Порой братишка говорил дельные вещи, в особенности в моем воображении. И я последовал его совету.

Наутро я позвонил Эви и поблагодарил за чудесный вечер. Она тоже обошла деликатную сторону дела, сказала только, что девочки от меня в восторге и требуют опять меня пригласить, и как можно скорее.

— А кстати, — поинтересовалась она, — не хочешь пойти на своеобразный концерт по случаю годовщины со дня рождения Моцарта? Это в будущую субботу. Мы каждый год с друзьями собираемся по этому случаю. И все желающие могут что-то сыграть.

Ой, ой! Это уже походило на нажим. Но она быстро меня разуверила:

— Кто не играет ни на каком инструменте, изображает публику. Так что тебе не придется ничего делать, кроме как сидеть, слушать чужую игру и не замечать ошибок.

— Ошибок?

— Ну конечно, там же из музыкантов сборная солянка получается. Моя лучшая подруга Джорджи преподает скрипку в Джульярде. Ее муж бухгалтер и настоящий душка, но за инструментом он, как бы помягче выразиться, не очень блещет. Но поскольку он такой энтузиаст, мы его терпим, только зажимаем уши. Так что, придешь?

— Приду, конечно. А ты что будешь играть?

— Моя прерогатива — квинтеты. А может, еще куда привлекут.

— Звучит занятно. В котором часу к тебе заехать?

— Восемь тебя устроит?

— Отлично. Что прихватить?

— Если хочешь, принеси белого вина, а я приготовлю свою знаменитую лазанью.

— Договорились. Буду ждать с нетерпением.

На вечеринку нас доставил Луиджи — тремя этажами ниже. Даже такое короткое путешествие — правда, он пустил лифт на малой скорости — он использовал, чтобы лишний раз со мной пообщаться.

— Джентльмен пианист, кажется?

— Кто вам сказал? — несколько болезненно среагировал я.

Эви повела плечами, отрицая свою причастность. Луиджи неожиданно заявил:

— Это и так видно. Вы же без инструмента. Стало быть, играете на рояле, на чем же еще!

— Ну, например, я мог бы оказаться певцом, — пошутил я.

Наш собеседник раздумывал от силы полсекунды.

— Нет, не похоже.

Разговор прервался. Мы прибыли на нужный этаж.

Я никогда не блистал в компании и потому неизменно радовался возможности сесть за инструмент. При каждом удобном случае — за исключением разве что похорон — меня обязательно просили поиграть.

Вообще-то в этот раз я не испытывал неловкости, участвуя в разговоре, поскольку тема была мне хорошо знакома и я мог не говорить о себе, а обсуждать появившиеся в последнее время молодые имена. Больше того, при виде музыкального критика из «Нью-Йорк тайме» я даже испытал облегчение от того, что сам уже не выступаю. Этот тип подвергал критическому анализу все, вплоть до закусок. Хорошо еще, что лазанья в исполнении Эви ему пришлась по вкусу, не то пришлось бы ему вмазать.

Старый добрый Моцарт в тот вечер исполнялся с упором на струнные. Постепенно дошли до квинтетов, которые я особенно люблю. В ми-бемольном особая роль была отведена хозяину дома, бухгалтеру филармонии, о котором рассказывала Эви. По ее словам, к этой премьере он специально готовился весь год.

Пока другие музыканты весело занимали свои места, настраивали инструменты и обменивались шутливыми репликами, он стоял на одном месте, явно нервничая, и оглядывал публику. По неведомой мне причине его взгляд остановился на мне.

— Послушайте-ка! — окликнул он. — Вы, кажется, приятель Эви? Я Харви. Что-то я забыл, как вас зовут?

Я представился повторно. Было видно, что он охвачен паникой перед выступлением.

— Послушайте, Мэт, я заметил, вы сами не играете. А ноты читать умеете?

— Что вы имеете в виду? — дружелюбно ответил я.

— Сможете мне страницы переворачивать? Мне сейчас выступать.

— Конечно, Харви. Охотно вам помогу.

Эви в этот момент оживленно беседовала с кем-то за стойкой с пуншем, но это не помешало ей поймать мой взгляд. Она улыбнулась, словно говоря: «Чувствуй себя как дома. Этого я тоже не планировала».

Мы начали. Харви прилагал титанические усилия к тому, чтобы хотя бы не сбиться с темпа. У меня было примерно такое же чувство, как однажды в операционной, когда я, тогда еще стажер, наблюдал простейшую операцию в исполнении абсолютно безрукого врача. На сей раз мне все время хотелось вмешаться и спасти Моцарта от надругательства. И все же, вопреки всем оплошностям бедняги Харви, я получал удовольствие уже от близости клавиатуры.

