Конечно, это было слишком явно: его открытость и ее отрешенность. Он всегда знал, что Мила не испытывает к нему сильных чувств. Может быть, раньше, в самом начале была какая-то романтика, ожидание постоянных перемен, познание друг друга. Хотя зачем обманывать себя? У нее уже и тогда не было необходимости в том, чтобы изучить человека, ставшего ее мужем. Она эгоистично позволила ему быть рядом, надеясь, что в благодарность за это он навсегда забудет о себе. И он забыл. Понять это сможет только тот, кто испытывал настоящую любовь. Любовь, которую невозможно объяснить. Мучительное и сладостное чувство, потерять которое означало бы потерять самого себя. Половик у входной двери… Пусть так, он согласен. Максим горько усмехнулся. Он растворился в ней, как она того и хотела. Он стал ее тенью, ее молчаливым помощником, улавливающим ее настроение по звуку ключа, вставляемого в замок. Только вот ключа к холодному сердцу Милы он так и не подобрал. Столько лет он ждал момента, когда все вдруг изменится. Он верил, что рано или поздно Мила опомнится, оценит его чувства, подарит ему ту себя, которую он еще не знал. Нет, она не только не становилась ближе ему, она отдалялась и от их сына. Женские радости проходили мимо нее. И радости, и проблемы. Она жила другими приоритетами. Дом, семья всегда значили для нее так мало. Поддерживать огонь в очаге приходилось ему. Он не в обиде, потому что добровольно все взял на себя, предоставив Миле возможность заниматься тем, что составляло смысл ее существования. Он сказал себе: «Так надо, если ты хочешь быть ее мужем»

Максим вспомнил, как сажал на руки маленького Кирилла и смотрел выпуск новостей, который вела его жена. Она строго и торжественно преподносила с экрана самые важные события страны, и в этот момент его не покидало ощущение, что это другая женщина. Он ее не знает. И сын не знает.

— Смотри, Кирюша, это наша мама, — каждый раз повторял Смыслов, а Кирилл только улыбался и прижимался к нему.

Она всегда была далеко, но по-своему компенсировала вечное отсутствие. Она хотела купить любовь сына, задаривая его дорогими подарками. Она ускорила его уход из дома, сделав его хозяином однокомнатной квартиры. Дрожащими руками Максим достал очередную сигарету. Он чувствовал, как пересохло во рту: она отняла у него сына. Ничего не дав взамен, отобрала самое дорогое. Глупо звучит? Она не могла отобрать то, что никогда ей не принадлежало. Ее никогда не было рядом. Это его сын, только его. Да, пусть это родительский эгоизм. Он простил его самому себе, потому что стал Кириллу отцом и матерью в одном лице. И любил он его за двоих. И то, что мальчик стал взрослым, он упорно не хотел замечать. Да простит его Всевышний. Самообман, который помогал оставаться на плаву.

Это он готовил Кириллу его любимые блюда, ходил с ним в походы, продумывал развлекательную программу на выходные. Он знал его вкусы и потакал им до самозабвения, до откровенного баловства. И ничего плохого не случилось — вырос прекрасный ребенок. Ребенок, которому было уже за двадцать, в глазах отца продолжал оставаться малышом. За него он несет ответственность, за него отдаст все и свою жизнь отдаст, если понадобится. И это были не пустые слова. Когда Кирилл попал в больницу, и ему требовалось прямое переливание крови, Максим, не задумываясь, стал его донором.

— Качайте сколько надо, — обратился он к медсестре.

— Не переживайте. Больше, чем надо, не возьмем, ответило лицо в маске. По морщинкам, заложившимся на марле, Максим понял, что девушка улыбается.

— Меньше, чем надо, не возьмите.

Потом он вспомнил лицо Милы, когда она склонилась над Кириллом. Белый халат делал ее лицо еще бледнее, и Максиму показалось, что она вот-вот заплачет. Он ждал этого, желая в глубине души увидеть проявление хоть чего-то человеческого с ее стороны. Несколько минут она молча, пристально вглядывалась в лицо спящего Кирилла, а потом обратилась к Максиму:

— Ты снова будешь здесь ночевать?

— Да, — ответил он, не предполагая, что услышит в следующую минуту.

— Холодильник пустой. Мне придется что-то купить, — спокойно произнесла она, поправляя складки одеяла на постели сына. Тогда он ощутил, как его словно холодной водой облили: она могла думать о еде, когда Кирилл был так плох. Когда все его, Максима, желания соединились в одно-единственное — увидеть, что сын поправляется, снова улыбается.

