— Мам, дай нам еще пять минут, — мама кивает и выходит.

— Слушай меня. Сейчас ты поедешь к моим родителям. И останешься там хотя бы до завтра. Ты отдыхаешь, высыпаешься, хорошо ешь. Там свежий воздух, — чувствую, что мои силы иссекают, их уже практически не осталось.

— Нет. Я не могу. Я уже была дома, отдыхала. Я хочу, остаться с тобой, — возражает она.

— Молчи и слушай меня. Ты делаешь так, как сказал! — Лиза долго смотрит на меня и, наконец, я вижу улыбку.

— Ты вернулся. Уже командуешь?

— Да. И ты делаешь так, как я сказал. Нечего сидеть здесь круглыми сутками. Приедешь завтра. А теперь иди и позови мою мать, — Лиза кивает, встает.

— Стой. Иди сюда. Наклонись, — она наклоняется к моему лицу. — Скажи это еще раз.

Что? — не понимает она.

— Скажи мне еще раз.

— Я люблю тебя, — склоняется ниже, нежно целует меня.

— Все. Теперь иди, — она опять улыбается. Встает, выходит из палаты. Я закрываю глаза, чувствую, что вот-вот снова отключусь. Сил вообще не осталось. Черт, и долго это все будет продолжаться? Ненавижу бессилие. Ненавижу зависеть от других. Слышу, как заходит моя мама.

— Роберт, — зовет меня. Открываю глаза, мама с волнением смотрит на меня.

— Мам, все хорошо. Отвези Елизавету к нам домой. Отдохните, накорми ее. Она похудела и бледная вся. Хватит возле меня крутиться.

— Но, — возражает мать. — Тебе нужна помощь.

— Вот только не надо. Здесь полно персонала и, судя по тому, что я лежу в одноместной далеко не стандартной палате, здесь все включено. Так что, езжайте домой и чтобы до завтра я вас здесь не видел, — мать тоже начинает улыбаться. Гладит меня по волосам.

— Хорошо, — говорит она, — я все понимаю. Не хочешь, чтобы тебя видели беспомощным.

— И это тоже, — мать еще что говорит, но я уже практически ее не слышу, просто киваю в ответ. Она уходит. И я опять отключаюсь, проваливаюсь в сон.

Потом вокруг меня разворачивается хаос. Врачи — один, второй. Бесконечные вопросы, осмотры. Засыпаю, просыпаюсь от очередных процедур, смен капельниц. Когда просыпаюсь, на улице уже ночь. В палате горит тусклый свет. Напротив меня сидит Дан, что-то пишет в планшете. Ощущаю ужасную сухость во рту. Невыносимо хочется пить.

— Дан, — еле как хриплю я. Друг подрывается, подходит ко мне. — Дай воды, — Дан наливает в пластиковый стакан воду, стоящую на тумбочке, закрывает стакан крышкой с трубочкой, протягивает мне. Приподнимаю голову, пью, глотки даются с трудом, но жажда сильнее.

— Ну что, как дышится? Легкие не болят? — спрашивает он, как только я отрываюсь от стакана.

— По-моему, у меня болит все. Чувствую себя, как будто по мне прокатился каток.

— Кашель не мучает?

— Дан, мне вот сейчас ни хрена не смешно. К чему эти вопросы? Причем здесь легкие и кашель? Меня вроде в живот ранили.

— Ну как причем? По официальной версии у тебя двухстороннее воспаление легких, — усмехается он, пододвигает стул ближе ко мне, садится.

— Даже так? Как я понял, это версия Сокола. Ну и на этом спасибо. Хорошо хоть гонорею не приписал, — Дан начинает ржать.

— Что еще пишут в официальных версиях?

— Дохрена чего пишут. Легенда хорошая. Сам Сокол придумал. Кстати, он тут очень интересуется здоровьем любимого зятя. Так что жди, завтра утром он тебя навестит, и расскажет все из первых уст.

— Елена? Что ты с ней сделал?

— Я сдал ее ментам. Ну, как ты понимаешь, сидела она там пару часов. Но этого было вполне достаточно для определения ее пальцев на оружии, и теста на наркотики. Ну, я там ее попугал немного, — ухмыляется Дан. — Она все выла, что убила тебя, так я не стал возражать. У нее совсем крышу снесло, кричала, каялась, рыдала. Потом ее забрал Сокол. Ну, я думаю, он уже сообщил ей, что ты все-таки живой. Завтра он тебе все сам поведает. Если хочешь, можем попытаться ее посадить. Есть у меня один неподкупный следак. Может помочь. А что, хороший для тебя вариант. Родительских прав ее лишат. И развестись ты сможешь с ней без ее согласия.

— Нет, Дан, я этого делать не буду. Не буду сажать Елену. Она мать моего сына. Да и выстрелила она скорее от испуга.

