Да и жена не так уж и плоха, если присмотреться.

Вот город не нравится, он тут чужой, и люди здешние ему чужие. Другие они, с не такими, как у него, привычками, с иными понятиями. А климат — это нечто. Ужасное жаркое лето и холоднючая зима. Но ничего, он почти привык.

Вот это «почти» его очень сильно напрягало. Там — «почти» достаточно, тут — чуть-чуть не хватило, так и жил: «почти» счастливо!

Всего хватало на работе. Вот то место, где он был абсолютно счастлив. Его очень любили больные, а он любил их лечить. У него были хорошие руки и острый ум, то есть именно то, что делает хирурга хирургом от Бога. Он умел лечить даже словом, и был хорошим психологом. Его боготворили, его просто обожали, им восхищались.

Да и внешне он смотрелся на все сто. Высокий, под метр девяносто, хорошо сложен. С интересным, запоминающимся лицом. Он разбил не одно сердце. И не одна смазливая медсестричка рыдала в уголке, когда его жена являлась к нему на работу в отделение или приемный покой. А она являлась, потому что считала необходимым напоминать о его статусе женатого мужчины.

Зато на работе в школе она — библиотекарь — слыла почти королевой. Она была лисичкой, хитренькой, миленькой, когда надо слабенькой, а когда требовалось участие в чужой судьбе, то Наталья могла стать лучшей подругой.

Мама Веры — Ирина Вениаминовна, очень ценила ее за это. По природе своей сухая и вся очень правильная, она и Наталью считала такой же.

Только никак не могла взять в толк, почему их с Алексеем сын родился через полгода после свадьбы. Но у них такая замечательная семья, что этот досадный факт можно опустить. Молодые жили в Москве, вдали от родителей, вот и согрешили. Ирина долго думала над этим, но решила не обращать внимание на такие мелочи.

====== Неприятности в школе. ======

Оля поджидала Веру после школы во дворе.

— Вер, привет!

— Привет!

— Долго дуться будешь?

— А ты правда пробовала курить?

— Это так важно?

— Это не правильно.

— Вера, в жизни не бывает все правильно. Почему у тебя все делится на правильно и не правильно?

— А как? Бывает полуправильно? Или бывает недопреступление, или недоубийство?

— Бывает пятерка с минусом, а бывает с плюсом, никогда такого не получала? А если получала, то разницу должна чувствовать.

— Да, чувствую. Пятерка с минусом — это почти тройка, а с плюсом нормально.

— Опять у тебя крайности. Ну да ладно. У нас мир?

— Мир.

— Зайдешь вечером?

— Маму в школу вызывают.

— Твою? Смеешься?

— Нет, я сегодня на истории отвечала про культ личности Сталина.

— И?

— Был открытый урок, а я вспомнила записки Светланы Аллилуевой и процитировала.

— Где записки взяла?

— У Ермека.

— Ты ненормальная, ты знаешь, чей он сын?

— Знаю, министра.

— Да, Веруня, с тобой не соскучишься. А Сталин что?

— Я пыталась увидеть в нем человека. Они не поняли. Спросили, по какой литературе я ответила. Я сказала, что читала статьи, интересовалась.

— Ну хоть тут ума хватило.

— Я же не могу Ермека подставить.

Дома был скандал. Маму вызвали к директору, сорвав ее с уроков. Она была жутко зла. Она кричала на Веру, что та читает что попало. Что в ящике стола она вчера нашла томик Мопассана, а это не та литература, которую должна читать школьница, лучше бы Пушкина взяла.

Вера рассмеялась, причем так, что остановиться уже не могла. Она смеялась так заразительно, что к ней присоединились и мама, и бабушка. Когда они отсмеялись, мама спросила:

— Пушкин так смешон?

— Как идеал нравственности? Конечно!

Дальше речь пошла о том, что маме дали на одну ночь перепечатанного Булгакова «Мастер и Маргарита». Правда, третий экземпляр, но разобрать можно.

— Мам, ты же все равно не успеешь за ночь, а я успею, — пристала к ней Вера.

— Хорошо, уроки в первую очередь. Потом прочтешь, а мне расскажешь. Где ты научилась так быстро читать?

— У твоей Натальи в библиотеке книгу брала по скорочтению. Интересно, я научилась читать сверху вниз охватывая сразу строчку, а вот углом страницу не потянула.

Этот вечер и последующая ночь были заняты Булгаковым. Утром Вера вернула листы матери.