— Мила, поезжай домой, — отвернувшись, ответил он. Это был страшный миг, когда он возненавидел холеный, яркий, безукоризненный вид жены. Он не мог смотреть на нее, боясь, что скажет грубость. Он не мог позволить себе растрачивать силы на выяснение отношений. Мила медленно поднялась со скрипучего стула, поцеловала Максима в щеку.

— Все будет хорошо, — прошептала она ему на ухо. — Я, правда, поеду. У меня завтра тяжелый день. Я буду звонить, не отключай телефон.

Ему хотелось швырнуть мобильный ей вслед, прямо в закрывшуюся дверь. Какая черствость! Наверное, тогда ему стоило поставить точку в их отношениях. Не ждать еще долгие годы, все отчетливее сознавая, что их брак движется к бездне. Он просто был обязан перестать быть добровольной нянькой для этой своенравной женщины, не умеющей быть хотя бы благодарной, чуткой. Но Кирилл выздоровел, и Максим решил, что нельзя травмировать его неокрепший организм своими взрослыми проблемами. Нервное напряжение спало, и поведение Милы уже не казалось верхом цинизма и эгоизма. Максим снова был готов быть ее тенью.

Так они и жили, занимаясь каждый тем, что считал для себя главным: Мила карьерой, Смыслов — сыном, домом, умудрялся не потеряться в научном мире, время от времени печатаясь в известных журналах. Эти маленькие победы не радовали Максима как раньше. Пропасть между ним и Милой становилась все больше, и взрослеющий мальчик стал задавать вопросы, ставящие отца в тупик:

— Пап, а мама всегда была такой?

— Какой? — оторвавшись от очередной научной статьи, Максим встретил тяжелый взгляд карих глаз Кирилла. Глядя в эти глаза, трудно было говорить неправду.

— Она с нами, как с соседями, которых приходится терпеть.

— Ты что, сынок? — голос изменил Максиму. — Просто у мамы много работы. Она у нас звездная личность. Это вносит свои коррективы.

— Коррективы? Давай скажем проще: ей до нас нет дела, но мы привыкли и нам тоже хорошо без нее.

— Не говори так. Я запрещаю! — едва не переходя на крик, ответил Максим.

— Ладно, не буду. Не хватало нам из-за нее поссориться.

Кирилл оканчивал школу. Выбор его дальнейшего пути заботил Максима, как ничто другое. Разговоры об этом с Милой вызывали удивление на ее лице.

— Он взрослый мальчик, Макс. Умный, способный мальчик. Он не ошибется.

— Мила, он хочет изучать языки.

— Прекрасный выбор.

— Ты бы хоть изобразила подобие волнения, — отчаянно выдохнул Максим.

— Зачем? — искренне удивилась Мила. — Я всегда спокойна за нашего мальчика, потому что знаю — ты рядом.

Тогда он не нашел слов, чтобы развить свою мысль. Она умела говорить простые слова, которые совершенно сбивали его с толку. Кажется, не сказала ничего плохого, что ей возразить? Но в душе Максима как кошки скребут. Вонзают свои когти в нежную душу, и та плачет кровавыми слезами, которых не видит никто. Страдания, о которых Смыслов никому никогда не рассказывал. А причин для них с каждым годом становилось все больше. Равнодушие Милы переходило все границы.

— Чего ты ждешь от меня? — улыбалась она. — Идеалист, ты надеялся, что и через двадцать лет нас будет испепелять огонь страсти?

— Я мечтал, что он хоть когда-нибудь коснется тебя…

— Я ведь предупреждала, что со мной нелегко.

— Я помню.

— Ты видишь, что из меня никогда не получится хорошей жены и матери. Я была честна. Помнишь, что я говорила, когда ты сделал мне предложение?

— Помню. Ты тоже не забыла. Значит, это для тебя важно, — грустно ответил Максим. — Хотя бы такое далекое событие имеет для тебя вес, а мне приятно, что оно связано со мной.

— У меня все в жизни за последние четверть века связано с тобой, — ее карие глаза смотрели лукаво. Но Смыслов поймал себя на мысли, что это отработанный прием. Один из тех взглядов, которыми она одаривает гостей своей программы. Она играет даже с ним. Это очередная роль, образ, в который она входит, и называется он — супруга Максима Смыслова. Наверняка с другим мужчиной она не позволила бы себе подобного. А может, в ее жизни вообще не должно было быть супружества? Оно ей не было нужно ни в каком виде. Это была дань общественным традициям, только и всего. Дань, не тяготившая ее потому, что он, законный муж, никогда не просил ничего для себя, ни для себя, ни для сына. Он принял ее правила игры, старательно делая вид, что у них все в порядке. Нормальная современная семья, в которой каждому предоставлена свобода выбора. Жена выбрала работу, карьеру, а муж — дом, заботы о нем и сыне. Максим всегда знал, что так не должно быть. Он ждал, что все изменится, но увы… Где-то находится золотая середина, где? Максим устал искать ее, а Милу это не интересовало. Она витала в своих честолюбивых планах. Максим старался приземлить ее, помочь увидеть что-то интересное в том, что происходит в обыденной жизни. Но оказывать давление на Милу — занятие неблагодарное. Она удивительным образом отметала от себя советы, доводы, аргументы. Она прислушивалась только к себе, отмахиваясь от Максима, как от назойливой мошки, которая лезет в лицо.

