В затылке головной болью бился страх. Из-за своих грустных мыслей она сегодня не была любезной хозяйкой, но старалась прислушаться к шуткам гостей, их смеху, бурному обсуждению сегодняшних событий. Правда, когда Алан и Рован стали обсуждать мятеж на Гаити, закончившийся убийством черного правителя — императоpa Христофора, она, немного послушав, вновь погрузилась в свои мысли.

Да, эта группа гостей была привлекательна, близкие к совершенству представители Западной Флориды, которая снова становиться известной под своим старым названием Фелисиана. Счастливая страна.

Перри, чья мать была француженкой, имел самую длинную родословную в округе. Его предки прибыли сюда вскоре после обоснования французов, в начале 1700-х. Семья Сэтчела приобрела свою землю девяносто лет тому назад, после того как Испания завоевала всю Луизиану, а восточная часть территории по соглашению отошла к Британии. Его прапрадедушке было даровано три тысячи акров земли за службу капитаном в Британской армии. Кстати, на его решение обосноваться здесь повлияло то, что это была пустынная страна.

Прапрадед Жоржетты прибыл сюда после Революционной войны. Будучи членом партии Тори, он убежал из молодых Объединенных Штатов и надеялся найти друзей на территории, контролируемой Британией, и позже не разочаровался. Дедушка Шарлотты, испанец, приехал из Нового Орлеана вместе с испанским правителем Гальве-зом, устроившем на восточном побережье мятеж, чтобы покончить с Британской оккупацией.

Сама же Кэтрин обязана своему пребыванию здесь дедушке, который находился в 1812 году в Каролине, затем вовремя прибыл в Фелисиану, чтобы присоединиться к группе, выгнавшей испанцев и объявившей эту территорию независимой республикой. В течение семидесяти четырех полных лет у них было самоуправление, армия, флаг, гимн, пока федеральные силы из Объединенных Штатов не пришли и не аннексировали новую маленькую страну.

Он был настоящим мужчиной, ее дед. А его сын, отец Кэтрин, уже был не таким упорным, сообразительным и удачливым. Иначе он никогда бы не заставил Кэтрин выходить замуж за Жиля.

Незачем, конечно, сейчас думать об этом. Она отодвинула в сторону нетронутую тарелку с едой.

— Клянусь, Кэтрин, — едко сказала Мюзетта, — ты с каждым днем становишься все рассеянней. Прекрати, пожалуйста, и послушай меня, необходимо ответить на жизненно важный вопрос.

— Извини, я не слышала.

— Я знаю. Я спросила — если мужчина жертвует своим благополучием во имя любимой, имеет ли он право на вознаграждение?

Кэтрин мгновенно поняла, почему был задан этот вопрос — Мюзетта использовала его как еще один способ привлечь внимание Рована. Ее голос прозвучал ровно, когда она ответила: «Нет».

Невестка подняла брови.

— Дорогая моя, ты слишком определенна. Только послушай — если мужчина отказывается от самого заветного желания, а во власти женщины возместить ему потери, почему же он не должен иметь удовольствие» которое она может дать?

— Может, ты и права, конечно, — ответила Кэтрин. Она помолчала, затем продолжила, поскольку мысли прояснились: — Но ты ведь спросила — имеет ли он право ждать награды. Если он ее ждет, это означает скрытые мотивы в его действиях. Тогда это уже не жертва. Мужчина пытается использовать в своих интересах самопожертвование за награду. Ему ничего не надо давать, он не должен даже надеяться сохранить уважение своей дамы.

Пока она говорила, Рован выпрямился в своем кресле.

— Суровый приговор, правда? Если мужчина не имеет надежды на удовольствие, то хотя бы на знак, что дама признательна за его жертву.

Она как-то странно на него посмотрела.

— Надежда — это совершенно другое, ведь право на надежду имеет любой. Весь вопрос вот в чем: женщина может предложить совершенно отличное от того, что ожидает мужчина или на что может согласиться другая женщина.

— О! Вот это да! — мягко и вкрадчиво прозвучал его голос.

Кэтрин так резко вскочила, что ее кринолин задел за кресло и перевернул его. Она этого не заметила. От этих вежливых оскорблений и скрытых намеков она уже еле сдерживалась. Поэтому ей было необходимо уйти.

— Вы… вы должны меня извинить, мне нужно выполнить в городе несколько поручений до темноты. — Она повернулась и пошла так быстро, как мог позволить колокол юбки. Не пройдя и полудюжины шагов, она услышала тихий шелест одежды — кто-то был рядом. Черные ботинки, начищенные до блеска, красивые темно-серые брюки в черную полоску. Остановившись, она обернулась, спросив свирепым голосом:

— Куда вы идете?

— Это, если вы помните, моя потом заработанная привилегия — сопровождать вас, куда бы вы ни соизволили пойти.

— У меня для этого есть грум.

— Отошлите его, — предложил он.

— Мне не нужно сопровождения, и я не хочу его.

Он, конечно, мог понять так откровенно выраженный отказ.

— Дело в том, — он говорил, намеренно пародируя ее недавние высказывания, — что я имею право быть с вами.

— Но не против моей воли. — Она гордилась ровностью своего голоса.

— А что касается этого, я что-то не припомню упоминания о чьих-либо желаниях. — Разговаривая с ней, он приятно улыбался. Но с такой спокойной силой, что она почувствовала неистовое желание хоть на секунду стать мужчиной, высоким и сильным.

Она сделала еще одну попытку.

— Вам будет скучно. Я хочу подобрать шелковые нитки для вышивания, купить пару новых перчаток и привезти ананасы к вечернему десерту, они утром прибыли с пароходом.

— Тогда садитесь в коляску. Для меня будет честью сопровождать вас.

Она долго смотрела на него. Наконец сказала: «Почему?»

Он покачал головой.


— Почему бы вы думали? У меня есть интерес к вашим достоинствам и ананасам.

— Вы думаете, что можете меня преследовать и говорить о Теренсе? — раздраженно поглядев на него, она отвернулась и пошла. Он шел следом.

— А вы, как всегда, намерены молчать. Возможно, мы найдем и другую тему для разговора.

Кэтрин подумала было отложить поездку, послав за нужными вещами Дельфию и еще кого-нибудь. Поездка была просто предлогом побыть одной, и если она не может осуществить свое желание, то все теряло всякий смысл. Во всяком случае, она не позволит ему контролировать свои действия.

Но если она останется в Аркадии, то он будет продолжать также отравлять ей жизнь.

— Вы не будете править, — сказала она. — Если вы не хотите, чтобы лошадьми управляла женщина, вам лучше остаться.

— Согласен, — тут же ответил он, сухо добавив: — Это что-то новое.

— Вам опять же придется подождать, пока я не переоденусь во что-нибудь более подходящее.

— Я использую это время, чтобы тоже переодеться.

Она долго смотрела на него, в глубине души чувствуя, что ей приятна его решительность. Во всяком случае, ничего не поделаешь, кроме как разрешить ему поступать по-своему.

Поручения были выполнены без всякой суеты. Рован доказал свою удивительную полезность в выборе подходящих цветов шелка, перчаток нужного размера. В доке, не ожидая помощи в погрузке ананасов, он сам поместил тяжелую коробку за сиденьем коляски.

Рован также сдержал свое слово: ни разу не упомянул ни имени брата, ни ситуации в Аркадии. Вместо этого он говорил об урожае хлопка, только что собранного, о шестистах тюках белого золота, взятых с полей, простиравшихся на целые мили за лесами Аркадии. Он рассказывал о парижской моде, о достопримечательностях Лондона, о вилле, которую он снял в Риме. Когда она упомянула имена друзей в Св. Фрэнсисвилле, он, подражая ей, стал вспоминать людей, встреченных во время ежегодного Нью-Орлеанского saison de visites, когда все ехали в театр.

Когда они возвращались из пароходного дока, то заметили, что небо потемнело. С севера шли серо-пурпурные облака. Кэтрин хотела до дождя добраться до Аркадии. Это было первой ошибкой. Вторая случилась, когда они выехали далеко за город. Они ехали по гравию и опавшим листьям, которые бросал им в лицо поднявшийся ветер, а ветки огромных дубов и буков, как туннель, скрипели над головой.

— Было бы лучше, если бы я взял вожжи, — предложил Рован.

— Я могу сама.

Ей необходимо было сконцентрировать все свое внимание и силу, чтобы держать гнедую кобылу в узде, поскольку виноградная лоза, свисавшая по обеим сторонам дороги, мешала ехать. Спина и плечи Кэтрин напряглись, а руки в кожаных каштанового цвета перчатках из последних сил держали вожжи.

— Я знаю, что вы можете, но зачем вам прилагать столько усилий, если для меня это намного легче?

Для ответа не было времени. Вдруг навстречу им бросилась огромная сова, разбуженная ранней темнотой. Лошадь взбрыкнула, в ужасе заржала и понеслась. Она изо всех сил держала вожжи так, что порвались перчатки.

Он так сильно схватил ее руки, что, казалось, сломал их. Коляска стала отклоняться в сторону в облаке пыли. Кэтрин хотела отдать вожжи Ровану, но в это время раздался угрожающий треск. Коляска со скрипом накренилась и глухо упала на одну ось, соскользнув в грязную канаву с листьями. Кэтрин почувствовала, что слетела со своего сиденья, на них полетели стволы деревьев, а стальной обруч так сдавил ее грудь, что невозможно было дышать. Ее подбросило в воздух, перевернуло и кинуло наземь. Ослепляющая боль ударила в голову и плечо, и она тотчас погрузилась в темноту.

