Свет и впрямь горит только в коридоре, зато дверь в спальню распахнута, а за время, проведённое в этих стенах я успела выучить, что это означает. И прямо так, не разуваясь, в каком-то сомнамбулическом состоянии, я делаю семь шагов, необходимые, чтобы убедиться в своей правоте.

Никогда не страдала вуайеризмом, а сейчас вновь замираю, глядя на распластавшуюся по глади постели парочку. Отмечая вульгарно-красные ногти, вцепившиеся в знакомые плечи, впалый позвоночник, по которому всего пару недель назад скользили именно мои пальцы, и ноги какой-то черноволосой швабры, обвившиеся вокруг поясницы Ильи.

Действительно Ильи, теперь не могло быть и сомнений. Надежда, что он мог дать ключи кому-то из знакомых окончательно рассыпается прахом.

Голова девицы запрокинута назад, а глаза закрыты, так что моё появление остаётся незамеченным. И лучше, если это и останется таковым, осознаю, делая эти же семь шагов назад, лишь чудом не вписавшись в гарнитур прихожей.

Не хочется сейчас ни объяснений, ни скандалов. Не хочется вообще ничего, кроме как сбежать поскорее, неважно куда. Рука опускается в сумку, на ощупь отыскивая брелок сигнализации, который я зачем-то бросила туда, вместо того, чтобы положить в карман. Но наталкивается на коробочку, в которой Илья подарил мне серьги и в где сейчас лежали старые золотые колечки.

Не задумываясь, я выцарапываю из ушей чертовых бабочек и наобум сую их в футляр, оставляя на краешке полки, как раз на уровне глаз господина Романова.

А потом окончательно ухожу в ночь, даже не подумав запереть дверь.


Обновление от 25.01.17


Более-менее прихожу в себя я только услышав хлопок закрывающейся двери, причём уже выходя из Акцента в нашем дворе. Дорога до дома остаётся в памяти какими-то тусклыми прерывающимися картинками, словно произошедшими с кем-то другим. И бог знает, как я вообще умудряюсь добраться в целости и сохранности, не врезавшись в столб или не поприветствовав бампером соседей по потоку.

На углу соседнего дома кокетливо подмигивает огнями круглосуточный магазинчик, в котором, кроме прочего, продают алкоголь вне зависимости от времени суток, как по большому секрету сообщил недавно разбирающийся в теме сосед с третьего этажа. Будто мне было до этого какое-то дело, право слово. Но сейчас ноги будто сами несут в том направлении, а руки распахивают боковое отделение, пытаясь подсчитать, сколько с собой налички.

Продавщица в лучших традициях Советского Союза — необъятных размеров, с химией на пережжённых волосах и синими тенями, косит в мою сторону, нехотя оторвавшись от несомненно высокоинтеллектуальной беседы с каким-то «красавчиком», на её фоне выглядящим Кощеем, ни больше ни меньше. А я прохожу внутрь тесного, заставленного прилавками зала к тому, где выставлены бутылки с высокоградусным содержимым.

И вот только тогда, скользя по знакомым и не очень названиям, смаргиваю шокировано, осознав, зачем сюда пришла. Серьёзно, Крис?!

Из магазина меня выносит быстрее, чем болид в гонках Формулы-один, а потом сгибает пополам, заставляя сплюнуть горьковатую слюну. Бред какой-то, ну правда! Как будто и впрямь произошло что-то непоправимое. Устроила катастрофу фактически на пустом месте и решила это место залить низкопробным пойлом? Вот ещё, придумала! Всё равно собиралась сама его бросить, затем и ехала, так какая, к чёрту разница, что меня опередили?

Но внутри уже формируется понимание, что не в самом факте измены дело, точнее — не совсем в нём. А в том, что я каждый млятский раз умудряюсь танцевать чечётку на одних и тех же граблях. И в сознании так замечательно складываются в один диафильм кадры из клуба с Феем, целующим Фирсову, образ Маркова, лобызающегося с одной из тех, кого я считала если не подругой, то хорошей приятельницей точно, и картина с Ильёй, кувыркающимся с какой-то девицей.

Судьба, да что ж ты за сука такая, а?

Вспомнив, что так и не удосужилась закрыть машину, я нажимаю кнопку на брелоке и бреду в сторону подъезда, с чётким намерением упасть лицом в подушку и проспать до самого утра. На этот раз без всяких эксцессов и гениальных планов, на деле оказавшихся дерьмом собачьим. Вот только просчитываюсь, как всегда.

Трясти меня начинает не в лифте даже, рядом с его дверями, пока металлическая кабинка с лязгом спускается откуда-то сверху. Не помогает даже обнять себя за плечи, облачённые в толстый пуховик и повыше подтянуть шарф, чудом не потерянный по дороге.

