Мари Фишер - Судьба Лилиан Хорн

Михаэль Штурм уставился на него, не веря своим ушам.

– Вы не можете говорить такое серьезно! Нам достаточно только провести экспертизу капель крови на шкуре и установить, идентична ли их группа с группой крови Лилиан Хорн, чтобы с уверенностью утверждать действительно ли она убийца.

– Мы и сегодня это знаем. Лилиан Хорн осуждена с соблюдением требований закона.

– Но осуждена только потому, что мы допустили логическую ошибку! – Михаэль Штурм почти выкрикнул эти слова.

– Вы, мой дорогой, а не мы, – поправил его профессор холодно, – надеюсь, вы помните, что именно вы составляли заключение! Вы в свое время так гордились этим, и вам очень хотелось лично обнародовать его на процессе.

– Чему вы сумели воспрепятствовать, профессор! И посему разделяете со мной ответственность!

– Вы совершенно справедливо оцениваете ситуацию, мой дорогой, – сказал профессор Фабер, и на его тонких губах заиграла слабая улыбка, – а теперь давайте внесем полную ясность; я не подумаю подставлять свою голову ради ваших глупостей. Вы ведь скоро сами станете руководителем одного из Институтов судебной медицины. Вот тогда и поступайте, как сочтете нужным, – пишите заключение, опровергайте его, если вам так угодно. Боюсь только, что, действуя подобным образом, вы не задержитесь надолго на своем посту с подобающим тому достоинством и честью!

– Пусть вас не тревожит моя карьера! Речь идет о другом: о конкретном деле, о судьбе человека!

Профессор Фабер слегка покачал головой.

– Не только. Речь идет о пагубном влиянии ваших признаний на авторитет судебной медицины как науки, а для меня как служителя этой науки нет ничего более важного на свете.

– Не пудрите мне мозги. – Михаэль Штурм так разозлился, что больше не выбирал слов. – На самом деле для вас важно только одно – ваша собственная репутация! – Он сам испугался, выпалив это.

Профессор Фабер молча выслушал его дерзкую тираду.

– Я не отказываюсь от этого, мой дорогой. Было бы противоестественно, если бы я вел себя иначе. Всю жизнь я работал, исследовал, брал на себя ответственность ради того, чтобы сделать себе имя. Вы не можете ожидать от меня, чтобы я сам уничтожил его своими руками ради ваших безумных идей!

– Нет! Это неправда! – Михаэль Штурм уперся кулаками в крышку стола, нависая над профессором Фабером. – Невозможно, чтобы вы были начисто лишены совести! Вы обманываете себя, профессор! Вы не сможете спать ни одной ночи спокойно, если будете постоянно думать о том, что кто-то невинный сидит пожизненно в каторжной тюрьме только из-за того, что вы струсили сознаться в допущенной ошибке!

Профессор Фабер вздохнул.

– Ни вы, ни я… мы не отвечаем за приговор, мой дорогой, – пояснил он терпеливо, – а исключительно суд. Трое профессиональных судей и шестеро присяжных вынесли обвинительный приговор.

– Но только потому, что мы ошиблись!

– Не только. Тут сошлось много других моментов – плохое впечатление, произведенное в суде Лилиан Хорн, фальшивое алиби, которое она себе состряпала, чрезвычайно убедительный мотив преступления. Мы же составили свое заключение добросовестно и честно. Мы выполнили свой долг и больше не несем никаких обязательств. И все так и останется без изменений в этом вопросе, какие бы сомнения ни одолевали вас в данный момент.

Михаэль Штурм сделал глубокий вдох, чтобы не утратить самообладания и не оскорбить ненароком профессора Фабера, – он только хотел убедить его в необходимости исправить ошибку следствия.

– Это больше чем сомнения. Я установил, что существует возможность доказать виновность или невиновность Лилиан Хорн, ведь в конце концов суд остался в долгу – он так и не добыл доказательств ее вины. Согласен, все улики были против нее, но этого недостаточно.

Профессор Фабер поднялся.

– Вот это как раз и есть то, о чем я говорил. Я так и знал, что мы придем к единому мнению. Обвинительный приговор не был достаточно подкреплен вещественными доказательствами – частично он даже явился следствием предубежденности суда, но за это нельзя возлагать ответственность на судебную медицину!

– Нельзя? Теперь я вообще ничего не понимаю!

– Ах, прошу вас. – Профессор Фабер положил ему руку на плечо. – Вы упрекаете себя, что не подумали о том, что и убийца могла оставить там следы своей крови. Но разве вы были там единственным, кто должен был сделать такое логическое заключение? Да, да, я знаю, и я в ваших глазах был не на высоте. А что же тогда сказать про защитника Лилиан Хорн? Разве не он должен был поднять этот вопрос? Он задумывался об этом также мало, как и мы. И ни один из трех судей не обратил на это внимания, и даже прокурор, и тот нет. Так что ни вам, ни мне – нет, нет! – определенно не грозят бессонные ночи.

– Господин профессор, разрешите мне затребовать шкуру степной овцы…

– Нет!

– А вдруг выяснится, что капли крови действительно принадлежат Лилиан Хорн! Тогда вовсе не обязательно будет кому-то даже знать об этом, но с нашей совести груз спадет!

– Не беспокойтесь о моей совести. Я себя хорошо знаю, а также то, что я могу на себя взять, а что нет. Но для вас, мой юный коллега, это хороший урок. Будьте в будущем более внимательны при составлении ваших заключений, чем до сих пор. Вы сейчас приобрели новый жизненный опыт и знаете теперь, что может случиться, когда делаешь поспешные выводы. – Он открыл дверь в коридор, выпроваживая его.

Михаэль Штурм, стоя в дверях, предпринял последнюю попытку добиться своего.

– Очень жаль, господин профессор, что мне не удалось убедить вас. Однако прошу вас – помогите мне! Иначе вы вынудите меня действовать по собственному усмотрению!

Но его последние слова только окончательно испортили дело.

– Хорошо, что вы меня предупредили, – холодно произнес профессор Фабер, – я немедленно распоряжусь, чтобы вам ни в коем случае не выдавали шкуры степной овцы!

И он захлопнул дверь перед носом своего ассистента.

После произошедшего конфликта Михаэль Штурм не мог заниматься своими повседневными делами. Он был настолько взвинчен, что это обязательно бросилось бы в глаза коллегам, и, кроме того, ему не хотелось общаться с Джо Кулике.

Убедившись, что ключи от машины лежат в кармане пиджака, он покинул Институт, даже не зайдя в свой кабинет и не отмечаясь в журнале, как предписывала инструкция.

Он наивно полагал, что профессор Фабер с распростертыми объятиями примет его признание и сделает все, чтобы вернуть дело для нового рассмотрения. А вместо этого он вообще ничего не добился, напротив, закрыл сам себе дорогу, поскольку полицейские чиновники, работавшие в отделе, где хранились вещественные доказательства, ни за что бы не выдали ему шкуру степной овцы, нарушив категорический запрет профессора Фабера.

Но, может, есть и другая возможность исследовать сомнительные капли – ведь они попали и на ковер, на котором лежала шкура. Комнату наверняка тщательно убрали, но он хорошо знал, как трудно выводятся пятна крови, особенно если она впиталась в ткань. Может, ему немного повезет, и он сможет соскрести остатки засохших капель и отправить их на анализ.

Михаэль Штурм сел в свой «фольксваген» и поехал на Рейналле 127.

Внешне ничего не изменилось. Уютной и приветливой казалась белая двухэтажная вилла среди ухоженного сада. Для цветущих роз было еще рано в этом году. Они цвели вовсю, когда он приезжал на место преступления, а сейчас клумбы пестрели тюльпанами всех цветов, и оттенков, изящными и стройными на своих высоких ножках, с еще наполовину закрытыми чашечками. Газон был такой же ухоженный, коротко подстриженный, каким он и остался в его воспоминании.

Калитка в сад была заперта, но Михаэль Штурм обнаружил домофон, появившийся здесь уже после его последнего визита. Он позвонил и только теперь задумался, как объяснить причину своего прихода на виллу. Представляться судебно-медицинским экспертом показалось ему нецелесообразным – ведь у него не было никаких оснований для официального визита.

– Да, слушаю вас, – послышался в маленьком динамике женский голос.

– Телефонный узел, – объявил он и быстренько сдернул с себя галстук, засунул его в медицинский саквояж, который, как всегда, был с ним, и расстегнул верхнюю пуговицу голубой рубашки.

Загудел зуммер, и он толкнул калитку. Пока он шел к дому, дверь уже открыли, и на ступеньках появилась молоденькая девушка в простом синем передничке.

– Добрый день, фройляйн, – сказал он, подойдя к ней, – я с телефонной станции.

