Договорив, он закурил новую сигарету, пару раз глубоко затянулся и смял ее.

– Дэвид, я тебя ужасно люблю.

– Сейчас не это главное. Главное, что ты намерена делать. Готова ли ты…

– Все так неожиданно, я не могу сразу…

– Ответь мне, Руфь, – спросил он вдруг изменившимся тоном (так адвокат говорит с клиентом), – как ты думаешь, Уолтер что-нибудь подозревает?

– Нет, – медленно ответила я, – пожалуй, нет. Все слишком… Он знает о том, что было раньше. Несколько месяцев назад сказал… – Он сказал, что его в тот момент чуть удар не хватил. – Помнишь свадьбу Теи?.. И мы… он ужасно расстроился, увидев нас вместе… Сказал, что…

– Он знает о ребенке? – Дэвида не интересовали переживания Уолтера. – То есть не о том, что ребенок мой, а о том, что ты беременна?

Я непроизвольно прикоснулась к животу.

– Конечно. Я должна была ему сказать. Мне бы и в голову не пришло скрыть от него.

– Это усложняет дело. А, черт! – Забыв о недокуренной сигарете, он взял новую. – Черт, надо было сначала мне сказать.

– Думаешь, он его не отдаст? И придется сказать, что это не его ребенок?

– Дело не только в этом ребенке. Ты не боишься, что он вообще попытается отнять у тебя детей?

– Нет! – Это не был ответ на вопрос. Я просто не могла даже в мыслях допустить, что у меня могут отнять детей.

Оглядевшись, я обнаружила, что стою в центре комнаты, хотя не помнила, как встала с кровати. Взглянула на Дэвида. Он внимательно наблюдал за мной. Как будто изучал какой-то редкий экземпляр. Или вещественные доказательства.

– Почему ты так смотришь?

– Пытаюсь понять, о чем ты думаешь.

– О чем я думаю? – волнуясь, повторила я. – Ты представляешь себе, что такое отсуживать детей? Вот о чем я думаю. Ты хоть на одном таком суде был за свою счастливую жизнь?

– Приходилось, – спокойно ответил он. – Приятного мало.

– Приятного мало! Это ужасно, чудовищно, это невозможно выдержать! Им всем плевать на чьи-то там чувства! Это жестокая, страшная мясорубка, и она перемалывает всех без разбора – и детей, и родителей! Всех подряд!

Он молча стоял, скрестив руки на груди, и мне захотелось его ударить, чтобы он хоть что-то ответил; это желание быстро прошло, но я продолжала возмущаться:

– Что ты на меня уставился? Скажи что-нибудь!

– А что я должен сказать? Думаешь, я этого не знаю? Разумеется, ты слегка драматизируешь и изображаешь все хуже, чем на самом деле, – если может быть хуже, – но в целом ты права. Если он начнет процесс, всем не поздоровится.

Я снова села.

– Я даже не представляю себе, как ему сказать. У нас не те отношения, что раньше. Лучше. Не смейся, он изменился. С ним стало легче. Наверное, со мной тоже. И он лучше относится к детям, сблизился с ними. Поэтому все будет так… Правда, он и сейчас не требует ничего от них, но раньше вообще не обращал внимания. Считал, что выполнил свой долг, произведя их на свет. Будто их рождение что-то доказывает. Не знаю что, но явно не его мужские способности. В постели он никогда не был особенно хорош. – Почти никогда – за исключением недели в Кармеле. – Мне не нравилось его отношение к детям, даже к Борису, с тех пор как мы поженились. Раньше он был к нему очень привязан, а потом вдруг стал таким равнодушным, даже ругал его равнодушно. Понимаешь? Отстраненно. Как будто…

Сидя в их гостиной, я так же далек от них, как здесь.

Я невольно вздрогнула. Он заметил это и спросил:

– В чем дело?

– Так, ни в чем.

– Не говори глупостей. Тебя будто ударили.

Я улыбнулась:

– Очень трудно быть женой человека, который читает твои мысли.

– А того, кто не может их читать, – легче?

– Ладно, Дэвид. Я просто подумала, что на месте Уолтера ты вел бы себя точно так же. Как со своей женой и дочерью. То, что ты рассказал, мало отличается от того, что делал Уолтер. Может, вы оба просто не любите детей.

– А может, мы оба считали, что это не наши дети. По разным причинам, правда.

– Может, и так.

– И может, все-таки стоит рискнуть? Мы же будем вместе. Что ни говори, порознь у нас ничего не вышло. Это уж точно.

– А вдруг мы разлюбим друг друга? Ты и я. Ребенок тут ни при чем. Я умру, если ты меня разлюбишь. Хотя ты ни разу не признавался мне в любви.

