Меня никогда не трогали подобным образом, моего тела никогда не касались мужские руки, никогда. Только не так. Только легкие прикосновения, шлепки по заднице или тычки мне в грудь во время танца на сцене.

Это... связь между нами. Его руки дотрагиваются до меня, и я не сопротивляюсь, и в этот момент я не стриптизерша. Я одета, а он смотрит на меня. На меня. Словно он видит Грэй, а не Грейси, хотя вряд ли он знает разницу.

Музыка переключается на “Just Give Me a Reason” Пинк и Нейта Рюсса. Я не знаю, почему песня просачивается в мое сознание. Я заставляю себя высвободиться из его объятий и ухожу в центр комнаты. Я танцую, но как танцовщица, а не стриптизерша. Я знаю, что должна раздеться. Нельзя просто исполнить танец. Такова моя работа. Но теперь больше, чем когда-либо, мне не хочется этого делать. Я хочу поговорить с этим человеком. Не потому, что он знаменитость. Не потому, что он был на первом месте в списке самых сексуальных мужчин на планете. Не потому, что он феноменальный актер, хоть это и так. Что-то в его глазах притягивает меня.

Я приказываю пальцам расстегнуть верхнюю пуговицу на рубашке и вижу, как Арман и остальные двигаются ближе. Я не обращаю на них внимание и кружусь на месте, изгибаюсь в талии в обратную от них сторону и выпрямляюсь обратно, развязываю узел и расстегиваю пуговицы. Доусон продолжает смотреть прямо в мои глаза.

Интересно, что он увидел в моем взгляде.

Меня встряхивает от тошноты, когда я расстегиваю еще одну пуговицу. Ненавижу эту часть. Сердце колотится в привычном приступе стыда. Теперь рубашка расстегнута, и мои движения запутанные, извивающиеся и плавные. Я провожу рукой по плечу, и ткань спадает. Предплечья удерживают рубашку, но верх моей груди обнажен, и я прикрываю соски, скрестив руки на груди. Мои бедра покачиваются в такт музыке.

Я снова ловлю его взгляд, и все вокруг для меня, кроме его глаз, растворяется.

И затем я отвожу руки в стороны, и рубашка падает на пол. Арман делает глубокий вдох, и я слышу, как остальные одобрительно охают. Доусон не двигается, и выражение его лица не меняется, не считая расширившихся глаз. Он наконец окидывает меня взглядом с головы до ног и обратно. Я продолжаю танцевать, заставляя грудь подпрыгивать, проводя по ней руками, поднимая их и принимая позы, все, чему я научилась, чтобы получать больше чаевых.

Это сложнее, чем выступления на сцене, тяжелее, чем танцы на столиках или в VIP-комнатах. Это нечто личное. Остальные смотрят на меня и, очевидно, хотят меня, но что-то во взгляде Доусона говорит о чем-то большем, чем желание. В его глазах жажда обладания.

Я играю с молнией на шортах, бросая взгляд на свою грудь и обратно на Доусона, это лишь просчитанный кокетливый взгляд, в котором нет чувства. Я расстегиваю молнию и отгибаю края, показывая лоскут красной ткани и бледную кожу под ним.

Тут мне в голову, ни с того ни с сего, ударяет воспоминание о том, как в мой первый день Кэнди рассказала мне, как делать депиляцию зоны бикини. Было больно, и я чуть не умерла от стыда.

Песня снова сменяется на безымянный танцевальный трек, я начинаю кружиться, и шорты соскальзывают вниз. Прежде чем я стягиваю джинсовую ткань с попы, голос Доусона внезапно наполняет комнату:

— Ну, хватит с вас, парни. Свободны.

— Эй, ты чего, Доусон. Самое интересное начинается, — говорит Нейт.

Доусон не отвечает; он лишь бросает Нейту долгий, суровый взгляд, и тот разочарованно вздыхает:

— Чтоб тебя. Ладно, — он встает, и остальные двое уходят вместе с ним.

Когда дверь за ними закрывается, Доусон медленно встает. Словно лев поднимается из травы, олицетворяя власть и грацию. Он подходит ко мне с томным возбуждением во взгляде, его глаза почти такого же темного цвета, как и мои. Он хватает мои запястья своими огромными сильными руками.

— Не снимай их.

Я не сопротивляюсь, но и не танцую. Все свое время на работе я танцую. Каждое движение — танец. От столика к столику, от кабинки к кабинке, на сцене и вне ее я танцую. Даже если я слегка покачиваю бедрами при походке, я танцую. Я никогда не стою на месте.

Но сейчас я застыла под жарким взглядом Доусона. Я на высоких каблуках, но Доусон сантиметров на десять выше меня.

— Почему? — спрашиваю я.

