— Не знаю. Сейчас слишком рано об этом говорить, — Ирина внимательно смотрела на Смыслова, а Максим продолжал мять в пальцах сигарету. Потом словно опомнился и, наконец, закурил. Его руки дрожали. — Тебе нужно успокоиться, Максим.

— Что я здесь делаю? Зачем? Ты не обязана утешать меня…

— Ты сильный человек и со всем разберешься сам. Нужно немного подождать.

— Ждать? Чего? Меня больше нет. Меня переехал поезд, я утонул, упал в сточную яму… Слов не подобрать… Я не знаю, почему оказался здесь. Прости, наверное, я пойду, — он говорил отрывисто, невероятно волнуясь. Ирина боялась за него, не зная, как отпустить в таком состоянии.

Смыслов резко потушил сигарету, поднялся, но так и застыл, глядя в окно. На улице шел снег, покрывая все вокруг пушистым белым покрывалом. Оно становилось все толще, надежно укрывая прошлогодние листья, островки земли, промерзший асфальт. Смыслов следил за полетом снежинок, монотонно движущихся откуда-то из бездны небес, просто смотрел, стараясь отключится от гнетущих воспоминаний: бесстрастное лицо Милы, откровенное безразличие к происходящему в зале суда, ее прощальные слова. Пустые карие глаза, в которых так ясно читается желание поскорее со всем покончить… А ему больно. Господи, как же ему больно.

— Макс, ты где? — голос Хмелевской вывел его из задумчивости.

— Не нужно мне было приходить. Желание разделить с кем-то свою боль — чистейший эгоизм.

— Я всегда буду рада тебе. Тебе, Кириллу. И это не зависит от ваших отношений с Милой.

— Спасибо, спасибо тебе, Иришка. Ты настоящая, — Максим вдруг посмотрел Ирине прямо в глаза и спросил: — Ты не можешь меня обманывать, хотя бы сегодня. Вот ответь: что я делал не так?

— Не знаю.

— Знаешь, потому что ты — доверенное лицо. Она с тобой разговаривала больше, чем со мной и сыном, поверь мне. Так что же?

— Я не судья, но уверена только в одном: если рушится семья, то виновны оба.

— Устарелый взгляд, — разочарованно произнес Максим.

— А что ты хочешь услышать?

— Правду.

— Она уже не имеет значения, — Ирина взяла новую сигарету, но не стала прикуривать, все разминала и разминала ее в длинных пальцах.

— А что имеет значение?

— Будущее. И в нем все должно быть по-другому.

— Мне плохо в настоящем настолько, что я не могу думать о том, что там, впереди…

— Это еще более устарелый взгляд, — Ирина поднялась, подошла к Смыслову и осторожно положила руку ему на плечо. Максим, не поворачиваясь, накрыл ее своей горячей ладонью. — Знаешь, я всегда грозился приехать и поговорить с тобой по душам. Мила злилась, когда я ей это говорил. Я даже думал, что она ревнует. Нет, она не способна на это, по крайней мере, в отношении меня… Разве можно ревновать собственную тень?.. У меня было мало свободного времени, особенно, когда Кирилл был маленький. Даже друзей не осталось. Ну, ты понимаешь: мужчина, который вечно спешит домой, в садик, в школу. Кому нужен такой занятой товарищ? Хотя, нет, вру, есть такие. Два моих сослуживца, которые всегда мне помогали, помогают… Чужие люди понимали меня больше, чем собственная жена. И знаешь, почему? Я с ними был в одном измерений, а Мила — совершенно в ином. Я, сын, родители, друзья по одну сторону, а она — по другую.

— Я бы сказала иначе: мы внизу, а она парит над нами высоко, высоко. Так было и так будет. Кажется, тебя это никогда не задевало?

— Никогда. Я любил ее. Я был готов на все, чтобы она была рядом, а она все равно захотела расстаться. Это несправедливо!

— Она никогда не любила никого, кроме себя. Ты столько лет жил с ней, а так и не разобрался в этом? Послушай, ты радоваться должен, что это все, наконец, закончилось.

— Ничего более глупого ты не могла сказать, — рассерженно сказал Смыслов.

— Так нравилось быть половиком у входной двери? — Ирина пожалела, что эти слова сорвались, но изменить уже ничего было нельзя.

— Не нужно меня доканывать, ладно? — Смыслов резко дернул плечом, сбрасывая ладонь Ирины. Нахмурившись, он быстро вышел в коридор, обулся и стал завязывать шнурки дрожащими пальцами.

— Макс, извини, я не то хотела сказать.

— Проехали.

— Не уходи, пожалуйста, с таким лицом.

— Опять ты с этим лицом! — Смыслов снял с вешалки куртку, но сделал это неловко. Вешалка затрещала и через мгновенье упала вместе с висевшей на ней одеждой на пол. — Черт!

— Ничего страшного. Это должно было случиться рано или поздно, — Ирина принялась поднимать свою шубу, шарф, пиджак…

— Нужно закрепить нормально и все, — сказал Максим, рассматривая поломавшееся крепление. — Нет в доме хозяина.