Через некоторое время она очнулась. Она лежала на чем-то теплом и твердом. Немного болела голова, но ей было очень удобно, дышала она свободно и без напряжения. Где-то вдали был слышен звук, похожий на барабанную дробь, но ее ничего не беспокоило.

Воздух был сырой и прохладный: пахло золой, пылью и мышами.

Она слегка нахмурилась, поскольку поняла, что что-то здесь не так. Медленно, неохотно, но осознавая необходимость открыть глаза, Кэтрин сделала это. Она, словно в колыбели, была в руках Рована. Они крепко держали ее, от него пахло смесью теплого дождя, кожи и хорошо выглаженного белья. Лицо его было сурово, но внимательно-настороженно, а в глубине темных глаз сквозила забота.

Они находились в домике без мебели, стоявшем на заброшенном земельном участке, а семья из этого домика решила попытать счастья в другом месте, оставив на двери записку: «Уехали в Техас». В доме, рядом с ними, был закопченный камин, а в очаге полно старой золы. Над головой барабанил дождь, а в дальнем углу протекала крыша. Рован сидел в одной рубашке, прислонившись спиной к шероховатой стене. А она была накрыта его сюртуком, корсаж ее дорожного костюма был расшнурован до талии и корсет ослаблен.

Кэтрин лежала неподвижно, соображая, что Рован де Блан принес ее сюда, пока она была без сознания, расстегнул одежду, развязал корсет, выставив грудь напоказ. Затем сел и взял ее на руки.

А что еще он сделал?

Жаркая волна возникла где-то внутри ее и краской залила плечи, шею и лицо. Дыхание участилось, а руки сжались в кулаки.

Рован заметил признаки возбуждения. Он знал причину, приведшую ее в волнение, собственно говоря, он не ожидал другого, но все-таки пришел в негодование. Он сделал все, что положено, думая, что она умирает. Эта мысль привела его в ужас. Никогда бы не поверил, что это может так сильно тронуть его.

Когда Рован понял, что ее сердце бьется, что она дышит без затруднявшего дыхание корсета, страх прошел. И тогда он увидел прелестную грудь, светлую, похожую на жемчуг, кожу, нежное обнаженное тело. Руки стали трястись. В какое-то мгновение он протянул их, чтобы дотронуться до ее хрупкой талии, обнять ее. Он прикоснулся к ее твердой груди, с рисунком голубых жилок и розово-коралловыми сосками, завершавшими эти прелестные округлости.

Он отпрянул, от напряжения судороги свели руки. Рован накрыл ее своей одеждой, а затем сел, чтобы призвать на помощь всю свою железную волю и подавить в себе запретные мысли, благоговейную страсть.

Он выиграл этот приступ соблазна. Рован сидел совершенно неподвижно, глядя на очертания ее лица, темные напряженные тени и усталость под глазами. И ради чего он все это сделал? Чтобы увидеть обвинение в ее неподвижном взгляде, неодобрение? Или это ему только кажется?

— Я очень сожалею, — хрипло и резко сказал Рован. — Ваше дыхание было едва слышно, по-другому я вам помочь не мог.

В Кэтрин что-то отозвалось — она видела гнев в его лице, чувствовала напряжение в руках. Она знала — он хотел ее. Никогда в жизни она не чувствовала себя уязвимой, даже тогда, во время брачной ночи, когда Жиль лег рядом с ней, снял с нее ночную сорочку, а потом отвернулся, стыдясь своей неспособности сделать большее.

Вдруг она спросила себя — что бы было, если бы она проснулась, когда Рован раздевал ее, и что бы случилось, если бы он не смог остановиться. Как жаль, что она не из таких женщин, кто мог бы дотронуться до него со словами: «Делай, что хочешь. Держи меня крепко. Возьми меня. Покажи мне все те вещи, на которые намекает Мюзетта, но никогда ничего не объясняет. Заставь меня ну хоть что-то почувствовать! Люби меня просто так, желая, если не можешь по-настоящему, и навсегда». Подобные мысли были настолько ей незнакомы, настолько недопустимы, что, казалось, истощили ее волю и она была не способна пошевелить рукой, чтобы уйти от него. Самое большее, что она могла сделать, это опустить глаза. В уголках его прекрасной формы губ образовались чувственные складки. Ее память настолько ясно хранила жар его губ, что она до сих пор помнила трепет их прикосновения. Желание испытать это еще раз было настолько сильно, что ее губы задрожали. Она подумала, что он будет делать, если она дотянется до него, возьмет руками за шею, притянет его голову к себе…