Ольга Михайлова - Ступени любви

Епископ не разубеждал его, но и не уговаривал, лишь говорил, что Феличиано Чентурионе сейчас необходима его помощь, мужской же монастырь в двух милях от Сан-Лоренцо и никуда не денется и через год. Северино вздыхал и кивал головой. Вечерами, словно заклинание бормотал горестные слова молитвы Давидовой: «Приклони, Господи, ухо Твоё и услышь меня, ибо я беден и нищ. Сохрани душу мою, ибо я благоговею пред Тобою; спаси, Боже мой, раба Твоего, уповающего на Тебя. Помилуй меня, Господи, ибо к Тебе взываю каждый день. Возвесели душу раба Твоего, ибо Ты, Господи, благ и милосерд и многомилостив ко всем, призывающим Тебя…»

…В тот день Северино поехал с Энрико подготовить для графа завтрашнюю охоту и решить, пойти ли на болотного кабана, оленя, фазана или дроздов. По дороге главный ловчий безучастно заметил, что сороки беспокойно кричат, летая над одним местом, поняв, что там лось, а когда по шуму крыльев опознал филина, то уверенно обронил, что его мельтешащий полёт означает, кабаны где-то рядом…

— Почему? — спросил Энрико.

— Когда кабаны идут, они пугают грызунов, а филин охотится на всякую мелкую живность, поднимающуюся из-под их копыт. Где филин — там и кабаны неподалёку. Ой, что это? Заяц. — Ормани легко вскинул арбалет, просвистела стрела, и ушастый, подпрыгнув, упал за пригорок. — Возьми, приготовишь.

— Отлично, — согласился Энрико. — Приходи завтра к нам с Чечилией на зайчатину.

Северино Ормани равнодушно кивнул, и в его безразличии Энрико снова померещился немой упрёк. Он счастлив, любит и любим, а его лучший друг… Домой массарий вернулся в состоянии разъярённого облавой голодного волка, и зло наорал на сестрицу, придравшись к тому, что та отказалась выйти на трапезу, где была Делия. Бьянка убежала в слезах.

Слуга помог Энрико стащить охотничьи сапоги, он торопливо сбегал к заводи, а когда вернулся, в гостином зале появилась донна Чечилия. Чуть наморщив розовый носик, она оглядела трофей мужа и с любопытством спросила:

— Чего ты кричал на сестру, Энрико?

— Ты пришла, моя кисочка, чтобы поинтересоваться моими склоками с Бьянкой? — с нежной улыбкой проговорил Котяра.

— Нет, я хотела напомнить тебе старую поговорку о том, что разумный хозяин загодя, летом, готовит сани. Эту зиму я хотела бы встретить в новой шубке. Но только не из такого меха, — она презрительно покосилась на убитого зайца.

Энрико окинул супругу насмешливым взглядом.

— Для этого моей кисочке вовсе ни к чему вникать в мои препирательства с сестрицей, а просто нужно сесть в некое седло и кое-куда съездить, бодро проскакав несколько миль…

— И куда же?

— Куда сесть? На мою жердину, кисочка, и проскакать на ней до моего полного удовольствия…

Чечилия не сочла этот труд обременительным, повалила супруга на постель и задёрнула полог…

— …Теперь ты съездишь к скорняку за шубой? — лениво спросила она, змеёй протянувшись рядом с ним.

Отдохнув от бешеной скачки, Энрико усмехнулся.

— Я перехитрил тебя, киска. Я давно съездил к Дженуарио.

Чечилия потянулась и сладко зевнула. Потом лениво кивнула.

— Я знаю, ты привёз шубу во вторник, и заложил её в лаковый сундук в гостиной, под зимнее пуховое одеяло.

Челюсть супруга отвалилась. Он и вправду уже привёз шубу, но…

— Откуда ты знаешь?

— Луиджи Борго проболтался. Ты седлал Черныша, потом приехал с песцовой шубой…

— Зачем же ты скакала по мне?

— Потому что хорошо держусь в седле, мой котик. Но думать, что ты можешь перехитрить меня — удивительная глупость с твоей стороны.

Энрико несколько минут молчал, потом навалился на супругу сзади и притянул к себе.

— Ты понимаешь, что ты наделала сейчас, кошечка моя? Ты ущемила моё мужское достоинство.

— И ты за это не подаришь мне шубу?