— Ты прав. Может быть, поможешь?

— Я? — глухо спросил Смыслов и, запрокинув голову, тихо засмеялся. Он ждал помощи сам, а все свелось к тому, что нужно взять молоток в руки и вбить пару гвоздей. Смешно…

Ирина не слышала этого негромкого, такого, казалось бы, неуместного смеха. Она не могла замечать ничего вокруг, потому что в один миг попала в полную власть страсти. Больше ничего не существовало. Ничего, кроме томления плоти. Ирина почувствовала, как нахлынула волна желания, сладостной истомой отозвалась в каждой клеточке ее тела. Это долгие годы ожидания извергали пламя, которое искало выход. Жар разлился внизу живота, поднялся к груди, залил краской лицо. От охватившего волнения стало сухо во рту. Пристально глядя на красивые руки Максима, Ирина поняла, что сейчас больше всего на свете хочет, чтобы эти руки касались ее, ласкали ее. Никакого удивления, страха, обязательств перед подругой. Перед ней стоял свободный мужчина, который всегда ей нравился, которым она всегда восхищалась и втайне мечтала о встрече с таким, как Смыслов. Сейчас Ирина не видела причин, чтобы противиться желанию. Пусть разрастается, пусть туманит разум, значит, так должно быть. Макс должен был стать свободным, чтобы сразу попасть к ней в плен. О, она не выпустит его из своих сетей! Она покажет ему настоящую жизнь, такую, о какой он и не мечтал. Она не стала прогонять желание. Едва сдерживая сбивающееся дыхание, Ирина подняла на Смыслова полные призыва глаза.

— Поможешь?

— Помочь? Сейчас уже поздно. Стучать нельзя — люди спят.

— Да, стучать точно нельзя, — грудным голосом сказала Хмелевская, роняя из рук все, что она только что с таким усердием собирала.

— Ты что? — Максим, наконец, обратил внимание на ее обжигающий взгляд.

— Ничего, — Ирина чувствовала, что это и есть ее шанс. Сегодня такой вечер, когда нечего задумываться о правилах морали. Морали нет. Есть желания, страсть, отчаяние и беспомощность. Ее желание, его отчаяние. Если соединить их воедино, получится что-то очень нежное, трогательное, неизбежное. Ирина подошла к Смыслову ближе. Настолько близко, что почувствовала его горячее дыхание, едва уловимый аромат одеколона. Ее руки обвили шею Максима.

— Ириш, что ты делаешь?

— Хочу тебя спасти.

— Что? Ты не это хочешь сказать.

— Ты прав — соблазнить.

— Зачем?

— Чтобы ты забыл обо всем. Чтобы я снова увидела твое красивое лицо без этих грустных морщинок, опущенных уголков рта, — Ирина говорила с придыханием, тихо, почти шепотом. Ее пересохшие губы ждали ответа. Она облизывала их кончиком языка, жадно глотая слюну. — Я люблю тебя, Максим. Люблю в тебе все. Ты даже не представляешь, как я жила все эти годы…

— Перестань. Как ты можешь? — он отвел ее руки, преодолевая легкое бессмысленное сопротивление. Неожиданно в его глазах появилась насмешка, губы исказила кривая ухмылка. — Что, срочно нужен половичок возле входной двери?

— Господи, — Ирина отшатнулась и, закрыв лицо руками, отвернулась. Она ждала, что сейчас хлопнет входная дверь. Ее барабанные перепонки не выдержат этого звука и разорвутся. Черт с ними. Зачем ей что-то слышать, если Макс никогда не произнесет того, о чем она мечтает? Ослепнуть бы еще, чтоб больше никогда не видеть этих серых глаз, смотрящих на нее с таким укором. Хотя, даже ослепнув, она будет видеть, как он испепеляет ее презрительным взглядом. Это навсегда останется в ее памяти. Пусть же он уходит скорее, тогда она сможет завыть, закричать на всю комнату. Что же теперь будет? Она поторопилась, какая нелепость! Она слишком поторопилась, переоценила себя, недооценила глубину его боли. Конечно, он не мог поступить иначе. Он оттолкнул ее — чего еще она ждала? Его бросила любимая женщина, единственная любовь, отдушина, ради которой он был готов на все. Он всю жизнь провел рядом с человеком, который дал ясно понять, что больше не нуждается в нем. Конечно, глупо было надеяться, что после такого стресса Максим захочет очутиться в ее, Хмелевской, жарких объятиях. Да ему это и в голову не приходило. Самонадеянная идиотка… Теперь все кончено, он не придет никогда. Он шел к другу, а получил… Очередная победа Милы, о которой она даже не подозревает. Подруга снова оказалась на высоте.

— Ира, — тихий голос Максима раздался совсем близко.

— Что? — она из последних сил сдерживала слезы. Она не заплачет при нем. Пусть же уходит, зачем он медлит…

— У тебя есть коньяк?

