Несмотря на хвастовство перед Тузой, девушка на самом деле очень мало помнила из уроков Дамоса. Ей удалось поправить сломанную ногу, но она толком не знала, какие травы нужно класть в припарки. Она сделала настой из мака, но не знала в каком количестве его нужно добавлять в вино. Видя, как Язон каждую ночь беспокойно ворочается и стонет во сне, Ика добавляла немного макового порошка, надеясь, что поступает правильно и что вскоре ей удастся вспомнить все, чему учил Дамос.

«Массируй и растирай кожу, — вспоминала она его слова. — В твоих руках заключена целебная сила».

Действительно, Язону помогало, когда она растирала его виски, но в последнее время он только отводил ее руки. Прошлой ночью, когда она старалась успокоить его после кошмара, он до боли сжал ее руки и произнес: «Ты не Ика».

Несмотря на неяркий огонь костра, она различала под его яростью и помешательством какое-то сокровенное желание. «Ты не Ика», — повторил он, на этот раз с сомнением. Она ждала, что он тут же швырнет ее на землю рядом с собой, но после тягостного молчания он отпустил ее руки и тихо отвернулся.

Спустя некоторое время она опустилась на колени возле него и задрожала. До сих пор она ощущала слабость в ногах. «Что случилось, если бы я возразила? — спрашивала она себя снова и снова. — Если бы убедила его, кто я на самом деле, что именно я ему приснилась, поцеловал бы он меня тогда?»

Пальцы Ики невольно коснулись губ, оживляя в памяти тот момент, но их холод отрезвил ее. Что она делает? Она пришла сюда упражняться, а не предаваться бесплодным мечтам.

Сжав зубы, она сосредоточила внимание на камне, заставляя себя представить, что это бык. Туза говорил, что секрет хорошего прыжка заключается в воображении. Каждый танцор должен представлять себя посредником богини на земле, лететь по воздуху, как голубь, приземляться грациозно, как лев, и прочно стоять после прыжка, как дерево, простерев руки к небесам.

Ика старалась все это представить себе, но бык был откровенным символом мужского начала, и она не могла отвлечься от более низменных мыслей. Когда она бежала вперед, напрягая мускулы для прыжка, перед ее взором представал не бык, а Язон. Там, среди кустов, стоял ее герой, его сила и очарование покоряли ее, заставляя забыть обо всем…

Ика угодила как раз в самую гущу колючек.

Не успев прийти в себя, она услышала смех. Девушка взглянула вверх, надеясь увидеть Язона.

— Ну и ну, — сказала Туза, покачав головой. — Если бы тебя видел Челиос, дорогая подруга, он бы совсем перестал бояться твоего соперничества.

Каждая кость ее отзывалась болью, но хуже всего было осознание поражения.

— Ты видел, как я упала? — спросила она сердито. — Стоишь там и не хочешь помочь мне?

Он ухмыльнулся и протянул руку.

— Сомневаюсь, что тебе нужна именно моя помощь.

Она почувствовала некоторую долю вины. Они оба знали, что она многим обязана Тузе, без него ей пришлось бы нелегко в ямах на первых порах. Сейчас он был свидетелем ее грубой ошибки, какую не допустил бы и новичок. Ведь он часто повторял ей, что во время танца требуется отвлечься от всего постороннего.

— Зачем ты сюда пришел? — спросила она, изучая царапины на своих ногах. — Надеюсь, не только посмеяться надо мной?

— Конечно, — улыбка его погасла. — Скажи мне, как твой грек?

Ика почти простила Тузу, когда он заговорил с ней на любимую тему.

— Сейчас, когда я его побрила, ты его и не узнаешь. Он может говорить, я была права, он такой же культурный человек, как мы с тобой.

— Тогда его вполне можно оставить одного. Танцорам приказано подготовиться к осмотру — будут отбирать участников предстоящего праздника. Ты тоже должна прийти.

— Но зачем? Ты же сам сказал, что я не готова.

— Приказ был четким — все должны явиться на смотр. Говорят, царь хочет отобрать новых, свежих танцоров для выступления на недавно построенной арене.

Ика вспомнила о том сооружении, которое видела в первый день по прибытии на Крит, о тех странных видениях, которые тогда возникли в ее сознании. Темный фасад, ненависть, исходящая от этих стен… неужели она снова все это испытает, переступив порог новой арены?

— Первосвященник может вызвать нас со дня на день, — продолжал Туза. — Чтобы приготовиться к смотру, мы должны отправиться немедленно.

