Радовались встрече, как никогда. Обнимались и целовались, и делились впечатлениями, прямо в аэропорту.

Но тут появился парень, с букетом цветов и вручил их Оле. Оля немного растерялась, а потом представила его Вере и родителям.

— Это мой друг. Сергей!

====== Проблемы ======

— Привет, Верочка!

— Привет! Олю ждешь?

— Жду.

Вера посмотрела на него с улыбкой и вошла в подъезд. Сергей был просто очень мил. Ну это ей так казалось. Нет внешне он был достаточно обыкновенный, но такой добрый, внимательный. Прямо такой, каким должен быть молодой человек. Он очаровал ее еще там в аэропорту. Вот так пришел с цветами… И не постеснялся, ни родителей, ни ее подругу. Романтика да и только. Да и внешне он казался Вере много симпатичней Андрея.

Правда после его явления в аэропорту, она объяснилась с Олей. Ей было очень обидно. Почему за тот месяц, что жили бок о бок, и все время находились вместе, Оля ни обмолвилась ни одним словом о нем. Она понимала почему они не говорили никогда об Андрее. Это было больно. А потом признать правоту другого человека сложно, порой невозможно, надо переступить через себя. Оля слишком гордая, чтобы признать себя не правой, тем более перед младшей по возрасту Верой. Она всегда, чувствовала, что в их отношениях она доминирует, а тут…

Вера принимала такие правила, уж очень любила Олю. А вот то, что Оля скрыла существование Сергея было неприятно. Оказалось, что познакомились они этим летом, в то самое время, когда Вера проходила практику. Олю отец отправил на Иссык-Куль, на их базу отдыха, а Сергей отдыхал на соседней. Там и познакомились. Подробности Оля не рассказывала, но с Сергеем встречалась. Иногда они даже брали с собой Веру погулять. Вера иногда соглашалась, а чаще отказывалась. Зачем мешать подруге. У нее же самой в личной жизни ничего не происходило. Вот просто совсем ничего, как-будто ее и не существовало вовсе, или она невидимая какая. Каждое утро она смотрела на свое отражение и ничего не понимала, вроде бы даже она симпатичная, и глаза у нее очень даже ничего, большие и не глупые, и волосы длинные и пушистые, но не смотрят. Пытаясь исправить положение она с каждым днем все гуще красила ресницы, но не помогало.

Мама возмущалась, она была в корне против крашенных ресниц, а бабушка обещала, что они вылезут у Веры полностью через год другой.

Но нравиться хотелось сегодня и сейчас, а потому, что случится через год другой волновало мало. Только она не нравилась… Вернее не нравилась ровесникам. Зато очень даже нравилась преподавателям. Честно говоря ее это возмущало. Они взрослые люди имеющие семьи, а кто и детей ее сокурсников и вдруг предложение о встрече… Нет, это явно не для нее. Суть проблемы ей растолковал ее однокурсник, с которым Вера дружила. Ну как дружила, он иногда изливал ей душу, а она ему. То есть, в определенные жизненные моменты кому-то из них требовалось поговорить, и они говорили, сидя в кафе-мороженое или просто прогуливаясь по парку. Вот такая подружка только мужского рода. Асан, так звали ее друга поведал Вере, что парням она не нравится, потому, что полненькая. Что нравятся худые и тонкие, а Вера, она нет, хоть она и очень хорошая девочка, но не во вкусе она современной молодежи. Вот он тоже не далеко худой, так тоже девочки на шею не вешаются. Вера понимала, что проблема Асана в другом. Он слишком много знал, и рассуждал совсем на другом уровне, чем их сверстники. А такие умные, тоже не очень котируются. Решила Вера похудеть. Совсем отказаться от еды у нее не получилось. Голова кружилась. Тогда она ограничилась только утренним кофе. К кофе ее приучила мама давно, в классе в шестом, когда бабушка заболела. Каши по утрам Вере больше никто не варил, а самой ей, каши были поперек горла, а вот чашка кофе и бутерброд с колбасой, так оно само то. Так и привыкла. И маме удобно, не надо за дочкой ухаживать, приготовила ужин на всех и все. Бабушка ела то, что оставалось от ужина. Во время описываемых событий бабушка слегла почти совсем, то есть по квартире она уже не передвигалась. Ее и в туалет надо было отвести, или ей ставили все рядом с кроватью.

Короче, Вера была предоставлена сама себе, и от еды она отказалась совсем, ну кроме кофе.