— Что? — она медленно повернулась. Смыслов стоял, опершись о входную дверь. Его глаза смотрели куда-то поверх ее головы, словно и не видя ничего. Осунувшееся и постаревшее лицо застыло, как маска, не выражающая никаких чувств.

— Просто если я выпью, то будет стопроцентный повод остаться до утра. Я за рулем, — его губы едва шевелились, существуя словно отдельно от застывшего лица.

— Не нужно. — Ирина осторожно взяла его за плечи, отвела от двери и, открыв ее, повернулась в черноту лестничной площадки. Она смотрела на едва освещенные пролеты, ступеньки, представляя, как через мгновение непослушные ноги Смыслова будут спускаться по ним. — Так не нужно, Макс. Ты извини меня. Я не знаю, что на меня нашло. Я не должна была…

— Я не должен был приходить, ты — говорить правду. Глупо, да?

— У меня нет для тебя успокаивающих слов, — Ирина была готова вытолкнуть его за дверь, едва сдерживаясь, чтобы не сделать этого. Она понимала, что еще немного, и она разрыдается у него на глазах. Только не это. Слезы женщины вызывают у мужчины или раздражение, или жалость. Ей не было нужно ни то, ни другое. — Уходи.

— Хорошо. Извини, Ириш, все так паршиво, хуже некуда, Смыслов шагнул в темноту подъезда, бесшумно ступая по ступеням. Хмелевская медленно закрыла дверь, и все погрузилось в темноту.

Оказавшись на темной лестнице, Максим почувствовал себя до того плохо, хоть в петлю лезь. Было паршиво, а теперь и вовсе жить не хотелось. Смыслов впервые ощутил состояние раздвоенности: есть плохо управляемое тело, отказывающаяся мыслить пустая голова, а он сам, словно со стороны, скорее откуда-то свысока, наблюдает за этой деградацией, пытаясь понять, чем все закончится. Максим дошел до окна, достал сигарету и закурил. Привыкшие к темноте глаза уже четко видели обшарпанный подоконник, железную банку из-под кофе с окурками, источавшую неприятный, резкий запах, грязное, залапанное пальцами стекло с трещиной по диагонали. Пожалуй, даже легкого порыва ветра хватит, чтобы оно со звоном выпало, разбившись на множество ненужных кусочков. «Хорошо бы рухнуло прямо сейчас, пока я не отошел…» — Смыслов не смог бороться с этой мыслью и даже внимательнее присмотрелся к тому, что происходит за окном. Увы, там было тихо, спокойно. Все так же медленно, важно падали хлопья снега. Глядя на блестящий под светом уличного фонаря ковер из снега, ковер, который не согревает, Максим приоткрыл форточку и вздрогнул. Он почувствовал, как на него пахнуло морозным воздухом, внутрь ворвался поток свежести. Воздух обжигал, проникая глубоко, и явственно давая понять, что там, на улице, морозно. Это было бодрящее ощущение, которое дает холодная, безветренная погода. Смыслов всегда любил зиму.

— Как обидно, обидно мне… Любимое время года, — прошептал Максим. — Рождество, Новый год — семейные праздники. Теперь все это не для меня. Их больше нет. Зачем одинокому человеку столько праздников?..

Проглотив комок, неожиданно перекрывший горло, Смыслов глубоко затянулся, выпуская густые клубы дыма, стараясь сделать так, чтобы серый поток противостоял движению воздуха. Тщетные усилия. Каждый раз серый дым превращался в рваные пепельные облака, которые растворялись в темноте лестничной площадки. Смыслов заметил, что вкус табака стал неприятным — оказывается, он уже курил фильтр. Выбросив остатки сигареты в банку, Максим оглянулся, пытаясь увидеть в темноте дверь Ирины: четкие очертания коричневого дерматина с декором в виде узора из маленьких гвоздиков. Сейчас ему хотелось, чтобы эта дверь вдруг открылась. Может быть, не стоило отвечать ей так грубо? Осел, какой же он осел. Обидел женщину. Пусть простит его.

Как все неожиданно обернулось. Он никогда не замечал никаких особенных знаков внимания со стороны Хмелевской. Они настолько давно знали друг друга, что мысль об отношениях иных, кроме дружеских, ему действительно не приходила в голову. К тому же, пока он был женат, он не нуждался ни в ком, кроме Милы. Жаль только, что она никогда не нуждалась в нем настолько же сильно… Да, Ириша здорово сказала насчет половика. Наверное, она всегда посмеивалась над ним. Нет, не могла она так поступать, если сегодня говорила такие слова, все от души. Она бы не называла вещи своими именами, успокаивая его, произнося то, что он хочет слышать. Сколько лет на ее глазах все происходило. Мила и он — объект постоянного внимания. «Странная пара» — как говорили о них в тех немногих журнальных статьях, которые попались Максиму на глаза. «Идеальный брак» — читал он и сам иронично смеялся. Никто не знал правды, а вот Хмелевская знала, тем более что Мила была с ней откровенна.