Мужчины всегда хотят, чтобы я снимала шорты. И я стриптизерша, поэтому мне приходится это делать. Но этот мужчина остановил меня, и я ничего не понимаю. Я не осмеливаюсь и думать о грубой мощи в его взгляде, легкой силе его рук, властности его прикосновения.

Доусон не отвечает. Он лишь кладет руки на мои бедра и заставляет меня танцевать под музыку. Он двигается вместе со мной. Он танцует со мной, покачиваясь в такт песне. Я позволяю ему. Я не должна, но я позволяю. Какие-то флюиды его присутствия лишают меня способности противостоять ему.

Затем его руки тянут за джинсовую ткань, и меня бросает в дрожь.

— Нет, вы не можете... — заикаюсь я. Я нервничаю и говорю с сильным акцентом.

— Еще как могу. Ты хочешь этого, — его голос обволакивает меня, подобно теплой воде.

Я качаю головой. Мы все еще танцуем вместе под музыку. Я смотрю на него в растерянности.

— Я не... не оказываю дополнительные услуги. Вы не можете меня трогать.

— Однако я трогаю тебя прямо сейчас, — его ладони поднимаются к моей талии, обхватывая промежуток между грудью и шортами. Его руки огромные, властные и до невозможности нежные.

Его прикосновение подобно пламени. Я дрожу. Я резко вдыхаю, когда его руки вновь опускаются, хватают петли на поясе и тянут его вниз. Он тянет за ткань еще раз, и шорты спадают, опускаясь до моих щиколоток. Я сбрасываю их, с трудом дыша.

Его ладони, подобно лаве, сползают от талии до моих обнаженных бедер, и я дрожу от ужаса. Без сил. Он трогает меня. Никто никогда так ко мне не прикасался. Видеть желание в глазах мужчин — это одно. Но чувствовать вожделение в грубой силе его объятий — нечто совсем другое. Прикосновение Доусона — гипнотизм во плоти. Я не могу сопротивляться. Я не знаю, что со мной происходит, но это пугает меня. Я не хочу хотеть этого, но он прав. Я действительно хочу его. Я в экстазе от того, что его руки на моих бедрах. Он не трогал меня за ягодицы и за грудь. Только талию и бедра. И, Господи, помоги мне, меня словно что-то пожирает изнутри, пробуждая во мне отчаянную жажду чего-то.

Я не знаю, что именно мне нужно, кроме того, чтобы этот человек был рядом со мной, который лишил меня одежды, сил и уверенности легким движением.

— Не бойся, — его голос мягок. Почти что добрый.

Я пожимаю плечами:

— Я не... я хочу сказать, я не боюсь.

Он смеется с легким раздражением:

— Лжешь, Грейси.

— И чего я тогда боюсь? — я каким-то образом заставляю себя говорить, и притворяюсь, что мне безразлично, хотя это не так.

— Меня, — он гладит мои бедра. — И этого.

Я глубоко вдыхаю:

— Не трогайте меня. Пожалуйста. Дайте мне дотанцевать.

Он отступает, опуская руки, и падает на диван, прихватив бутылку виски:

— Тогда танцуй.

И я танцую. Обнаженная и напуганная, и в какой-то степени униженная, переполненная желанием, которое не могу понять. Я танцую не как стриптизерша. Не для того, чтобы возбудить. Я танцую. Как Грэй.

Полная сил и уверенности, я танцую. Я потерялась в музыке, в движениях, не задумываясь о том, что на мне нет одежды. Когда я останавливаюсь, Доусон сидит на диване, не двигаясь, забыв о бутылке. Его взгляд мрачен и противоречив, но бугор на его штанах говорит о том, что мой танец имел эффект. Он ставит бутылку и встает. Я сопротивляюсь порыву отстраниться от него, но он больше меня не трогает,

хоть и тянется ко мне.

— Тебе здесь не место, — он осторожно протягивает руку и убирает прядь волос с моих губ. Это нежный жест, и он приводит меня в замешательство и пугает. Ударяет меня где-то глубоко в душе.

Его губы опускаются и прикасаются к моим, горячие, влажные и мягкие. Я не дышу. Как я могу? Он целует меня. Зачем? Мое сердце замерло. Моя кровь — пламенная река, текущая по венам, и меня бросает в дрожь. Черный шелк его рубашки натянут на его груди. Он целует меня, притягивая меня к себе. Холодная ткань касается моей кожи, задевая мои соски и заставив их затвердеть. Его язык скользит по моим губам, пальцы впиваются в мои ягодицы, и я трепещу от пронзившего меня возбуждения.

Это длится лишь мгновение и заканчивается.

Он порывисто уходит, распахнув дверь, и я остаюсь одна. Опустошенная, хватаю ртом воздух и дрожу.

Что только что произошло? Я падаю на диван и стараюсь дышать.

Когда я возвращаюсь в зал, его уже нет.