— Дочь, я надеюсь, ты в школе его цитировать не будешь? Знаешь, что тебя спасло, по поводу Сталина?

— Нет.

— Они все читали записки, но сказать об этом не смогли. Они бы сами признались в чтении запрещенной литературы.

Вера пожала плечами и пошла в школу.

Она не слышала, как мама с бабушкой обсуждали ее поведение, говорили, что она выходит из-под контроля, что перестает быть послушной, и с этим надо что-то делать. А еще у нее сумбур в голове потому, что читает бесконтрольно и неизвестно что. Что надо заняться дополнительно физикой и химией. В медицинский сумасшедший конкурс. А она хочет только на лечебный факультет. А еще говорили о подруге Оле. О том, что она встречается с сыном учителя физики, который работает с мамой, и это хорошо, потому что мальчик из хорошей, правильной семьи, а сама Оля — чудная девочка, и почему Вера не хочет брать с нее пример, совершенно не понятно.

Вечером того дня Вера решила поговорить с подругой. Но… той не было дома. Тоже самое повторилось и наследующий день, а потом и на следующий. А дальше тема исчезла, устарела и стала неактуальной.

А потом случилось событие, которое затмило все, что происходило. К Вере пришел отец. Вернее, он поджидал ее у школы.

— Вера, — окликнул он ее.

— Мы знакомы? — спросила она, прекрасно зная, кто перед ней. И пусть она видела его всего раза три за всю свою жизнь, но он был слишком значимой для нее фигурой. Он был человеком, которого она ненавидела.

— Верочка, дочка, я хочу наладить отношения. Я многое осознал.

— Не смешно! Отношения можно налаживать, если они были, а у нас с Вами, Юрий Степанович, отношений никогда не было. А потому налаживать нечего.

— Вера, ты жестока.

— Я жестока? К кому? Я должна испытывать к Вам какие-то чувства? На основании того, что Вы мой отец? Но мы не знакомы, я не знаю Вас, да и знать не хочу. Я должна быть благодарна за то, что Вы дали мне жизнь? Но Вы у меня не спрашивали, нужна ли она мне, а посему, это не моя проблема.

— Вера, я хочу мира. Я хочу познакомить тебя с твоим братом. Твоя мать была против нашего общения с тобой, я не виноват.

— Моя мать меня вырастила и воспитала. Она любит меня. А Вы? Если бы я была нужна Вам, то Вы нашли бы пути и возможности общения. Но Вы не нашли.

Она побежала в сторону дома. Было мерзко. Ее просто переполняла ненависть и раздражение, она бежала не разбирая дороги, пока не наткнулась на кого-то.

— Вера, что случилось?

Ее обнимал Алексей. Она не оттолкнула его. Ей так нужно было поговорить, а он был… Она не понимала, кем он был для нее, но рассказала о встрече с отцом, о том, как ненавидит его. О том, как ждала его всю свою жизнь. Верила, надеялась, что человек, давший жизнь, не может отказаться и бросить, что так неправильно. Так не должно быть. Рассказала, что врала всем, называя своего отца героем потому, что другого не хотела, а потому выдумала его. И самое страшное, что любила его выдуманного. А реального просто не знала. О том, что однажды он пришел к ним домой, она болела и не ходила в школу. И она вышла к нему, чтобы посмотреть просто и понять, кто он.

А он не обрадовался, не кинулся к ней, как она того ожидала. А спросил:

— Ты Вера? Я твой отец.

А потом долго врал, что ее любит, что обеспечит ее будущее, что отправит ее учиться в Москву. Но так и не обнял, и не поцеловал, и даже не попрощался за руку, а просто ушел, получив от мамы какие-то документы. Совсем ушел…

Тогда отец просто перестал существовать: и реальный, и вымышленный. Закралась в душу ненависть, потому что обманул. И она не простила. И не простит никогда.

Алексей слушал и молчал, он все еще обнимал ее, портфель валялся рядом. Он гладил ее волосы, смотрел ей в глаза и молчал. А она говорила и говорила. Плакала и плакала. А потом, как-то одномоментно, закончились и слова, и слезы. Она высвободилась из его объятий, сказала: «Спасибо, что Вы меня выслушали», — пошла домой. А он долго смотрел ей вслед и думал и о ней, и о себе, и о жизни, такой непредсказуемой и совсем неправильной. Трудно сказать, о чем он думал и к каким выводам пришел. Одно он понял точно. Он никогда не обидит эту девочку, ей очень нужен друг, и он постарается стать ей просто другом, чтобы можно было кому-то высказаться, и кто-то просто поймет и не осудит…

====== Сожаление ======

Мама держала в руках вскрытый конверт. Бабушка смотрела на ее изменившееся лицо с напряжением.