— А ты знаешь, что в ней сидела лошадиная доза героина?

— Вот и хорошо. Сокол сам с ней разберется. Поверь мне, она уже бросила. И очень сожалеет о содеянном. Да и я сам виноват в том, что произошло.

— Ты там пока в отключке был, случайно с Богом не встречался? Смотрю раскаянье из тебя так и прет. Все грешки замолил? — ухмыляется это гад. Все свои грехи я никогда не искуплю. Да и к Богу мне дорога закрыта.

— Нет, не встречался. Только есть у меня вина перед Еленой, как ни крути. Так что вот, считай, рассчитались. Мы теперь друг другу ничего не должны.

— Ну, не скажи. Это как Сокол теперь решит. Но судя по его легенде, ты еще поживешь.

— Ну вот, завтра и решим. Ты лучше домой ко мне съезди, папку из сейфа и флешку забери. Пусть пока у тебя полежит. Так, на всякий случай.

— А вот это правильное решение.

— Ага, — мои силы опять на исходе. Говорить уже трудно. Все мысли путаются в голове. Тело начинает опять ныть. Боль возвращается. Закрываю глаза, слегка морщась.

— О, я смотрю, кому-то нужна очередная доза. Сейчас медсестру позову. Она облегчит твою ломку. Медсестры здесь, знаешь ли, прямо из моих фантазий. Я б тоже не отказался у них полечиться.

— Не знаю, не замечал, — Дан нажимает на кнопку возле моей кровати. Через минуту приходит молодая девушка. Ставит мне укол. Дан с ней мило флиртует, интересуясь, свободна ли она. Девушка отвечает, что у нее есть парень. Ну все, игра началась. Но мне похрену, я уже практически не слышу его. Я уплываю в свою темноту.

Утром прихожу в себя от ощущения, что я не один. Я точно знаю, что это не врачи. Еще не открыв глаза, я чувствую присутствие Сокола. Есть в этом человеке особая аура, которая ощущается на расстоянии. Открываю глаза, Сокол стоит возле окна. Хренов любитель природы. Он умеет ждать, может часами пялиться на виды за окнами. Он чувствует, что я уже не сплю, но продолжает молча смотреть в окно. Ну что ж, помолчим. Закрываю глаза, прислушиваюсь к своим ощущениям, тело словно онемевшее. Пытаюсь глубоко вдохнуть, вдохи даются с трудом.

— Ну как ты себя чувствуешь, дорогой зятек? — спокойным тоном спрашивает он. Можно подумать, его интересует мое самочувствие.

— Вашими молитвами, Владимир Иванович.

— Ну что ты, здоровье надо беречь. Воспаление легких — это коварное заболевание. Кажется, ничего страшного, но если запустить или неправильно лечить, могут быть и осложнения. Знаешь, был у меня один знакомый, так вот он даже умер от пневмонии. Запустил, так сказать, — хмыкает он. Угрожает, но я его не боюсь. Отбоялся уже свое.

— Да вроде не так все запущено. Дышу пока, — отвечаю ему.

— Хорошо. Это хорошо. Очень не хочется внука без отца оставлять. Так что дыши. Дыши глубже, Роберт, — говорит он, продолжая смотреть в окно. Молчим еще какое-то время, потом Сокол медленно отворачивается от окна. Пододвигает стул ближе ко мне. Садится. Долго смотрит мне в глаза.

— Значит так. Я тут слышал, что ты со своим заболеванием страдаешь провалами в памяти. Совершенно не помнишь последнюю неделю, — вот не может Сокол говорить на прямую. Всю жизнь какими-то чертовыми намеками. Ну что ж, будем играть по его правилам. Выбора нет.

— Есть немного, Владимир Иванович. Память иногда меня подводит. Буду несказанно рад, если поможете все вспомнить.

— Конечно помогу, что ж не помочь. Не чужие все-таки люди. Значит так, перед твоей болезнью моя дочь застукала тебя с очередной шлюхой. Бедная девочка, не хорошо ты с ней поступил. Так что она требует немедленного развода. Ее сейчас очень тяжело и она уехала в Германию отдохнуть, нервы подлечить. А ты вот после ее отъезда заболел, сильно заболел. Пневмония — тяжелое заболевание. На днях к тебе зайдет наш адвокат, подпишешь документы на развод. Как положено, дом оставишь жене. Землю и место, на котором стоял твой клуб тоже отдашь, я в свое время много сил потратил, чтобы выбить тебе это место. За счета свои скрытые не переживай. Оставь себе. Моему внуку тоже нужно достойное обеспечение. Так что не волнуйся, все по-честному. Старею я, знаешь ли, сентиментальный стал. Жалостливый. Да и выборы у меня скоро, мне эта шумиха не нужна. И да дружку своему скажи, пусть папочку и флешку мне передаст. Да копий пусть не снимает. Ты меня знаешь, я свое слово держу. Разойдемся по-хорошему. А если что удумаете, так Бог — он все видит, может и наказать вас. Надеюсь, ты меня понял. Живи пока, выздоравливай, — Сокол замолкает, продолжая смотреть в глаза. — Надеюсь, мы друг друга поняли?