— Перестань, Макс! — в ее голосе появлялись металлические нотки. Это говорило о крайней степени раздражения. — Ты снова за свое. Не нужно пытаться сделать из меня домохозяйку. Это не мое. Я не создана для домашних забот. Говорю честно. Зачем лукавить?

— Я только хотел…

— Я знаю, чего ты хочешь, Смыслов. Этого не будет. Я не стану варить борщи, делать уроки с Кириллом и ходить на родительские собрания в школу. За столько лет пора было понять это раз и навсегда! Если тебя это не устраивает, мы можем разойтись…

— Можем, — соглашался он, меньше всего желая этого.

— Созреешь — сообщи, — Мила любила ставить последнюю точку в разговорах.

Она всегда легко говорила о разводе. А у Максима сердце сжималось от одной мысли о расставании. Так было через пять, десять, пятнадцать лет брака. Сценарий их семейной жизни видоизменялся в двух направлениях: карьера Милы и взросление Кирилла. Мила обращала внимание на первое, Максим — на второе, и его самого словно и не существовало. Он — фантом. У него не должно быть души, желаний, эмоций. Максим был согласен и на такой удел, если бы не откровенное равнодушие Милы… Он был готов жить в роли молчаливой тени великой Смысловой сколь угодно долго, но год от года она становилась все холоднее и холоднее. Кирилл тоже перестал быть маленьким мальчиком и, все замечая, деликатно молчал и наблюдал. Максим знал, что сыну не нравится то, что он видит, слышит. Он читал это в карих глазах Кирилла, но так и не отважился поговорить с ним по-мужски. Как он мог, если перестал быть таковым для нее, для той, которую любил всегда безответно, безнадежно. Он перестал существовать для нее как мужчина. Их близость стала редкой, оставляющей тяжелый осадок у Максима в душе. Ему казалось, что ее сердце билось ровно даже в минуты наивысшего блаженства. Она испытывала его, потому что для него смыслом любовной игры всегда было доставить удовольствие прежде всего ей.

Смыслов поморщился: воспоминания о том, во что превратилась их интимная жизнь, вызывали горечь, чувство стыда. Ему было невыносимо вспоминать, как он ждал, как предвкушал каждое прикосновение. А она входила в спальню, выключала ночник над своей кроватью и тихо желала ему спокойной ночи. Она не нуждалась в его ласках. Ложась в кровать, она хотела спать и только. Он осторожно целовал ее в обнаженное плечо, вдыхал запах свежевымытой кожи. Ласково касался изящного изгиба шеи. Лениво и снисходительно она поворачивалась к нему и укоризненно смотрела своими огромными карими глазами, казавшимися в темноте двумя черными блюдцами.

— Макс, я устала.

— Я знаю, но ведь это не аргумент для того, кто сгорает от желания, — он целовал ее в теплую нежную мочку уха. — Мы не будем мешки грузить, мы будем заниматься любовью.

— У меня голова болит.

— Сейчас начну рассказывать анекдоты о жене и жаждущем ласк муже.

— Не надо.

— Я должен тебя уговаривать всегда? — Максим улыбнулся. — Я готов делать это каждый раз. Ведь это не работа, а наслаждение.

— Для меня это обязательная программа, — нехотя отвечая на прикосновения, заметила как-то Мила.

— Скажи, что ты пошутила, — отшатнулся Максим.

— А какая разница? Ведь мы должны этим заниматься, — лукаво усмехнувшись, она притянула его лицо к своей груди. Перегибать, пожалуй, не стоило.

Неожиданно настал момент, когда для Максима это тоже стало «обязательной программой». Желание близости сошло на нет, оставив не самые приятные воспоминания и несбывшиеся мечты о том, как все могло сложиться. Волшебства уже не будет — Смыслов это знал наверняка, а вымаливать крохи безответной радости надоело. Он уже ни на чем не настаивал, засыпая еще до того, как Мила возвращалась из ванны.