– Все это бред, – почти спокойно ответил он, не сводя с меня глаз. – Ты снова пудришь мне мозги. И себе тоже. Придумываешь всякие сложности, чтобы улизнуть…

– Неправда! – возмущенно закричала я и вскочила с кровати. – Неправда! Я всего лишь пытаюсь предугадать…

– Что ты несешь – предугадать! – взорвался он. – Сокрушаешься: ах, ты не говорил мне о любви, когда я жизнь готов перевернуть, только чтобы быть с тобой!

Помолчав, я ответила:

– Вряд ли твоя жизнь перевернулась. – Я думала, что права, потому что рассуждаю очень разумно. – Да, ты оставляешь жену и дочь, но ты же их не любил.

– Между прочим, я оставляю им кучу денег, которые даже еще не успел заработать. Более того… – Увидев, насколько я поражена, он успокоился и грустно улыбнулся. – Видишь, не стоит выдумывать сложности. Их и так больше чем достаточно.

– Ты имеешь в виду деньги, – тупо сказала я.

– Именно.

– Это меня не остановило бы.

– Я зарабатываю пятнадцать тысяч в год. Саре придется выплачивать сто двадцать пять долларов в неделю. Остается сто семьдесят пять. Если она снова выйдет замуж – вряд ли это произойдет скоро, она клянется, что никогда, но я оптимист и допускаю, что она передумает, – сумма уменьшится вдвое, но все равно минимум лет пятнадцать я буду платить алименты Салли. Ты, со своей стороны, вряд ли можешь рассчитывать на алименты. Если на минуту предположить, что дети останутся с тобой, вероятнее всего, получишь приличную сумму на их содержание.

– Ты говоришь так небрежно: «Если на минуту предположить…»

– Согласен, звучит жестоко. Извини. Но я не намерен смягчать ситуацию, я хочу, чтобы ты поняла, на что мы можем рассчитывать.

Я кивнула:

– Сто семьдесят пять в неделю плюс то, что удастся получить на детей. Примерно столько зарабатывают учителя, да? – Я презирала себя за то, что думаю о деньгах, но глупо было бы притворяться.

– Примерно. Иногда больше, иногда меньше.

– На это можно прожить?

Он улыбнулся:

– У многих даже этого нет.

– Не смейся.

Мне вдруг стало безумно жалко себя, и я чуть не расплакалась. Он сел на кровать, подозвал меня к себе. Я не двинулась с места. Я боялась забыть о реальности, с которой не имела права не считаться. Он предлагал мне сломать свою жизнь, но, оказавшись с ним в постели, я забыла бы об этом. Он настойчиво похлопал по кровати рядом с собой. Я неохотно подошла; он усадил меня к себе на колени, и я, шмыгнув носом, уткнулась ему в плечо.

– Вот это и есть жизнь, – прошептал он мне на ухо. – Люди работают, едят, любят друг друга, по субботам ходят в кино. Ты ждешь, когда первая жена твоего мужа отправится на тот свет или выйдет замуж и он перестанет платить алименты. Но потом денег все равно не хватает, и ты ругаешься с ним чаще, чем прежде, потому что зарабатывает он меньше, чем ты ожидала. Потом вы миритесь в постели и ему повышают жалованье, а потом вы опять ссоритесь и опять миритесь.

Я с упреком посмотрела на него сквозь слезы:

– Ты так говоришь, будто это игра. И всем весело. Я видела людей, которые так живут, – им не до веселья.

– Они – не мы. Нам с тобой всегда весело. Я встала, хотя он пытался меня удержать.

– А Уолтер? Это убьет его. Особенно сейчас.

– От этого не умирают. Ему будет плохо, как и тебе, если ты останешься с ним.

От этого не умирают. Но много лет назад его уже чуть удар не хватил. Только оттого, что понял, как мало мне нужен. В последнее время я часто думала, что обманула Уолтера и не принесла ему счастья. Сейчас я попыталась отогнать эту мысль: и так не знала, что делать.

– Как бы ему сказать, чтобы он не разозлился и не стал мстить?

Дэвид пожал плечами:

– Вряд ли это возможно. Как бы ты ни сказала, факт остается фактом. Когда пинаешь человека ниже пояса, ему не легче от того, что это не со зла.

Я посмотрела на него:

– То есть ты тоже уверен, что он не отдаст детей?

– Думаю, нет.

– А в чью пользу решит суд?

– Трудно сказать. С одной стороны, дети почти всегда остаются с матерью. Но хороший юрист без труда докажет твою вину.

– Я плохая мать?

