И начались одинокие вечера на тихой, удаленной от городской суеты даче, приводившие Максима вместо ожидаемого умиротворения в ярость, столь несвойственную ему. Он упрямо пытался работать, вникать в научные труды, но сотни молоточков упорно стучали в висках до тошноты, до истерического желания одним резким движением сбросить все со стола и никогда больше не возвращаться в столь любимый раньше мир чисел и формул. То, что было отдушиной, теперь стало пыткой, выносить которую становилось все труднее. Жизнь без Милы, без семьи потеряла для него смысл. Попытавшись отвлечься от тягостных мыслей об этом, Максим стал чаще бывать у сына, но в какой-то момент ему показалось, что его визиты не всегда бывают кстати. Наверняка это было не так, но он отличился щепетильностью и решил, что не стоит обманывать себя. Кирилл и Катя жили своей жизнью, где в его заботе нуждались не настолько остро. Это были два взрослых человека со своими планами, взглядами на жизнь, а он словно терялся в этом новом для себя качестве отца давно повзрослевшего ребенка. И как Катя ни старалась быть гостеприимной, радушной, наступил момент, когда и в их доме Максиму стало неуютно. Он изводил себя, ругал за неблагодарность, но стал приезжать к ним все реже, сводя общение к телефонным звонкам с дежурными вопросами и ответами.

Не зная, что делать, Смыслов пытался обрести равновесие в ночных поездках по пустому загородному шоссе, где можно было от души нажать на педаль газа и с трудом различать, как мелькает за окном то сосновый бор, то заснеженная посадка. Но однажды все чуть было не кончилось трагически, потому что на одном из участков с обочины тронулся автомобиль, не подававший каких бы то ни было предупредительных сигналов: ни стопов, ни поворотов. Благо недавно купленная резина позволила Максиму затормозить быстро, а сам он отделался довольно болезненным ударом о рулевую колонку. Неприятный разговор с подвыпившим горе-водителем поставил точку на ночных поездках Смыслова. У него долго болел кулак, обрушивший один-единственный удар в пьяное, улыбающееся лицо. Максим чувствовал, что готов продолжать избивать того, кто чуть было не стал виновником трагедии. Наконец-то нашелся тот, на ком можно было выместить всю накопившуюся досаду. Но выскочившая из машины женщина, пронзительно вереща, бросилась защищать своего мужа. Она плакала, совала Максиму деньги, а потом, увидев, что он успокоился, стала кричать, что запишет номер его машины и подаст на него в суд. Она висла у него на рукаве дубленки, но, резко оттолкнув ее, Смыслов сел в машину и развернулся в сторону дачи. Доставлявшая обычно удовольствие езда раздражала. Смыслов не мог ехать ни медленно, ни быстро. Ему все время мерещилось, что вот-вот кто-то выскочит на дорогу, снова вынырнет с обочины автомобиль. Максиму было настолько не по себе, что он едва нашел в себе силы вернуться на заснеженную дачу. Он даже машину не поставил в гараж, оставив ее под открытым небом у самих ворот. Он злился, просто вскипал от негодования и всю свою досаду излил на автомобиль. Он бил его ногами по колесам, стучал кулаком по бамперу и багажнику, лепил снежки и яростно бросал их в лобовое стекло. Потом вдруг стих, вытер бегущий со лба пот и, не заходя в дом, снова сел за руль. В этот поздний вечер Максим решил, что одиночество сводит его с ума, изменяет до неузнаваемости. Перемены, происходящие с ним, совершенно ему не нравились. Прежде он никогда не был таким несдержанным. Нужно было срочно что-то предпринять. И Смыслов поехал к Ирине. Он поставил машину на стоянку неподалеку от ее дома, будучи уверенным, что его примут, что ему будут рады. И не ошибся. Распахнувшаяся дверь и улыбка Ирины — одно из приятных воспоминаний недавнего прошлого, резко разграничившего то, что было до и то, что происходило в сказочном настоящем. И холод одиноких ночей сменился жаркими объятиями, ласками, которыми щедро одаривала его счастливая хозяйка его нового пристанища.