— Я не могу уйти сейчас, — упрямо возражала Ика. — Ведь он едва двигается. Кто ему будет готовить пищу?

— Неужели он до сих пор не ходит? — Туза посмотрел на нее пристально, как надсмотрщик. — Ты уверена, что его кость срослась?

— Дело не только в его ноге. Что-то с ним происходит не то. Он потерял аппетит, спит целые дни напролет. Просыпается часто в плохом настроении и все время требует свое вино.

— Вино? Надеюсь, ты перестала подсыпать ему порошок? Ведь ты разбираешься в искусстве целительства и знаешь, насколько можно привыкнуть к маку.

Ика отвела взгляд в сторону: она ничего не знала о плохих свойствах мака. Чувствуя себя как никогда глупо, она ответила:

— В таких делах нужно взвешивать последствия. Я решила, что ему очень нужен сон, без него он не смог бы поправиться.

— Ты считаешь, что он беспомощен, как ребенок. А что будет, когда порошок закончится? Ты думаешь, что ему понравится твой способ лечения, когда его тело будет трясти и выворачивать наизнанку?

— Он не так уж долго принимал порошок, — она покраснела. — Он ему нужен для сна.

— Неужели? Или ты хочешь просто удерживать его при себе?

Ика вырвала свою руку, понимая, что это может быть правдой.

Голос Тузы смягчился.

— Я ничего не знаю ни о твоем великане, ни о том, какую роль он играет в твоей жизни, но ты не можешь обращаться с ним, как с неразумным пленником. Возможно, грек использует тебя, чтобы подчинить все своему контролю, но подумай хорошенько. Наша Мать привела его сюда по определенной причине. И пусть все идет, как она предназначила.

— Я почитаю Посейдона.

Он покачал головой.

— Разве одно исключает другое? Долго ли ты будешь сопротивляться пробуждению женственности в себе?

— Во мне нет женственности, — ответила она торопливо, не желая признаваться даже себе самой, что борется с желанием обнять Язона и забыться в его объятиях. — Я никогда не поддамся слабости.

— Не путай силу с упрямством. Хочешь ты этого или нет, но люди становятся сильнее, когда в них мирно сосуществуют два начала. Без любви и сострадания, смиряющих нашу силу и честолюбие, мы можем превратиться в человека, подобного Миносу, разрушающего истинное величие Крита.

Ика беспокойно обернулась по сторонам.

— Туза, не говори так.

— Многие люди согласны со мной. Они хотят остановить Миноса, пока еще не поздно.

— Но ведь это считается изменой, — прошептала она.

— Конечно. А ты разве думаешь по-другому? — Туза улыбнулся, но во взгляде его мелькнула какая-то напряженность. — Ну, Дори, ты стала настоящим минойцем. Хочешь донести на меня?

— Ты сам знаешь, что это не так. Я твой друг, Туза. Я беспокоюсь за тебя.

— Не о том беспокоишься, — сказал он задумчиво. — Как бы тебе всерьез не увлечься этим греком. Смотри, не впади в зависимость от него, как он впал в зависимость от твоего мака. Я боюсь, ты слишком привяжешься к нему, тогда уже тебе ничем не поможешь.

Такой же совет давал ей и Дамос, когда обвинял ее в чрезмерном почитании Язона.

— Я не привязалась к нему. Просто он не может остаться один.

— Тогда я попрошу кого-нибудь из деревни присмотреть за ним, пока нас не будет. — Туза поднял руку, чтобы сказать что-то еще и придать словам значимость, но не нашел нужных слов.

Потом он пожал плечами и ушел. Ике даже не захотелось узнать, что он намеревался сказать. Разговор ее очень расстроил.


Царевич Сарпедон был очень озабочен. Пасифая сидела возле светового колодца, сникшая, подобно цветку без воды. Каждый раз, когда он возвращался домой, мать казалась еще более бледной и постаревшей. Какой же она стала слабой! Если ее дела пойдут так и дальше, она долго не протянет. Тогда Минос окончательно восторжествует.

Пасифая все-таки немного выпрямилась при его появлении и улыбнулась.

— Сын мой, я по тебе так скучала, — нежно проговорила она, протягивая руки для его поцелуя. — Какое чудо привело тебя домой?

Сарпедон наклонился над высохшей кожей и расстроился, отметив, что мать еще больше сдала.

— На Крите никаких чудес больше нет, — сказал он резче, чем намеревался. — Есть только Минос.