— Сын, — говорю я. — Илюша должен остаться со мной.

— Ну, пока моя дочь выздоравливает, приходит в себя, сын будет с тобой. А когда она вернется, вы решите это сами, с кем он останется. Тут я вмешиваться не могу. Да и ребенка стоит спросить, с кем ему будет лучше. Но я, как дед, имею полное право принимать участие в его воспитании. Дети у меня никудышные, может, из внука достойного человека воспитаем. Так что, мое общение с внуком должно остаться прежним.

Сокол сочинил хорошую легенду. Я, значит, козел, который изменил его благочестивой дочурке. Она, значит, депрессию в Германии лечит. Испугался, значит, Сокол. А выборы тут мне, кстати, на руку сыграли. Не хочет Сокол репутацию марать перед выборами. А охренительные бы заголовки бы вышли на первые полосы: «Дочь Соколова Владимира Ивановича — наркоманка, пыталась убить своего мужа». Я представляю, в каком шоке был он сам, когда узнал, кто его дочь на самом деле. Но надо сказать, его вариант событий меня устраивает, могло быть и хуже. Слово он свое сдержит, если дал. Только за это я его и уважаю. Но слово словом, а мне нужна страховка.

— Нет, Владимир Иванович, папка и флешка останутся у меня. Я верю вашему слову, знаю, что сдержите. Но с папкой убедительнее будет. Вы и меня тоже хорошо знаете. Просто так я не буду ее использовать, — его скулы напрягаются, по-моему, я даже слышу, как скрепят его зубы.

— Ну, будем считать, что договорились, — констатирует он. Встает со стула, подходит ближе, бьет, как бы подбадривая, меня по в бок. В место рядом со швами. Бьет сильно. Мои мышцы тут же напрягаются, и нижняя часть отзывается адской болью. Сука! Закрываю глаза, глубоко вдыхаю, в глазах темнеет. Слышу, как Сокол выходит из палаты. Матерюсь сквозь зубы, превозмогая боль. Ну, чего-то подобного я и ожидал. Сокол не мог просто так мне все простить. В палату заходит медсестра, замечает мое состояние. Зовет врача.

— Швы начали кровоточить. Я же предупреждал Вас не делать резких движений. И не пытаться пока вставать. Еще рано.

— Да надоело, доктор, лежать в одном положении. Но я уже понял, что нельзя мне вставать.

— Вот и хорошо. Будете выполнять все указания, выздоровление пойдет быстрее, — медсестра делает мне очередной укол обезболивающего, дышать становится легче.

— Привет, Эллочка, — слышу бодрый голос Дана. Он проходит в палату, наклоняется к девушке, что-то шепчет ей на ухо. Девушка тихо хихикает, выходит из палаты.

— Ну и как она? — спрашиваю его.

— Кто? Элла? Не знаю, еще не пробовал. Так, только думаю, — ухмыляется он. — А вот вчерашняя, «У меня есть парень, я не такая» очень громко стонет, аж уши закладывает.

— Ты все не уймешься. Не боишься, что однажды руки тебе переломают, за то, что распускаешь их на чужое?

— Ну, пусть рискнут. Так и я их не насилую, все по общему согласию. Шлюхи остаются шлюхами, даже имея парня, — ничего не отвечаю, переубеждать его бесполезно.

— Папку забрал?

— Да, еще вчера.

— Спрячь ее понадежнее, пока я не выйду отсюда, — Дан кивает в ответ.

— Как прошло с Соколом?

— Нормально. Могло быть и хуже. Слушай, а куда он отправил мою дражайшую супругу?

— Не знаю, куда-то в Европу, в клинику для наркозависимых, да и нервишки подлечить. Она, походу, двинулась после выстрела. Я вот тут думаю, может зря я не сказал ей, что ты живой. Думаешь, перегнул? Она в этом состоянии практически все подписала, пока папочка ее не появился.

— Даже если подписала, он все равно бы ее вытащил. Да и меня его легенда устраивает, — закрываю глаза, боль после визита тестя отпускает, опять проваливаюсь в сон.

Просыпаюсь от нежных прикосновений к своему лицу, не открываю глаза, просто наслаждаюсь, чувствую любимый запах моей малышки. Ее пальчики очерчивают мои скулы, гладят лицо, зарываются в волосы, нежно перебирая их. Чувствую, как она наклоняется ко мне, проводит губами по моим щекам. Целует шею. Черт. По телу проходят мурашки. Действие обезболивающего еще не прошло, и это хреново, потому что я ее хочу, а мне, вашу мать, НЕЛЬЗЯ.