– А что такое? У нас все в порядке.

– Это мы сейчас проверим.

Напористость Михаэля Штурма имела успех. Девушка, вероятно, горничная, впустила его в дом.

Он уверенно прошел прямо через прихожую и открыл дверь в комнату, где умерла Ирена Кайзер. Он остановился на пороге, пораженный. Если бы он не знал, где находится, то никогда не узнал бы этой комнаты. Только дверь на террасу да вид в прекрасный сад остались прежними – все остальное полностью изменилось.

Пол был выложен каменными плитками кирпичного цвета, место серванта из белого клена занимал теперь массивный белый буфет с золотыми разводами в стиле рококо. Кровать – как он и предполагал – исчезла, а изящная стилизованная мебель, покрытая белым лаком, придавала комнате совершенно иной облик.

Прежним остался только телефон, и, вспомнив, под каким предлогом он проник сюда, Михаэль направился к аппарату.

– Здесь все было по-другому, – сказал он.

Девушка стояла рядом.

– А вы бывали здесь и раньше? – поинтересовалась она лишь из любопытства, чтобы поддержать разговор с симпатичным молодым человеком.

– Да. Когда еще фрау Кайзер была жива.

– Это было до меня.

– Я знаю. – Он приветливо улыбнулся. – Иначе я обязательно бы помнил вас. У меня отличная память. Особенно на таких хорошеньких девушек.

– Ну, вы даете! – Горничная попыталась состроить сердитое и одновременно смущенное личико, но не сумела скрыть, насколько ей приятен его комплимент.

– А куда делась отсюда вся обстановка? Среди прочего барахла здесь была парочка прелестных вещиц, – сказал он. – Или это случилось тоже до вас, и вы не в курсе, куда все убрали?

– Точно. Но я знаю, что они с этим сделали. Господин директор распорядился сжечь все, что здесь было, все до последней нитки. Можно, конечно, понять его, после того, что здесь произошло… да и денег у него достаточно, чтобы позволить себе такое.

Михаэль Штурм почувствовал, что она не прочь поболтать с ним об убийстве, но он предпочел избежать этой темы. С трубкой в руке он нагнулся, посмотрел номер телефона на аппарате, а затем набрал свой собственный номер.

– Алло! – ответила его мать по привычке, которую он терпеть не мог, пытался отучить ее от этого, но сейчас эта привычка была ему на руку.

– Говорит Штурм, – сказал он быстро, – номер пять два один восемь семь три… линия, похоже, в полном порядке… Направляюсь в соседний дом. Конец связи! – Прежде чем его мать успела что-то сказать или хотя бы понять, что происходит, он положил трубку.

– Простите за вторжение, фройляйн, – сказал он с улыбкой, – на сей раз, это доставило мне особое удовольствие.

– У нас есть еще один аппарат. В спальне. – Девушке, по всему, не хотелось так быстро лишать себя удовольствия побыть в мужском обществе. – Раньше он стоял в кабинете.

– Да, я знаю. Отводная трубка не может быть причиной поломки.

На тумбочке около кровати стояло большое цветное фото в серебряной рамке, изображавшее изящную молодую женщину, – он невольно протянул руку.

– Не надо! – попросила горничная. – Пожалуйста, не трогайте… а то мне придется заново чистить серебро.

– Это ваша хозяйка?

Девушка состроила гримасу.

– Ей ужасно хочется стать ею. Но еще далеко не известно, будет так или нет. Они постоянно цапаются – она и господин директор.

– Недурна, – сказал он с видом знатока.

– Да, этого у нее не отнять. Но, кроме внешности, больше ничего нет. Холодная такая, как снежная королева, если вас интересует мое мнение.

И тут до него дошло, что потрясло его в облике молодой женщины на фото – конечно, глаза зеленые, а белокурые волосы уложены по-старомодному, не так, как тогда у Лилиан Хорн, однако сходство было поразительное. У обеих женщин одинаково высокие скулы, узкое лицо и слегка раскосые глаза. Их можно было бы легко спутать, особенно на некотором расстоянии.

– По ней заметно, – произнес он, – что она уже давненько вышла из детского возраста…

– Ей двадцать четыре.

– Так я и думал… уже не для меня. – Он многозначительно улыбнулся девушке.

– Меня зовут Кете.

– А меня Вилли. Может, зайду как-нибудь. Вечерком. Я только что поссорился со своей невестой, так что если не наладится…

– Вы помолвлены? – спросила она разочарованно.