Она отняла руки.

— Ты не похож сам на себя, отвечаешь так дерзко. Что случилось? Что-то не так?

«Все не так», — захотелось крикнуть ему. Разве она так ослепла, что ничего не видит? Повсюду во дворце эти рога Посвящения, мужские символы вытесняют женские. И наконец эта новая арена; как долго царь будет продолжать издеваться над их священными ритуалами?

— Меня вызвали, чтобы я освятил очередное надругательство царя над нашими обычаями, — ответил он. — Мне нужно выбрать прыгунов для праздника.

— Но ведь это обязанность богини-царицы.

— Да, но, как заметил царь, ты уже не покидаешь своих комнат, мама. А новая арена построена возле гавани.

Она немного подумала.

— Но он говорил… Ведь теперь Ариадна должна стать царицей. Бычью арену должна освящать твоя сестра.

Неужели она не понимает, что его сестра ничего не способна сделать: у нее меньше власти, чем у всех них. Пасифая не желала видеть правду и пряталась от нее.

— Ариадна еще не готова к своим обязанностям, — сказал Сарпедон, придавая нужное направление их разговору. — Поэтому я пришел к тебе, настоящей богине-царице. Мама, меня очень беспокоит эта Ика. Боюсь, что оснований называть ее Прорицательницей нет никаких.

Странный огонек промелькнул в ее глазах.

— В самом деле. Я слышала, что ты и она… понимаете друг друга…

Что за глупая идея — весь двор считал их любовниками. Да он бы ни за что не дотронулся до этой женщины!

— Я знаю только то, что она не торопится показывать свой пророческий дар. Больше я ждать не могу, нужно доказательство истинности ее претензий.

— Сын мой, ты все в жизни воспринимаешь так серьезно. Ведь эта Ика — она хорошенькая девушка, почему бы вам не провести приятно время вместе с ней?

— Двое уже проводили с ней время, мама. И кроме того, она засматривается на царя.

Он, конечно, понимал, что поступает жестоко, но как иначе расшевелить мать?

— Засматривается на Миноса, — Пасифая заволновалась. — Скажи мне… скажи… и как же он? Он ей отвечает?

Внутри Сарпедона все так и кипело от негодования. Она должна знать, что царь чудовище и его нужно остановить, но в глубине души Пасифая до сих пор любит своего мужа.

— Не могу сказать, — солгал он. Ему было противно таким образом побуждать ее к действиям, но ведь только она, земная богиня, может ему помочь. — Царская стража хорошо охраняет его покои.

— Приведи ее ко мне, — сухо приказала Пасифая.

Невероятно, как она изменилась. Со страхом, потом с восторгом, он наблюдал за тем, как мать приобретает свою прежнюю осанку. Властный голос, строгий взгляд: она становилась настоящей царицей.

— Что ты хочешь сделать? — спросил он тихо, не желая спугнуть перемену в ее поведении.

— Мы испытаем ее. И узнаем, говорит она правду или лжет.

— И если она обманывает нас?

Ее улыбка стала зловещей.

— Мы сумеем избавиться от нее.


Язон лежал возле костра, а Дори готовила еду. Ему не нравилось, что она слишком суетится: есть не хотелось.

— Не надо еды, — отрывисто сказал он. — Принеси просто вина.

Она подпрыгнула, словно ее застали за преступным занятием.

— Ты проснулся?

— Не объясняй мне, что я делаю. Мне нужно выпить твоего вина.

Он понимал, что разговаривает с ней грубо, но он так плохо себя чувствовал! Все его внутренности выворачивало наизнанку, и словно тяжелый молоток колотил по черепу.

Она подошла к нему, крепко сжимая в руках сосуд с вином. Язон с жадностью потянулся к вину, будто от напитка зависела его жизнь.

— Тебе вино не поможет, — сказала она тихо.

— Я сам знаю, как мне поступать, — ответил Язон гневно. Он понимал, что она не виновата, но ярость искала выхода.

— Ты думаешь, мне нравится лежать здесь день и ночь и смотреть, как ты за мной ухаживаешь? Что мне доставляет удовольствие видеть, как ты суетишься у костра и спешишь ко мне, едва я произнесу слово? Я устал быть таким: слабым, беспомощным, почти уже не мужчиной…

— Ты не виноват, это вино… — покраснела она. — Это все из-за порошка.

Ика выглядела так беззащитно, что Язон показался себе чудовищем.