Для Максима все, что происходило с ним после развода с Милой, казалось сном. Просыпаться не хотелось, потому что только теперь он мог сравнить, какой была его жизнь и какой она стала теперь. Небо и земля, пустыня и вода, мороз и зной. Все в этих двух периодах было настолько различным, что оставалось удивляться: как он выжил в полном непонимании, игнорировании собственных желаний? Разве можно было столько лет любить безответно, не нуждаться в обычных мелочах, делающих нас счастливыми, защищенными? Мужчине тоже важно ощущать себя защищенным, конечно, не в смысле физической силы рядом, а духовной целостности, родстве душ. Жизнь преподнесла ему нежданный подарок. Это было наградой за долгие годы душевного одиночества, отчаянных попыток собрать воедино то, что изначально не могло быть одним целым. Рядом с Ириной он чувствовал себя настолько уверенно, что иногда ему не верилось, что столько лет он мог провести с другой женщиной. Где были его глаза? Он не позволял себе даже думать о ком-то, кроме Милы. Почему сердце не подсказало, что так близко женщина, которая хочет сделать его счастливым? Максим всегда знал, что его любовь и заботу принимают как должное. Кирилл — ребенок, здесь все нормально, но с Милой все зашло в тупик. Почему-то только через двадцать пять лет все его естество решило взбунтоваться и открыто признать, что так дальше жить нельзя. Зачем ему понадобилось молчать так непростительно долго? Ведь все могло сложиться иначе, и не только у него. Может быть, и Мила, наконец, осмотрелась бы по сторонам и нашла того, кто был нужен именно ей? Но даже сейчас Максиму было трудно понять, кто смог бы стать ей достойным супругом, таким, которого бы она любила, уважала, боялась потерять. Родился ли вообще такой мужчина? Максим часто задавался этим вопросом раньше, а теперь ответ был ему не нужен. Пусть сама разбирается со своей личной жизнью. Мила наверняка почувствовала облегчение, освободившись от необходимости поддерживать иллюзию давно не существующей семьи. Нет семьи, нет постоянного раздражителя в его лице. В ее взглядах, жестах было столько нескрываемого презрения, как он выжил, испепеляемый ими? Не желая ничего замечать, он не решал проблему, а просто упорно отворачивался от нее. Видит бог, он долго ждал перемен. Нет так нет. Смыслов был несказанно рад, что нашел в себе смелость начать все сначала. Наверное, за долгие душевные мытарства он все-таки обрел душевный покой, почувствовал себя защищенным и жил, стараясь не загадывать далеко вперед. Он знал, что счастье — миг. Он не может длиться долго, и обязательно найдется какая-нибудь мелочь или что-то грандиозно важное, способное все разрушить в считанные секунды. Вот был ты самым счастливым человеком и смотрел на всех с нескрываемой любовью, обожал весь мир, а через несколько мгновений все рушится, делая тебя самым несчастным, самым обездоленным и лишенным будущего. И глаза твои больше не горят, и руки опустились, и люди кажутся злыми и завистливыми. Ты увидишь в их взглядах радость. Им нравится наблюдать твои муки, они доставят им удовольствие и все только потому, что, глядя на тебя, они вздохнут с облегчением, что это происходит не с ними.

Максим отвернулся от Ирины. Она заерзала, что-то беззвучно произнося, и Смыслов поспешил закрыть глаза. А не то проснется, увидит, что он уже не спит, и побежит на кухню. Она такая легкая на подъем.

— Мне доставляет такую радость делать что-то для тебя, — признавалась Ирина. — Со мной такого никогда не было. Я испытываю радость, заботясь о тебе. Веришь?

Он верил, но, заглядывая в себя, точно знал, что ответное чувство не столь глубоко, не столь щедро. Максим никогда не произносил слов просто так, тем более слов любви. Он честно сказал, что пока не может сказать, что влюблен. Признался, что не смог до конца изгнать из сердца Милу, все, что было связано с их совместной жизнью.

— А я и не прошу тебя забывать, — тихо заметила Ирина. Она волновалась, стараясь скрыть это бесцельной суетой: одни и те же вещи она то складывала в шкаф, то снова доставала, рассматривала.

— Но ты наверняка ревнуешь меня к прошлому?

— Это никоим образом не отразится на моем отношении к тебе. Ревность — ужасный недостаток, с которым нужно бороться. Я буду вести беспощадную борьбу. Не бери в голову, если я вдруг скажу что-нибудь, что тебе не понравится.

— О чем?

— Не о чем, а о ком, — поправила Ирина.

— Ты о Миле?

— Да.

— Я сам могу наговорить о ней много нелицеприятного, но не собираюсь этого делать. И тебе не нужно, хорошо? Мы разошлись, и вряд ли слова смогут что-либо объяснить, изменить. Поэтому я не буду ни хвалить Милу, ни лить на нее грязь.