Слава богу, наконец эта мука закончилась. Следующий квинтет исполняли Эви и ее консерваторские друзья. Проходя мимо меня, она одарила меня поцелуем и шепнула:

— Мэт, ты просто герой.

— Спасибо, — рассмеялся я и тоже ее поцеловал. Не знаю, было ли это с моей стороны предлогом, чтобы опять оказаться рядом с инструментом, но я вдруг проникся дружескими чувствами к Харви и пообещал снова переворачивать ему страницы, если он сегодня еще будет играть (нет, только не это!).

Эви сдержала слово и никому не сказала, что в прошлом я был пианист. Зато, судя по всему, она поведала паре подруг о том, что видит во мне потенциального… партнера? Ибо почти все, с кем я говорил, считали своим долгом нахваливать ее личные и профессиональные качества без каких-либо вопросов с моей стороны. Один мужчина высказался в том смысле, что ее бывший муж Роджер «полный кретин, что бросил такую девчонку. Но рано или поздно Кармен приобщит его к своей коллекции мужских половых членов, и он на коленях приползет назад».

Ну уж дудки, я этого не допущу!

…Мы пробыли в гостях так долго, что Луиджи успел смениться. Перед квартирой Эви ночной дежурный по имени Боб остался терпеливо ждать, не зная наверняка, нужно ли проводить меня вниз. Я и сам не знал, чего сейчас захочет Эви. Но у нее, к счастью, таких сомнений не было.

— Нам совсем не удалось поговорить. Может, заглянешь ненадолго?

— С удовольствием, — ответил я, и Боб почтительно удалился.

— Я сделаю кофе, и мы его выпьем в студии, — предложила Эви, показывая на комнату справа от входной двери. — Тебе какой, с кофеином или без?

— Знаешь, мне завари настоящего. Я потом еще в лабораторию заскочу.

— В такое время?!

— Это у нас такая традиция. Я ее сам установил. Надо убедиться, что ребятам, которые выходят в субботу в ночную смену, засчитываются сверхурочные.

Я вошел в студию и зажег свет. Это был настоящий рай для музыканта. Стены были или уставлены книгами, или обшиты звукопоглощающим материалом из натуральной пробки — на случай, если вздумается играть в неурочное время. В библиотеке были собраны, наверное, все существующие в природе книги о виолончели.

Пюпитр стоял у окна, так что во время игры Эви могла смотреть на реку. Тут же красовался большой «Стейнвей».

В тот момент, как я шагнул к инструменту, Эви внесла поднос с кофе. С присущей ей тактичностью она промолчала.

Я взял поднос, поставил на стол и обнял ее.

Мы крепко прижались друг к другу. Затем поцеловались. Уже не как друзья, а без пяти минут любовники. Все произошло удивительно естественно. Я на секунду отстранился от Эви и прикрыл дверь, так чтобы звуки нашей любви остались внутри студии. Комнаты, предназначенной для звуков музыки.

В ту ночь я родился заново. Я знал, что вот я сейчас проснусь — и рядом будет Эви. Не просто завтра или послезавтра. Она будет рядом каждое утро, до скончания веков. Вот я открою глаза, протяну руку и дотронусь до нее. Я впервые начал понимать значение слова «вечность».

Я столько лет был знаком с Эви, а ни разу не видел ее даже в купальнике. Поэтому ее тело стало для меня настоящим откровением. Ее грудь я впервые увидел, когда коснулся ее губами.

В любви Эви продемонстрировала такую нежность и чувственность, каких я в ней и не подозревал. Как это мне раньше удавалось подавить в себе желание, которое она во мне возбуждала?

Нас разбудили лучи солнца, и это тоже было частью природы. Частью мироустройства. Я проснулся влюбленным.

Потом нам пришлось посуетиться. Девочки еще спали, так что у нас еще было время соблюсти подобие приличия. Эви побежала к себе в спальню, а я быстро оделся и прибрался в студии — точнее, придал ей такой вид, словно я в самый последний момент решил заночевать. (Я всерьез опасался, что Лили и Дебби не купятся на такую ерунду, но почему-то мне казалось, что мое присутствие их вряд ли огорчит.)

Короче, мы позавтракали как одна семья, а когда дети разошлись по своим комнатам, чтобы заняться своими обычными воскресными делами, мы с Эви остались сидеть друг напротив друга с глупыми улыбками на лице.