А я полностью изменилась.


∙ Глава 8 ∙

Я добираюсь до дома в четвертом часу утра, поэтому у меня нет времени, чтобы еще раз просмотреть файлы по проекту до завтрашнего занятия. Моя первая пара начинается в восемь, и так как мне нужно быть в офисе «Fourth Dimension» сразу же после учебы, я надеваю мой рабочий костюм и выхожу из комнаты. Времени между парами хватает только на то, чтобы быстро дойти до другой аудитории. У меня нет времени даже на обед, как и всегда. К тому времени, как я ухожу с пары курса «История Европы с 1700 года», мой живот урчит уже несколько часов. Я закидываю на плечо рюкзак, полный тетрадей и учебников, и стучу каблуками к автобусной остановке.

С животом все совсем плохо, он бурлит и урчит, то от голода, то от тошноты. Сегодня — первый день, когда представители «Fourth Dimension» встречаются с актерами фильма. Проект уже прошел разработку и пре-продакшен, и теперь мы готовимся к самим съемкам. Я не знаю, чего ожидать. Я должна бы, но я не знаю. К этому времени я уже должна знать каждый аспект проекта наизусть, но я даже не знаю, кто в главной роли. Я нервничаю, не нахожу себе места и боюсь. На занятиях мы прошли через весь процесс создания фильма в миниатюре, от разработки до работы со звуком и аппаратурой, работы с камерой, от прослушиваний до пост-продакшена. Но все это было смоделировано для учебы. А теперь все по-настоящему. Я буду работать с настоящим актером, выполняя его райдер и другие требования.

Стоянка у «Fourth Dimension» забита дорогими автомобилями. Там есть Феррари, Бентли, Лимузин и целый ассортимент Мерседесов и БМВ. И в конце в одиночестве стоит спортивное авто с низкой посадкой, какого-то серебристого цвета, почти как зеркало. Автомобиль выглядит так, будто стоит больше, чем все остальные машины вместе взятые, хотя я не знаю, что это за марка. А я тем временем пешком иду с автобусной остановки.

Я захожу в дамскую комнату, прежде чем подняться в конференц-зал. Я принесла с собой чистую блузку, чтобы переодеться, так как я точно вспотела в той, которая сейчас на мне. Я брызгаюсь дезодорантом, надеваю новую блузку, поправляю макияж и волосы. Я одета в самый консервативный из своих нарядов. На мне прямая льняная юбка ниже колен, черные туфли на каблуках и плотная белая блузка. Я выгляжу профессионально, как бизнес-леди. В моем внешнем виде нет ни толики сексуальности, и это именно то, чего я хочу.

Я поднимаюсь на лифте и иду на звук голосов в конференц-зале. Встреча в самом разгаре, но Каз в курсе, что я должна прийти прямо с занятий. Я останавливаюсь у двери вне поля их зрения, делаю глубокий вдох и считаю до десяти. За этой дверью — одни из самых влиятельных и могущественных мужчин и женщин Голливуда. И тут прихожу я, смущенная дочка пастора из Джорджии, студентка, зарабатывающая на колледж стриптизом.

Я не знаю, почему мысль об этом приходит мне в голову именно сейчас. Никто не знает, чем я занимаюсь, Лиззи едва ли признает, что я существую, Каз думает, что я работаю в баре (что в некоторой мере правда), и никому нет до этого дела. У меня нет друзей среди однокурсников. Дэвин занята своей собственной жизнью в Оберне, а мой отец не знает, жива ли я вообще. Но пусть будет так. Я не одинока — просто у меня нет времени на друзей.

Тогда почему я моргаю, чтобы все вокруг перестало расплываться, смахивая соленую влагу из глаз? Бежевый ковер сминается под моими ногами.

Глубокие вдохи, долгие и медленные. Я могу сделать это. Я смогу.

Я быстро моргаю, достаю из сумки салфетку и прикладываю к глазам, после чего проверяю макияж с помощью пудреницы.

Я открываю дверь с натянутой на лице улыбкой. Десяток голов поворачивается в мою сторону. Каз улыбается мне со своего места во главе длинного овального стола и взмахом руки приглашает меня пройти. Он указывает мне на единственное пустующее кресло. Я слишком нервничаю, чтобы увидеть тех, кто в зале. Я сажусь на место и сосредотачиваюсь на том, чтобы успокоить дыхание. Я слышу, как Каз что-то говорит мне в ухо и соображаю, что он представляет меня присутствующим. Я пропустила несколько имен, но я знаю почти всех. Я узнаю Билла Хендерсона, арт-директора; Франсину Джеймс, директора по кастингу; Олли Мюниц, режиссера второго плана. Несколько других, чьи имена я не услышала, но их имена будут в документах. Я переключаю все внимание на Каза.