— Шубу подарю, но до того я намерен подвергнуть тебя наказанию, как провинившегося школяра… — Он погладил ее округлые ягодицы, — я намерен задать тебе трёпку, заставив снова отведать моей жердины. Ты не должна обижаться, деточка, это мера просто вразумляющая, ибо, если я не накажу тебя, порок будет разрастаться…

— Я буду кричать, — предупредила супруга, но это не остановило, а лишь раззадорило строгого педагога, и хоть Чечилия и вправду стонала и царапала подушку, он методично довёл наказание до конца, после чего рухнул рядом. Экзекуция оказалась сладостным, но выматывающим занятием для преподавателя, но для наказуемой она была столь усладительна, что педагогический итог противоречил её назначению, провоцируя Чечилию и дальше пощипывать самолюбие супруга.

— Так чего ты не поделил с сестрицей? — поинтересовалась Чечилия, после того, как супруг счёл своё мужское достоинство восстановленным.

Тут Энрико поднялся и сел на кровати.

— Слушай, кошечка моя, ты вот говоришь, что ты умна. Признаю. — Он усадил её рядом и обнял. — И ты дала мне клятву верности, а это значит, твой долг — всецело разделять мои интересы. Согласна?

— Пока твои интересы не коснулись какой-нибудь потаскушки… да, — кивнула Чечилия, — в противном же случае — я заколдую твою жердину…

Энрико торопливо согнул ноги в коленях и прикрылся, как щитом, одеялом.

— Не надо, киска, моя жердина — твоя собственность, а рачительные хозяйки не портят свои вещи. Но я признаю тебя самой умной из женщин, если ты сможешь мне помочь. Слушай же. — Он поцеловал супругу в розовый носик, — мои интересы касаются человека, которому ты косвенно обязана тем, что можешь по ночам… а иногда и днями… — он нежно погладил завиток волос за ушком супруги, — ласкать своего любимого котика. Но здесь есть тонкость. Этот человек… дурак. Но он четырежды спасал мне жизнь.

— Уж не поэтому ли он дурак? — иронично спросила супруга.

— Нет. Северино — дурак, потому что влюбился в мою дуру-сестрицу. Сестрица моя — дура потому, что не сумела разглядеть в моем друге, что, несмотря на дурость, он умён, благороден и хорош собой. Но я хочу моему дружку счастья. Дурость моего дружка — в девичьей робости. Раз отвергнутый — он не подойдёт вторично, а глупость сестрицы — в ослином упрямстве и дурной гордыне. Что делать?

— Ты хочешь, чтобы они поженились?

— Вообще-то я с удовольствием отправил бы свою сестрицу чёрту в зубы, — по лицу Котяры пробежала чёрная тень, — как вспомню… Как ты думаешь, у неё с этим подонком что-то было?

Чечилия покачала головой.

— Едва ли. Но будет ли она счастлива с Ормани? Или тебя это совсем не волнует?

— Хотел бы я сказать, что мне плевать на это. Но… Это дочь моего отца и моей матери. Удивительно… — Котяра придал физиономии выражение глубокой философичности, — как из одной и той же материнской утробы, и от одного и того же семени на свет могли появиться столь умный и обаятельный котик, как твой муж, и такая дурища, как моя сестрица? Не постигаю, ей-богу. Надеюсь, моя кисочка, что все наши детишки будут столь же умны, как я, и столь же красивы, как ты…

Чечилия подумала, что для того, чтобы явить собой идеал красоты и ума, её детям достаточно просто походить на неё, но сказать это супругу решила ближе к ночи, понимая, что за подобные слова её ждёт новая экзекуция.

— Он хороший воин, но не каждый хороший воин — хороший муж, — вздохнула она. — Он тяжёлый человек.

— Он — человек надёжный, верный и разумный. Любая умная женщина будет за таким, как за каменной стеной. Но вот ума-то сестричке и не хватает. Такая умница, как ты, из любого мужчины сделает рыцаря, но эта дура и из рыцаря сделает выродка. Вот чего я боюсь.

— Хватит тебе поносить её. Но я поняла. Хорошо, что-нибудь придумаем.

Делия ди Лангирано считала себя счастливейшей женщиной на земле. В новой семье она обрела радость и покой, свекровь обожала её, муж был ласков и нежен. Его любовь дала плод, и Амадео узнал, что в марте станет отцом. Его счастье было омрачено только пониманием, какой болью будет эта новость для Феличиано Чентурионе, и Лангирано предпочёл бы скрыть это радостное известие даже от друзей, лишь бы не причинять страдание Чино. Но Делия была ближайшей подругой Чечилии, и от неё эту новость, разумеется, узнал Энрико. Мессир Крочиато не утаил приятных вестей от Северино, но тот узнал обо всем ещё раньше — от Раймондо ди Романо, который тоже был весьма рад будущему появлению на свет племянника, при этом твёрдо был уверен в рождении мальчика, заявив, что имел от Бога сновидение, в котором он крестил младенца мужеского пола. Ему возражала, однако, донна Лоренца, уверенная в будущем рождении внучки на основании каких-то одной ей известных женских примет. Амадео хотел сына, но не был и против дочки, особенно, если она будет походить на супругу.

Феличиано узнал новость от епископа Раймондо, понял, почему Амадео Лангирано не сказал ему об этом сам. Губы его раздвинулись улыбкой, но глаза не улыбались. Тем не менее, он согласился быть крестным отцом новорождённого чада, независимо от его пола, и попросил передать поздравления Амадео.

Чечилия была весьма рада счастью подруги, но не забыла и просьбы мужа. Уединившись с женой Амадео в гостиной, она спросила Делию, что, по её мнению, нужно сделать, чтобы всё же заставить Бьянку обратить внимание на мессира Ормани?

Донна ди Лангирано задумалась.

— Меня Бьянка не любит, и мой совет, каким бы он ни был, не услышит. Но она честная и прямая. С ней глупо хитрить. Мне кажется, нужно прямо посоветовать ей замужество. Но совет должен исходить от тебя — она относится к тебе с уважением.

— Кого и когда она слушала? — уныло проронила Чечилия.

Делия покачала головой.

— Ты не права. Случившееся вразумило Бьянку, я видела её мельком в замке, хоть она и избегает меня. От неё же одна тень осталась. Всё это не прошло для неё даром. А мессир Ормани — просто герой. Бьянка ведь считала, что он совсем не рыцарь, но теперь-то кто усомнится в его мужестве и доблести? Пусть твой муж поговорит с мессиром Ормани, уговорит его посвататься. Этот поступок будет великодушным с его стороны, и я уверена, что Бьянка поймёт это. Ведь все молодые люди избегают её. Ты же сама прямо поговори с ней.

— И что ей сказать? — Чечилия внимательно слушала подругу. Аргументы Делии были весьма разумны.

— Понимаешь, мы-то с тобой знаем, что у Пьетро не было никаких чувств к Бьянке, но ведь это известно далеко не всем. Многие полагают, что она была подругой Пьетро. Репутация её подмочена. Дай ей понять, какое счастье для неё в том, что такой прекрасный человек, как мессир Ормани, не верит досужим сплетням и любит её. В Сан-Лоренцо ей достойного жениха уже не найти, но если она согласится стать женой мессира Северино — всё будет забыто.

Чечилия поджала губы.

— То, что ты говоришь, разумно и правильно. Но она обидится, а мессир Ормани, мне Энрико сказал, человек недерзкий с женщинами, он и не осмелится подойти к ней.

— Если будет знать, что его не отвергнут — он решится. Поговори с Бьянкой, посмотри на её лицо. Если она категорически против него — тогда нечего и браться за это, но если она послушает тебя — тогда-то и скажи супругу, чтобы Энрико уговорил мессира Северино посвататься.

Чечилия задумалась, потом кивнула.

— Почему нет? Что мы теряем?

Донна Крочиато не любила откладывать задуманного и на следующий вечер решила поговорить с золовкой. Чечилия застала Бьянку, бессмысленно глядящей на пламя камина в её комнате, где та проводила все дни напролёт. Сестра Энрико кивнула Чечилии, пожелала ей доброго вечера и спросила, откуда она? Чечилия ответила, что провела день, наблюдая за заготовками ягод на зиму, служанки, если не следить за ними, только и способны, что бездельничать да лясы точить. А тут ещё все с ума посходили из-за мессира Северино — и вместо заготовок на зиму выряжаются в лучшие платья и одно норовят проскочить мимо его двери или под его окнами. И если бы только служанки! Сестрица камергера Гвидо Навоно, Анна, проходу ему не даёт, племянница Эннаро Меньи Джиневра бегала даже, говорят, к Элианте, местной колдунье, просила приворотное зелье.

Глаза Бьянки оставались ледяными. Гибель Пьетро Сордиано и причины его предательства были поняты Бьянкой, и, хотя две вещи почти не поддаются осмыслению и недоступны пониманию — что тебя не любят и что ты умрёшь, Бьянка приняла в себя эту мысль. Она была не нужна Пьетро Сордиано, не нужна, несмотря на молодость и красоту. Почему? Сама Бьянка не переставала ощущать странную, теперь уже потустороннюю зависимость от Пьетро. Она любила его — исступлённо и истово, — даже мёртвого. Мессир же Ормани не нравился ей и теперь, когда он был предметом вожделений многих девиц, она видела в нём неразговорчивого, косноязычного человека, смотревшего на неё жалким взглядом.