— Что ж, надо признать, все произошло довольно быстро, — со смехом сказала она.

— Не думаю, что секс после двадцати лет знакомства можно отнести к разряду поспешных. Ты не согласна?

Я и без слов видел, что она на сей счет думает. Оставалось решить один вопрос: что дальше?

Мы пили кофе и делали вид, что читаем газеты. А на самом деле нас просто распирало желание обсудить наше будущее. Наше общее будущее.

— Домой поедешь? — спросила она.

— Не сразу. Но рано или поздно мне придется сменить хотя бы рубашку.

— А потом?

— Не знаю. А ты что думаешь?

— Что я думаю? Я думаю, Мэт, что мы открыли новую страницу. И как будем ее продолжать?

— Именно так, как ты сказала, Эви. Будем писать продолжение. Одна проблема — квартира у меня маловата для виолончели, а тем более для твоих дочерей.

— Тогда позволь пригласить тебя пожить здесь. Скажем, недельку.

— А девочки?

— Согласна, с ними может возникнуть проблема, — призналась она с улыбкой. — Боюсь, они тебя домой вовсе не отпустят.

Именно так и случилось.

Неделя превратилась в месяц, затем два и три. Однажды вечером Дебби, никогда не лезшая за словом в карман, без тени смущения спросила:

— Мэтью, можно мне тебя, называть папой?

Покосившись на Эви, я ответил:

— Это зависит от того, согласится ли твоя мама, чтобы я назвал ее миссис Хиллер.

Для себя я это решил давно, просто ждал удобного момента спросить.

— Мам, ну что? Ты согласна?

Эви сияла.

— Только если ты и твоя сестра будут подружками невесты.

— Это что, нам купят новые платья? — вдруг подала голос Лили. До этого момента она только слушала.

— Да, детка, — ответила Эви. — У нас теперь все будет новое!

Спустя неделю судья Сидни Бричто нанес нам визит и объявил мужем и женой. Свидетелями были дочки Эви. Скрипачка Джорджи была посаженой матерью, а мой помощник доктор Морти Шульман держал кольца. Особое поощрение получил муж Джорджи, бухгалтер Харви: ему было доверено сыграть то, что в нотах называлось «Свадебным маршем».

Нам оставалось только сообщить родителям. Миссис Уэбстер прокричала свои поздравления так громко, что мы расслышали бы их и без телефона, хоть она находилась в Айове.

Чаз от радости впал в тихое помешательство.

— Прости, что не позвал на церемонию. Ты, надеюсь, не обиделся?

— Это будет зависеть от того, получу ли я приглашение на банкет.

— Получишь, получишь. Это будет на Рождество, когда мы с Эви приедем навестить вас с мамой.

— Тогда считай, что я не обиделся. Поздравляю тебя, Мэт. Ты оказался еще умнее, чем я думал.

19

Я впервые почувствовал себя живым. Я понял это лишь спустя месяц после свадьбы. Как я мог потратить столько лет на какое-то половинчатое существование? Не имея опыта совместной жизни с другим человеком (если не считать Африки), я не представлял себе, что такое брак в его повседневной действительности. И все гадал, смогу ли я совмещать маниакальную увлеченность своей работой с ролью добропорядочного мужа.

Однако Эви изначально считала, что я на это вполне способен, и постоянно давала мне возможность убедиться в ее правоте.

Она также научила меня исполнять родительские обязанности. Очень скоро я начал наведываться в школу, где учились девочки, обсуждать с учителями их проблемы так, словно я всю жизнь только этим и занимался. (Участие Роджера в их школьной жизни ограничивалось подписью, которую он ставил в их дневниках в конце каждого семестра.) В каком-то смысле я столь многому научился, наблюдая за Эви (не говоря уже об опыте «воспитания» собственного брата), что смело ринулся исполнять обязанности, которые можно отнести к числу самых сложных в человеческой жизни.

Было такое впечатление, будто мы с Эви были вместе всегда. Она интуитивно чувствовала, как вести жизнь от первого лица множественного числа.

Среди ее любимых занятий было посещение круглосуточного супермаркета по дороге с очередного концерта. Эти походы продлевали нам удовольствие совместного времяпрепровождения.

И вот, во время одной такой ночной вылазки она затронула новую тему. Достаточно смелую, должен сказать.

Весело кинув в тележку упаковку бумажных полотенец, она ни с того ни с сего вдруг спросила: