Я хочу сказать, прямо в-внутрь! — выпалив наконец эту информацию, она перевела дух и, похоже, немного успокоилась, полыхавшие румянцем щеки побледнели. — Разве англичанин или шотландец когда-нибудь п-позволил себе такое? — Она прижала ладошку ко рту. — Разве порядочный человек, как в-ваш муж, к примеру, позволит себе так обращаться с ж-женой?..

Я приложила ладонь к округлившемуся животу и окинула девушку задумчивым взглядом. Теперь я начинала понимать, почему так называемая «духовность» занимает столь важное место в списке мужских добродетелей Мэри Хоукинс.

— Мэри, — сказала я, — мне кажется, мы с вами должны кое о чем серьезно потолковать.

Войдя в главное приемное отделение больницы, я все еще улыбалась про себя, вспоминая этот разговор с Мэри Хоукинс. Поверх платья на мне был халат из грубой полотняной ткани.

Большинство приходящих хирургов, уринологов, костоправов и терапевтов работали здесь безвозмездно, некоторые же являлись учиться или усовершенствовать свое мастерство. Беспомощные и по большей части безнадзорные пациенты были не в том положении, чтобы протестовать, когда на них ставились самые разнообразные медицинские эксперименты.

За исключением постоянно работавших тут монахинь, штат менялся почти ежедневно. Все же некоторые врачи приходили достаточно часто, чтобы я начала узнавать их в лицо и установила некоторую закономерность в их появлении.

Более других интересовал меня высокий сухопарый мужчина, который ампутировал ногу в первый день моего появления в больнице. В результате расспросов удалось выяснить, что звали его месье Форе. В основном он работал костоправом, но иногда пытался делать и более сложные операции, связанные с ампутацией, в особенности когда речь шла о целой конечности, а не об отдельных суставах. Монахини и санитары относились к месье Форе с неким благоговейным трепетом, они никогда не поддразнивали его и не обменивались на его счет грубыми шутками, как поступали обычно со всеми приходящими в больницу волонтерами.

Как раз сегодня месье Форе работал. Я потихоньку приблизилась — посмотреть, что он там делает. Пациент, молодой рабочий с белым как мел лицом, лежал на койке и слабо стонал. Он упал с лесов собора, который постоянно ремонтировался, и сломал руку и ногу. Я поняла, что для опытного костоправа рука серьезной проблемы не представляет. Нога же — совсем другое дело: сложный двойной перелом, затронувший среднюю часть бедренной кости и большую берцовую кость. На бедре из кожи выпирали острые осколки, почти вся верхняя часть ноги представляла собой сплошной синяк.

Мне не хотелось отвлекать внимание хирурга, — месье Форе, погруженный в глубокое раздумье, кружил возле пациента, присматриваясь к нему и прицеливаясь, словно огромный ворон, желающий убедиться, что намеченная им жертва еще жива. Он и впрямь очень похож на ворона, подумала я. Этот крупный нос с горбинкой, гладкие черные волосы, которые он не подрезал, а завязывал сзади в пучок. И одеяние на нем было под стать — черное и мрачное, хотя и из дорогой ткани. Очевидно, он имел выгодную практику где-то на стороне.

Наконец месье Форе решил приступить к более активным действиям. Он поднял голову и начал озираться в поисках помощника. Взгляд его упал на меня, и он сделал знак подойти. На мне, как я уже говорила, был халат из грубого полотна, и он, целиком сосредоточенный на своих мыслях, очевидно, не заметил, что я не ношу обычного для здешних сестер чепца.

— Вот, сестра, — сказал он, ухватив раненого за лодыжку, — держите крепко, вот здесь. Но не давите, пока я не скажу. Как только дам сигнал, будете тянуть ногу к себе. Тяните очень медленно, но сильно, понятно?

— Понятно. — Я ухватилась за ногу там, где мне было указано, а месье Форе тем временем не спеша обошел койку, задумчиво взирая на искалеченную ногу.

— У меня тут есть стимулирующее средство, — сказал он, вынимая из кармана и ставя в изголовье кровати небольшую фляжку. — Сужает кровеносные сосуды на поверхности тела и загоняет кровь внутрь, где от нее будет больше пользы нашему другу. — С этими словами он ухватил пациента за волосы и поднес флягу к его рту. Ему удалось перелить все содержимое раненому в рот, не пролив при этом ни капли. — Вот так… — с удовлетворением заметил он, когда молодой человек перевел дух. — Это вам поможет. Что касается боли… Полагаю, нам лучше провести обезболивание, тогда он не будет сопротивляться нашим усилиям вправить кость.

Месье Форе снова полез в свой емкий карман и на этот раз извлек оттуда небольшую медную булавку, примерно трех дюймов в длину, с широкой плоской шляпкой на одном конце. Крепкий костлявый палец тщательно прощупал плоть на бедре, возле паха, затем — тонкую линию вены под кожей. Цепкие пальцы помедлили, еще потыкали в кожу по кругу, затем, видимо, нащупали нужную точку. Глубоко погрузив ноготь указательного пальца в кожу, словно для того, чтобы отметить это место, месье Форе воткнул туда затем булавку. Еще одно путешествие в бездонный, полный чудес карман позволило извлечь на свет Божий маленький медный молоточек, которым он с одного удара загнал булавку глубоко в ногу.

Нога резко дернулась, потом, похоже, расслабилась. Видимо, сработало и средство из флакончика, введенное орально чуть раньше. Во всяком случае, крови из раны почти не было.

— Поразительно! — воскликнула я. — Что это вы сделали?

Месье Форе сдержанно улыбнулся, на иссиня-бледных щеках появилось даже некое подобие румянца.

— Ну, это далеко не всегда срабатывает, — честно признался он. — Сейчас просто повезло. — Затем, указав на шляпку булавки, он объяснил: — Тут находится целый узел нервных окончаний, сестра. Я слышал, что анатомы называют его «плексус». Если вам удается точно попасть в него, вся нижняя часть тела практически полностью теряет чувствительность. — Он резко выпрямился, внезапно осознав, что лишь напрасно теряет время на болтовню. — Сюда, сестра, — приказал он. — Займите свое место. Действие стимулирующего средства ограничено временем, надо немедленно приниматься за дело, пока кровотечение не возобновилось.

Почти полностью расслабленная нога легко выпрямилась, осколки кости ушли под кожу. Следуя указаниям месье Форе, я теперь держала молодого человека за торс, а сам костоправ манипулировал ступней и нижней частью голени, пока наконец мы не наложили швы.

— Достаточно, сестра. Теперь вам придется лишь немного подержать ногу в полной неподвижности. — Он подозвал санитара и велел принести две плотные дощечки и тряпок для перевязки. Вскоре вся нога была аккуратно забинтована, а на открытые раны наложены плотные повязки.

Мы с месье Форе обменялись радостными улыбками по поводу столь успешного завершения операции.

— Хорошая работа, — заметила я, отбрасывая волосы, упавшие на лоб, и тут же увидела, как выражение лица месье Форе переменилось — только сейчас он заметил, что на мне нет чепца. В этот момент со двора донесся звон церковного колокола. Я, полуоткрыв рот, уставилась на высокое окно в конце палаты, одна створка его была приоткрыта, чтоб выветривались все неприятные запахи. Небо потемнело и приобрело глубокий синеватый оттенок, — это означало, что день на исходе.

— Простите, — я начала торопливо развязывать завязки халата, — мне уже давно пора домой, муж будет беспокоиться. Страшно рада, что мне выпала такая честь, помочь вам, месье Форе. — Высокий костоправ, онемев от удивления, наблюдал, как я раздеваюсь.

— Так вы… выходит, вы не монахиня? Мне следовало бы догадаться раньше. Однако скажите, кто же вы тогда? — с любопытством спросил он.

— Мое имя Фрэзер, — коротко ответила я. — Послушайте, я должна идти, иначе муж…

Он выпрямился во весь свой огромный рост и поклонился:

— Окажите мне такую любезность, мадам Фрэзер, позвольте проводить вас до дому.

— О… благодарю, — ответила я, тронутая его любезностью. — У меня есть провожатый. — Я оглядела холл, высматривая Фергюса, который в свободное от основных своих занятий время иногда сопровождал меня вместо Муртага. Мальчик был на месте — сидел привалившись к дверному косяку и весь так и изнывал от нетерпения. Интересно, как долго бедняге пришлось просидеть здесь? Сестры не пускали его ни в приемный покой, ни в палаты, настоятельно требуя, чтоб он ждал у дверей.

Месье Форе с сомнением оглядел этого провожатого, затем взял меня под локоток.

— Нет уж, мадам, я провожу вас до самого дома, — решительным тоном заявил он. — Бродить дамам по вечерам в этой части города довольно рискованно, не имея при этом лучшей защиты, чем какой-то ребенок.

Я заметила, как Фергюс весь надулся от злости, услышав, что его назвали ребенком, и поспешила заверить месье Форе, что лучшего провожатого и пожелать нельзя. Но месье Форе, не обращая на мои слова никакого внимания, кивнул на прощанье сестре Анжелике и повел меня к выходу, через огромные двустворчатые двери больницы.