Так прошло девять дней, эффект был хорошим. Вещи стали на ней болтаться, но и голова кружилась все сильней и сильней. Но это эффект голодовки, так она думала.

А потом случился грипп, но на занятия ходить надо. Вот выпиваешь так три таблетки аспирина, и еще с собой, в нос наливаешь всякой гадости, чтобы не тек. Горло забрызгиваешь чем есть, или растолчешь стрептоцид и засыплешь в нос, чтобы до горла достало, и идешь на занятия. Если там температура поднимается, то можно еще аспирин съесть.

И все это Вера проделывала при полной голодовке, если кофе растворимый индийский за еду не считать. А еще занятия и учеба дома, и помочь бабушке надо. И накормить, то есть, пока еще подать, ела она сама. Потом убрать. Голова кружилась все сильней и… стало падать зрение. А грипп никак не проходил. Но сказать о своих проблемах Вера боялась. Бабушка и так тяжело переживает свое состояние, а мама так замотана и так устает, что ей совсем не до Веры, так зачем еще ее беспокоить. Но и болеть бесконечно тоже невозможно. Уже обмороки были, всего пару раз, но были. И она решила посоветоваться с врачом, а именно с Алексеем Эдуардовичем, потому, что она ему доверяла.

Выбрала день, когда занятия проходили в больнице где он работал, и в большой перерыв между парами, пошла к нему в отделение.

Но он был на операции, зато все сотрудники ее разглядывали как диковинку какую.

Повторила она попытку после занятий. В коридоре наткнулась прямо на него.

— Вера?!

— Я к Вам, Алексей Эдуардович.

— Вижу, что ко мне. Сказал бы, что рад тебя видеть, но не рад. Ты на кого похожа? В чем дело? Ну-ка пошли.

Они расположились в ординаторской. Он внимательно слушал ее рассказ и мрачнел все больше. Потом повел ее к окулисту. После осмотра сообщил, что домой он ее уже не отпустит, а положит прямо сейчас. Конечно же она отказалась. Ей же учиться надо. Но вот лечиться она не возражает. Ей пришлось выслушать все о ее безобразном и безответственном поведении. А на выражения он не стеснялся. Потом вместе с Верой поехал к ней домой. Там осмотрел бабушку и в бабушкином присутствии Веру. Дождался маму и сообщил ей, что у Веры серьезное осложнение гриппа. Воспаление сосудистой оболочки головного мозга, в области хиазмы глазных нервов. А потом долго выговаривал им, что за девочкой все-таки надо следить, а то пустили все на самотек. Что решили, что она хорошая сама по себе, так и плюнули, ничего типа не случится. А вот случилось. Потом говорил, что учеба это не главное, что здоровье гораздо важнее. Нервничал, кричал на них, а они рыдали на пару и утверждали, что ничего не знали. Потом набросились на Веру, обвинив ее, что она молчит, и ничего никогда не говорит. Что надо все рассказывать и лечиться как положено, а не ходить с гриппом на занятия.

Вера опять смолчала, просто согласившись со всеми обвинениями. Как она могла отсиживаться дома, когда даже в начальной школе ее отправляли на контрольные с высокой температурой. Так какая разница.

Но разве, что докажешь. Ведь она ничего не понимает в жизни и всегда не права.

Наконец мама с бабушкой успокоились, и снова перевели разговор на неходячую бабушку. Но там развивалось аутоиммунная патология и ничего с ней сделать было не возможно, и так сдерживают как могут.

С Веры взяли слово, что она каждый день после занятий будет ездить на лечение. Алексей же обещал сделать все возможное и невозможное для Веры. На том все успокоились.

Мама убежала на кухню готовить, а Вера отправилась учить на завтра. Что она вылечится она почему-то не сомневалась. Ведь Алексей может все.

Алексей же вернулся домой и своей подруге рассказывал о Вере. А она его уверяла, что он сможет помочь девочке, что главное остановить процесс. А он сможет, потому что лучший.

====== Приговор ======

— Верочка, пойми, лучше уже не будет. Ты видишь, так как ты видишь. Мы приложим все силы чтобы все осталось на этом уровне. Ты адаптируешься и будешь полноценным человеком.