Чувствую себя как наркоман, которому срочно нужна новая доза. Хотя, откуда мне знать, как они себя чувствуют в подобных случаях? Хочется орать, бить по стенам руками и ногами, да хотя бы расколотить ублюдское зеркало с рекламой провайдера в углу (не одному же Фею это позволено), но я лишь предельно аккуратно нажимаю кнопку седьмого этажа, стараясь дышать глубоко и размерено.

Чёрт, вот почему родители отдали меня в художку, а не на борьбу? Нормально рисовать всё равно так и не научилась, только срисовывать, зато выместить все кипящие внутри эмоции бумага сейчас помочь никак не могла. Да у меня даже дартса нет, чтобы бросать дротики в фото этого козла. Впрочем, что уж, фото нет тоже.

В квартире непогашенный свет в коридоре, который я теперь нескоро, пожалуй, начну воспринимать нормально, и звенящая тишина. Может, оттого так громко раздаётся звук удара двери шкафа о его стенку. Ну уж простите, не удержала. Поправив так и норовящий высунуться мех, задвигаю её обратно, сбрасываю в угол сапоги с сумкой и разворачиваюсь, натыкаясь на выглянувшего из комнаты Тимофея.

Он стоит молча, упираясь обеими руками в дверную коробку над головой, как всегда без футболки, весь какой-то взмыленный, с поблескивающими на груди капельками пота. И я бы точно заподозрила его в том же, за чем застукала Илью, если б не взгляд. Спокойный, разве что удивлённый слегка, судя по приподнятым бровям.

Наверное, мне стоило сейчас извиниться за шум и юркнуть в свою спальню. Да что там, точно стоило. Но я не делаю этого, замирая в паре метров от него, вновь непроизвольно сжав ладонями предплечья, пытаясь то ли согреться, то ли удержать себя в руках.

Впрочем, почему бы не передать эту миссию тому, кто определённо справится лучше? И выместит, выбьет из головы картинки сплетённых на кровати тел…


Фей выдыхает изумлённо, когда я преодолеваю расстояние между нами, буквально набрасываясь на него. Но реагирует почти сразу, обнимая в ответ, стискивая едва не до боли в рёбрах. Два оборота вокруг оси и мы уже в комнате, за захлопнувшейся дверью, которую кто-то додумался толкнуть ногой.

Это даже поцелуем-то назвать сложно, скорее взаимные укусы, я уже чувствую солёный привкус на губах, но он, кажется, совсем не против такого начала. Убрав руки из волос Фея, в которых те успели запутаться, я дёргаю молнию толстовки, поспешно отбрасывая её куда-то назад, слегка уравнивая нас в количестве одежды. И тут же чувствую пальцы, заскользившие вдоль по спине, с торопливой тщательностью пересчитывающие позвонки. Мои руки переползают на его плечи, понуждая опуститься вниз и Котов подчиняется, послушно усаживаясь на ковёр. А затем и мне помогает устроиться поудобнее, оседлав его бёдра. До кровати метр физически и с пару световых лет морально, так что ни один из нас не делает и попытки добраться до неё. И здесь всё прекрасно, ну в самом-то деле…

Влажные губы перемещаются на шею, и я податливо запрокидываю голову назад, открывая доступ к неизведанным пока территориям. Пробивающаяся щетина щекочет и царапает нежную кожу, вот только на то, чтобы отстраниться нет ни желания, ни возможности.

— Крис…

Молчи! Только молчи, прошу тебя! Не хочу ни слышать, ни думать, вообще ничего не хочу, кроме…

Я заставляю его оторваться, затыкая ещё одним грубым поцелуем-укусом, и Фей откликается с жаром, который даже вообразить сложно. Затем пространство на секунду переворачивается и в следующее мгновение я оказываюсь лежащей на спине, прижатая к полу телом, похожим на натянутую струну. И с одной шершавой ладонью, расположившейся между лопаток.

Щелчок застёжки лифчика, проскользившие по плечами бретели и вот очередной лишний элемент отлетает в сторону. Не уверена, что Фей вообще разглядел хотя бы цвет оного, но какая разница, право слово. Зато теперь можно прижаться грудью к груди настолько плотно, что чувствуется биение чужого сердца. А чуткие пальцы, тем временем, спускаются ниже, пока не менее чуткие губы продолжают отвлекать внимание на себя.

Обнаружив отсутствие ремня, джинсы он с меня попросту стягивает, не расстёгивая, парой резких движений, ради такого даже прервав поцелуй. Причём сразу вместе с трусиками, не иначе чтобы не терять времени зря. А после и носки, совершенно по-кошачьи потеревшись щекой о щиколотку и едва не схлопотав удав непроизвольно дёрнувшейся ногой.