— Ира, что?

— Мама, он умер.

Она сползла на стул.

— Кто умер?

— Юра. Вот извещение о прекращении поступлений алиментов в связи со смертью отправителя.

Вера все слышала, только не очень поняла, почему мама так расстроилась. Ну умер и умер. Не велика потеря.

Но мама плакала и так искренне переживала. Потом пошла звонить куда-то. С кем-то говорила по телефону. Долго, очень долго, и все плакала. Затем рассказала бабушке, что у Юры оторвался тромб после операции и застрял в легочной артерии. Что она говорила с его последней женой, и та сказала, что его старшие дети подали на наследство, предпоследняя жена тоже, и ждут только ее. Потому что матери являются представителями своих несовершеннолетних детей.

Вера совсем растерялась. Получалось, что кроме нее у него были еще дети. Он говорил о сыне, а еще есть какие-то старшие. Ничего непонятно. А мама все рассказывала, что жалко, совсем молодой, всего пятьдесят два года, и такая нелепая смерть. Что мог бы жить и жить.

— Мама, о чем ты, — Вера вышла из себя, — кто он такой? Никто и звать его никак! Он не стоит твоих слез! Он чужой и ненужный, никчемный совсем!

А мать выпрямилась, с гордостью посмотрела в глаза дочери и сказала:

— Я любила его всю жизнь. Он был и есть единственный мужчина, которого я любила. Ты его дочь, и ты не смеешь судить ни его, ни меня.

Вере стало ее очень жаль, ведь переживала она искренне, и видно было, что переживала, и что любила его, тоже видно, вот только непонятно. Почему, если любила, то разошлась. Почему за всю жизнь слова доброго о нем не сказала. Почему получала от него деньги и не говорила дочери. Оставались одни «почему», но самым главным «почему» было то, что Вера считала своего отца недостойным человеком, а мать — почти идеалом женщины. Так как идеал мог всю жизнь любить недостойного человека?! Или она ошибается? Или все не так, а она просто не знает как.

Что оно все значит, где правда, и как ее понять.

Мама точно ничего не расскажет, и отец уже не расскажет, а ведь он приходил к ней. Получается, перед смертью. Зачем приходил?! Может, за прощением?! А она не простила! И даже сейчас, узнав о его смерти, все равно не простила. Правильно ли это?

И если нет, то как простить, если оно не прощается? И кто теперь грешен больше — он, потому что умер не прощенный собственной дочерью? Или она, не сумевшая понять и отпустить обиду?

В голове крутились вопросы. Только задать их было некому. Потому что нормального ответа, который ее устроит, который раскроет суть, она не получит. Ни от кого, ни от бабушки, которая точно ненавидела ее отца, ни от матери, которая, как оказалось, любила только его, но почему-то скрывала свои чувства, и развелась с ним много-много лет назад.

И это был далеко не первый вопрос, так мучивший ее и оставшийся без ответа. Не принято было у них в семье задавать спорные вопросы, и не принято было обсуждать то, о чем не сходились мнения. Все было либо правильным, либо нет. Вера должна была принимать правильную сторону, и поступать правильно, и жить правильно.

Только с каждым новым прожитым годом жизнь вносила свои коррективы…

С Олей они почти не виделись. Та училась, готовилась в институт, потому что у нее, в отличие от Веры, был десятый класс. А Вера училась только в девятом.

Но про то, что произошло, Вера Оле все-таки рассказала. А та заявила, что чисто по-человечески, отца жалко. И детей его жалко, и что сын у него, наверно, совсем маленький, он же много младше Веры. А другие дети совсем взрослые, и удивилась, что Вера никого из них ни знать, ни видеть не хочет. Она считала, что должен быть зов крови, и вот эта кровь должна сблизить их, потому что они родные.

Вера думала. Долго думала над сказанными подругой словами. Только истину в них не увидела. Не было зова крови. Она считала, что остальные дети Юрия Степановича должны ненавидеть его так же, как и она. Она даже представить себе не могла, что кого-то из них он мог любить. Нет, всем поровну, вот и нет у него любви к детям, и никогда не было. И у них к нему никогда любовь не возникала, вот жил человек в нелюбви и умер от нелюбви. И ей его нисколечко не жалко.