Вера смотрела на свои руки в синяках.Синяки оставались от дверных ручек и косяков, в которые она врезалась. Она мысленно отвечала ему, но только мысленно, потому что так привыкла, потому что чаще всего говорила сама с собой. Да и что она могла сказать в ответ. Согласиться, что привыкнет, что адаптируется?! А возможно ли это?! В своей квартире ей было комфортно, она ее знала, как свои пять пальцев. И там, в отличие от института, никто не оставлял стулья и табуретки в неположенном месте. Она их не видела, спотыкалась, налетала на предметы, на двери. На людей, ведь возникали из ниоткуда. А машины… Концентрическое сужение полей зрения обоих глаз. И это было не всегда. Это вдруг мир приобрел совершенно новые, более узкие границы. Вернее даже не так. Мир разделился надвое. Один в пределах, того что видно, и другой, за пределами видимости. И тот, другой, стал опасен, потому что непредсказуем. А она слушала, что пока человек жив, то ему есть к чему стремиться, что это не приговор, что главное остановить воспалительный процесс, и они — врачи это сделают, и она сможет жить. Привыкнет и сможет, и даже не будет замечать, что видит как-то иначе. Так что все как бы и ничего. Только головную боль надо пресекать в самом начале и не ждать, пока дойдет до тошноты и рвоты. А так опять все ничего, и опять же, со всем этим можно жить, и даже радоваться жизни. А, и еще, рожать самой нельзя, но ведь и это ничего, можно сделать кесарево. В древности делали, а сейчас так вообще ерунда так, пустяковая операция.

Он говорил и говорил, и сам себе казался очень убедительным и, наверное, верил в то, что говорил.

А Вера слушала и понимала, что потеряла, а потеряла она мечту. Она никогда не будет тем, кем хотела… Хирургия для нее закрыта раз и навсегда… И пусть она скептически относилась к его словам, что и так можно жить полноценной жизнью, но верить в это очень хотелось, потому что ей было всего восемнадцать, и с этим диагнозом действительно можно жить, но как? Как научиться переходить дорогу, как научиться замечать ступеньки и бордюры, как определять человека рядом, или велосипедиста подъехавшего практически неслышно. Как продолжить учебу и вернуться в строй. Ей запретили читать. Ей студентке медицинского! Абсурд!

Капельницы, пункции, выдержать можно, легко. И пусть ей в вену попадают с десятого раза, это все терпимо, но надо жить полноценно. А еще она хотела семью, любить хотела. Кто ж ее такую полюбит…

Она внимательно смотрела на Алексея глазами полными слез. Не плакала, как тут плакать… Над своим приговором не плачут, его принимают и все. А он вдруг замолчал. Потом произнес изменившимся голосом и почти шепотом:

— Господи, какие же у тебя красивые глаза…

И выскочил из кабинета.

Вера осталась одна, и одна пробыла довольно долго. Потом медсестра поставила систему.

Потом еще куча уколов. Алексей так и не вернулся к ней в этот день, и она поехала домой. Там пришла с института подружка и читала ей вслух, так и учили.

На завтра занятия и снова капельницы и уколы.

Она лежала под капельницей, когда он зашел в процедурный.

— Прости, Вераш. Мы не совпадали все эти дни. Но я думал о тебе, и о том, что говорил тогда. Но это не главное. Главное другое. Жизнь — это такая штука непредсказуемая. И она, понимаешь, состоит из мелочей, не из глобального чего, не из подвигов, а из мелочей, глобальные в ней только повороты. Так вот, то, что случилось с тобой, это поворот. Видимо, твоя прямая была неверна, и тебе предстоял другой путь. А ты у нас девушка упрямая, вот и сопротивлялась. Жесткий поворот получился, тебя так не било еще. Только он первый, будут еще. И каждый раз больно. Человек инертен, и перемены не любит, от того и больно. А потом опять мелочи. Понимаешь?

Вера сама не понимала почему, но душу отпустило. Она еще не осознала и не приняла сказанное, но стало легче, жалость к себе прошла. Появились варианты.

— Алексей Эдуардович, я ведь мечтала…

— О хирургии, я знаю. Вераш, но ведь и терапевты лечат. Причем лечат то они. Они думают, они ищут варианты, они находят пути и слова. А я редко вижу пациента в сознании. Оперирую, пытаюсь вытащить. Но получается далеко не всегда, или потом осложнения такие, что не дай бог. Мозг же это, понимаешь, мозг… Вон твой, что вытворил, а там участок миллиметров пять-семь, ну девять максимум. Так, что твой путь — терапия или наука, или в сочетании. И если задуматься, то оно действительно твое, а вовсе не за столом со скальпелем стоять.

— Я так хотела…

— Нет романтики в хирургии. Вообще в медицине романтики нет. Есть горе и боль, и способность сопереживать. Поймешь еще.