Нечестно. Абсолютно нечестно, на мне из одежды разве что резинка на косичке, а на нём — как минимум шорты. И эту вселенскую несправедливость я спешу исправить, едва не затянув шнуровку на поясе ещё сильнее. Но в результате всё же справляюсь, спуская их сначала руками, а потом помогая себе ногами. К счастью, Фей с немалым энтузиазмом оказывает содействие.

Ох, а кто-то вообще без нижнего белья? Вот же бессовестный! Погодите, а если он всегда так ходил? Чёрт, Котов…

Длинные пальцы невыносимо медленно скользят от колена вверх, вырисовывая какие-то немыслимые узоры, подбираясь к самому слабому месту в моей обороне. Впрочем, с его-то подходом к делу все бастионы давно готовы сдаться без боя.

— Без прелюдий, — прошу я, краем сознания отмечая, как хрипло звучит голос.

Фей кивает, и не подумав спорить. И правда, у нас полтора месяца как одна большая, затянувшая прелюдия, куда уж дольше?

Скатившись с меня, он тянется к тумбочке, выдвигая верхний ящик, но как-то умудряясь уронить с поверхности сначала телефон, свалившийся с грохотом, а затем и пульт от люстры. Впрочем, последний — к общему благу, поскольку ударяется он кнопками, погрузив комнату в темноту, растворяемую лишь светом луны с улицы.

Пальцы всё-таки касаются бедра, ошибившись лишь несколькими сантиметрами, но быстро исправляют оплошность, заставляя закусывать уже собственные губы, ловя рвущийся с них стон. Перебирают легонько, даже не пытаясь усилить нажим и, прохладно-влажные, поднимаются к груди, под аккомпанемент тихого шелеста фольги и тяжёлого дыхания.

Фей входит резко, одним слитным, уверенным движением, одновременно целуя и проникая между губ языком. А потом вдруг замирает, несмотря на ещё один стон, на этот раз протестующий.

— Не больно?

Тон у него обеспокоенный и, хоть я не любитель болтовни во время секса (банально не в состоянии одновременно вести сознательные диалоги и сосредотачиваться на ощущениях), вынуждена ответить, пока он не надумал себе чего-то лишнего.

— Всё хорошо.

И это не ложь, но и не вся правда. Потому как одно маленькое слово «хорошо» не в силах вместить в себя всего, что я чувствую. И в первую очередь понимания — оно того стоило. Чем бы ни закончилось в итоге, определённо стоило. Стоило бессонных ночей, слёз, ссор, язвительных фраз, украдкой брошенных взглядов и чёрт знает, чего ещё, что привело в итоге к такой вот развязке. Или завязке чего-то нового.

А когда Фей всё же начинает двигаться, всё окончательно летит в тартарары…

Я думала, что Илья умеет читать мысли? Какая наивность, кто бы знал! Он предугадывал лишь то, в чём я не постеснялась бы признаться вслух. Котов проникает куда глубже, во всех смыслах этого слова.

И пусть на вздёрнутых вверх, плотно прижатых к полу руках завтра точно будут синяки, а на шее, в которую он почти вгрызается голодным вампиром, засосы, сейчас это именно то, что нужно. Он порывистый, стихийный, не зря с тем первым после перерыва поцелуем в голову пришло сравнение с торнадо. Наверное, именно поэтому дышать получается с трудом, а сдерживать стоны не получается вовсе. Но пока Фей не против, а он лишь вбивается сильнее после каждого вскрика, всё в порядке.

Наши тела настолько подходят друг к другу, как какой-нибудь дурацкий инь-ян, что в это трудно поверить, но так и есть. Мелькает мысль — как жаль, что в тот вечер в клубе мы так и не добрались до постели, но тут же пропадает, будто волной смытая.

Зубы, смыкающиеся на мочке уха, рука, плотно обхватывающая грудь, ноги, оплетающие узкую талию… Кадры сменяются так быстро, что сложно уследить, да и надо ли? Главное ведь совсем другое. Я едва не с самого начала нахожусь в почти предоргазменном состоянии, хотя оно, очевидно, не может длиться столько времени. Вот только у Котова отлично получается опровергать существование всяких глупых парадигм.

Прямо же сейчас он замедляется вдруг, а после и вовсе подаётся назад, несмотря на протест и попытку помешать. Я ещё пытаюсь возмущаться, не понимая, в чём дело, когда вдруг оказываюсь перевёрнута на живот и прижата к ковру тяжёлым телом. А он уже входит, в этой позе как-то особенно глубоко, задевая внутри ту самую чувствительную точку, как бы она там ни звалась в книгах и сколько бы ни спорили о её существовании.