— Это благородно.

— Я не пытался получить комплимент. Я такой человек, понимаешь? А мне ведь газетчики досаждали. Ты себе не представляешь! На дачу заявились через пару дней после развода, чтобы я дал интервью. Раскрыл, так сказать, истинное лицо бездушной куклы. Они так ее назвали, — Смыслов усмехнулся. — Я послал их ко всем чертям. Охота копаться в чужом белье. Вот профессия, честное слово, не позавидуешь.

— А твоей позавидуешь?

— Не знаю. Работа как работа.

Именно Ирина посоветовала Максиму попробовать устроиться преподавателем в университет. Ему было нелегко общаться с сослуживцами, в глазах которых при встрече с ним мгновенно застывало выражение жалости. Его жалели. Еще бы — подойти к порогу серебряного юбилея и оказаться ни с чем. Как они могут делать выводы? Что они знают о его жизни? Да ничего. И не должны были, но перемыть его кости наверняка не откажутся. Максим не любил быть объектом пристального внимания. Оно допекало его, приводило в состояние нервозности, снижало работоспособность. Видимо, все это не укрылось от внимательного взгляда Ирины. Она не сразу решилась давать советы, но в какой-то момент поняла, что пора. Ирина чувствовала, что Максиму нужно менять все — и работу в том числе. Он слишком болезненно реагирует на изменившееся обращение сослуживцев к нему. Смыслов очень быстро согласился с Ириной. Почему он решил последовать ее совету? Может быть, потому, что раньше никому не было дела до него, до его проблем, внутреннего состояния. А Ирина улавливала малейшие изменения в настроении, деликатно направляя его действия в нужное русло. Она знала, что для него лучше. Интуиция влюбленной женщины помогала ей в этом. Максим доверился ей, будучи заранее уверенным в том, что эта женщина знает, что для него хорошо. Он доверился ей, как человеку, которому было до него дело. Ирине пришлось взвалить, на себя этот немалый груз его сложившихся комплексов и проблем, но, кажется, он не тяготил ее. Максим был ей благодарен. Она смогла за короткий промежуток времени стать его единственным доверенным лицом. Кирилла и Катю он в расчет не брал. Они — дети, а их действия и забота о родителях чаще всего определяются собственными нуждами. Редкий случай, когда отношения между детьми и родителями не строятся на основе помощи последних. И осуждать молодежь за это, пожалуй, не стоит. Разве родители помогают для того, чтобы постоянно слышать слова благодарности? Нет, чтобы продолжать чувствовать себя нужным, близким человеком существу, которое давно вышло из детского возраста. Они помогают детям, поддерживая ощущение своей значимости, порой осознанно обманывая себя. Максим знал, что Кирилл обязательно обратится к нему, когда деньги понадобятся, если, не дай бог, что-то случится. Он обязательно вспомнит о нем, когда нужен будет совет, когда на душе будет тяжело, когда с Катей поссорится, наконец. Но Максим со своей стороны не мог обратиться к сыну по тем же вопросам. Даже исключив материальную сторону, Смыслов-старший не вдруг решил, что не должен обременять сына и тем более невестку собственными проблемами. И от сознания того, что не к кому пойти, некому положить голову на плечо, некому сказать о наболевшем, становилось особенно тяжело. В этом смысле Ирина стала для Максима незаменимой. Он не хотел признаваться даже самому себе, что использует эту женщину так же, как и Мила в свое время использовала его самого. Правда, он не извергал на Ирину испепеляющие потоки разрушающего равнодушия. Он не показывал свое превосходство, в его отношении к Ирине не было и намека на иронию. Эта удивительная женщина вызывала у него искренний интерес, как все новое. Максим переживал этап перехода из серого, блеклого существования в тени к жизни в ярком свете любви.

— Ты не спишь? — он почувствовал нежное прикосновение ее губ к щеке, невольно улыбнулся.

— Доброе утро.

— Доброе, — Ирина обняла его, крепче прижимаясь, стараясь обвить его тело собой. Казалось, она хочет прикасаться к нему каждой клеточкой. — Мне снился такой чудесный сон.

— Расскажи.

— Нет, сны нельзя рассказывать.

— Почему? — Максим повернул голову, но увидел лишь макушку. Голова Ирины лежала у него на груди.

— Тихо!

— Что еще? — Максим прислушался.

— Сердце, — Ирина улыбнулась, целуя Максима в грудь. — Оно у тебя бьется так ровно, так спокойно, значит, все хорошо.