– Ты плохая жена и, соответственно, не имеешь морального права воспитывать детей. Подумай сама. Бедная девушка вышла замуж за богача, который намного старше. Забеременела от друга детства. Любой приличный адвокат наймет детектива и легко докажет, что все эти годы наш роман не прекращался.

– Не может быть.

– Еще как может. Он предъявит свидетельства тех, кто видел, как мы встречались, и сумеет убедить всех, кого надо, что в остальных случаях мы просто были осторожнее.

Я поняла, что он прав. От беспомощности к горлу подступила тошнота.

– Зачем ты все это говоришь? Будто не хочешь, чтобы я ушла к тебе.

– Глупости. Тебе нужна утешительная ложь. Не дождешься. Если я сейчас не скажу правды, ты все равно никуда от нее не денешься.

Дэвид, я без тебя не могу. Ты единственный, кому я не в силах солгать.

– Ладно, – сказала я, пытаясь рассуждать спокойно, – предположим, из меня сделают шлюху, а детей отдадут Уолтеру. Что же дальше?

– Мы будем вместе, у нас будет ребенок, и тебе разрешат видеться с детьми. Возможно, Уолтер женится и у них будет другая мать. Возможно даже, через год или два их отдадут тебе, например, если не сложатся отношения с мачехой.

– О Господи, что ты говоришь?!

– Что жизнь – трудная штука. Иногда можно добиться своего, ничего не потеряв, но это не тот случай. Мне кажется, для детей будет лучше, если ты сделаешь неудачную попытку, чем если не сделаешь никакой. Потому что ты никогда не простишь им, если не сделаешь. – Он помолчал, словно не решаясь продолжить. – И еще. Я перееду в Нью-Йорк независимо от того, получишь ты детей или нет. Я навел справки – тут есть кое-какие возможности. Платят больше, чем в Сан-Франциско, но, как я понимаю, и жизнь дороже, особенно если ты не захочешь менять район, чтобы не переводить детей в другую школу. И тогда для них все не так уж страшно: не придется менять школу, если они останутся с тобой; а если нет, ты будешь совсем рядом и сможешь часто их видеть.

– Какой ты добрый.

– Я не добрый, – раздраженно ответил он. – Я только пытаюсь получить то, что мне нужно.

– Но тебе ведь не нужны мои дети.

– Нужны, но не так, как их мать. Я же их совсем не знаю. Было бы глупо уверять тебя, что полюблю их всей душой, даже если уверен, что так и будет. Я и Салли полюбил бы, если бы хоть немного любил ее мать.

Мы помолчали. Я была в ужасе и от того, что он ждет от меня, и от того, что ждет меня, если я откажусь.

– Дэвид, ты, кажется, сказал, что не требуешь, чтобы я ушла от Уолтера.

Он мрачно улыбнулся:

– Все верно, только ты употребила не то время. Я не требовал. Пока не узнал, что оставил в тебе кое-что.

– А теперь требуешь.

– Именно.

– Когда я должна решить?

– Сейчас.

– Сейчас!

– Именно.

– Но почему, Дэвид? Почему не подождать денек-другой?

– Зачем? Денек-другой ничего не изменит. Я только хочу избавить нас обоих от медленной пытки.

– А если я не смогу, что ты будешь делать?

– Это тебя не касается. Что бы я ни сделал потом, тебя это уже не будет касаться. Никогда.

Я беспомощно посмотрела на него:

– Я боюсь.

– Чего?

– Всего. Боюсь потерять детей. Боюсь, что ты не будешь их любить. Что разлюбишь меня. Что не хватит денег. Что…

– Довольно. Я все понял. Ты боишься.

От стыда я не могла поднять глаз, как ребенок, который признался, что обмочил штанишки.

– Все-таки попытайся, Руфь. В жизни часто приходится преодолевать страх. – Он подошел ко мне, обнял, погладил по голове, поцеловал. – Ты же будешь не одна. Я буду рядом, я помогу тебе. Помогу все объяснить детям. Они уже не маленькие и смогут понять.

– Они ведь могут сами захотеть остаться со мной. То есть могут сказать Уолтеру и он может…

– Они могут. И он может.

А потом он может умереть. Если окажется, что он не нужен ни мне, ни им. То, на что я так надеюсь, убьет его.

– Нет, не могу, – прошептала я.

Он вздрогнул, разжал руки, поцеловал меня в лоб и оттолкнул.

– Дэвид, – жалобно воскликнула я. – Дэвид, прошу тебя…

– О чем? Иди домой, Руфи.

Он повернулся ко мне спиной. Меня охватил страх. Будто я по собственной воле улеглась в гроб, и он заколачивает крышку.

– Как я могу уйти?

– Чего ты хочешь? Утешения? Оно ждет тебя дома.

Я надела пальто, взяла сумку, уронила ее, подняла.