— Наверное, — Смыслов взял в ладони ее лицо. В который раз залюбовался ямочками, придававшими лицу выражение беззащитности, наивности.

— Что ты так смотришь?

— Просто так.

— Какой ты… Нет чтобы придумать что-то романтическое, душевное.

— Ты права. Я — сухарь, умеющий ловить кайф только от длиннющих математических формул. И мне никогда не дадут Нобелевской премии, будь я даже самым лучшим математиком.

— Видишь, и математики могли уводить чужих жен. Это ли не доказательство горячего сердца?

— Это доказательство безрассудства. И вообще это было так давно, но математика вечна!

— Да-а? — встрепенулась Ирина. — А я не на поминаю тебе какой-нибудь закон, от которого дух захватывает?

Они рассмеялись. Ирина не дала Максиму ответить, мягко прикрыв его рот ладонью. Он поцеловал ее и застыл в ожидании. Он был уверен, что Ирина захочет расслабиться в его объятиях, получить удовольствие от утреннего секса, который особенно возбуждал ее. Ирина любила заниматься этим при ярком свете, не испытывая никаких комплексов. Максим поначалу не мог ответить ей такой же раскованностью. Но Ирина медленно, день за днем вводила его в мир совершенно новых удовольствий. Он ощущал себя мальчишкой, попавшим в постель жрицы любви. Отметая всякие намеки на ревность, он все же не мог отмахнуться от вопроса: сколько счастливцев побывало в ее жарких объятиях? Максим не собирался показывать, что ее сексуальность порой пугает его. Она смело экспериментировала в постели, ненавязчиво увлекая его за собой, заставляя забыть о стыде, привычках. Она умела сделать так, что все вокруг переставало иметь значение. Мир словно отодвигался, оставляя их в небольшом, ограниченном пространстве, где властвовали только эмоции, страсти, наслаждение. Это было непередаваемое ощущение раздвоения личности, когда один человек пытается воспринимать то, что происходит, а другой — не в силах делать это, полностью отдаваясь во власть удовольствий.

Максим смотрел Ирине в глаза, мысленно повторяя, что таких глаз больше нет. В них и море, и небо, и вечность. Он может смотреть в них, не боясь утонуть, улететь, раствориться в бесконечности. Сейчас они смеялись, манили.

— Ты очень красивая, — тихо сказал Максим.

— Я знаю, — спокойно ответила Ирина и откинулась на спину. Она развела руки в стороны, запрокинула голову и, закрыв глаза, прошептала: — Я столько раз слышала это, но никогда мне не было так приятно. Правда, с каждым годом все меньше верится в то, что это правда.

— Не будем о годах, — Максима неприятно резанула фраза о тех, кто до него говорил Ирине комплименты. — Не жди, что я теперь скажу о том, как ты замечательно выглядишь.

— Почему?

— Не хочу снова стать одним из тех, кто повторял это до меня.

— Ты ревнуешь? — ее лицо снова оказалось над ним.

— Нет.

— Мы так не договаривались!

— А мы никак не договаривались, — усмехнулся Максим и закрыл глаза.

— Действительно, — Ирина вздохнула и, резко повернувшись, встала с постели. Максим в который раз залюбовался мягкими формами ее красивого тела. — Сейчас принесу кофе.

— Ириш?

— Что? — она повернулась, держа в руках бледно-розовый пеньюар. Она словно нарочно не спешила надевать его, дразня Максима своей обнаженностью.

— Ты обиделась?

— Что ты? — она улыбнулась, подарив ему свои милые ямочки. — Кто-то из актеров сказал, что обижаться — это удел горничных. Да и я в том возрасте, когда обижаться дурной тон.

— Постой, куда ты собралась?

— На кухню. Я собираюсь приготовить кофе по-венски.

Максим хотел сказать, что сам с удовольствием займется приготовлением завтрака, но Ирина со свойственной ей легкостью и быстротой выпорхнула из комнаты, одеваясь на ходу. В проеме двери мелькнул ее длинный прозрачный пеньюар, а еще через мгновение из кухни донеслось негромкое шипение закипающего чайника и музыка. Ирина всегда включала радио, находила подходящую настроению волну и возилась на кухне обязательно под музыку. На этот раз это был грудной голос Таисии Повалий: «Одолжила, одолжила…» Смыслов поднялся, заправил постель. Проведя ладонью по щеке, почувствовал под пальцами щетину и направился в ванную. Он не любил бриться, всегда подчеркивая, что это сущее наказание для мужчин. Правда, и со щетиной он ходить не любил. Рекламные плакаты с лицами молодых красавчиков, заросших щетиной, приводили его в недоумение.

«Если я явлюсь таким на работу, меня обязательно спросят, не заболел ли я, не случилось ли чего. А вот им можно — везет», — как-то сказал он Миле. Она никогда не комментировала услышанное. Но из каждой заграничной поездки обязательно привозила все новые кремы для бритья, лосьоны и средства для ухода за телом. Тем самым она давала понять, что ей нравятся мужчины с гладковыбритым, свежим лицом и хорошо пахнущим телом.

Задержавшись у зеркала, Максим поворачивал голову то вправо, то влево. Он разглядывал себя, словно видел впервые. Ему показалось, что морщины стали не такими глубокими, глаза приобрели задорный блеск, губы готовы растянуться в улыбке. И все потому, что ему так хорошо, легко и свободно в этой маленькой, но уютной однокомнатной квартире, где даже его сумке не сразу нашлось место, настолько его было мало. Но это не имело никакого значения, потому что ни он, ни Ирина не замечали бытовых мелочей. Их не стало, все теперь было важным и в то же время не имело значения. Не было возраста, не было проблем, планов, страхов. Они переставали ориентироваться во времени и пространстве, полностью отдаваясь накатывающей волне желания. Это было необыкновенное состояние, когда единственное чего не хватает — полета. Были бы крылья, взмахнуть ими, взлететь и почувствовать, как со всех сторон подхватывают тебя воздушные потоки, обтекают послушное, потерявшее вес тело.

— Макс, — Ирина постучала. — С тобой все в порядке?

Не слыша шума льющейся воды и вообще каких-либо звуков, Ирина настороженно посматривала на дверь ванной комнаты. Потом не выдержала. Она осторожно подкралась и приложила ухо к блестящей от лака дверной поверхности. Тишина, никаких намеков на присутствие живого человека. И тогда сердце Ирины сжалось от страха. Она закрыла глаза и представила Максима, неподвижно лежащего на холодном кафеле. В этом возрасте сердце часто подводит мужчин.

— Дура, о чем ты думаешь! Нельзя притягивать плохое, — прошептала Ирина, отгоняя навязчивое, видение. Она взялась за дверную ручку, но в последний момент решила не врываться без стука.

— Макс, отзовись!

— Ты что? — он открыл дверь и, увидев ее испуганное лицо, удивленно поднял брови.

— Кофе готов, — едва не плача, сказала Ирина.

Она прижала руку к груди, мысленно ругая себя за панику. Разве можно так? Нет, этот мужчина сводит ее с ума. Она настолько боится утратить его, что скоро совсем голову потеряет. Уже потеряла. Каждый день она чувствует себя настолько счастливой, что к этому ощущению невольно прибавляется страх всего лишиться. Так не бывает. Она никогда не спешила домой, никогда не замирала перед тем, как открыть дверь, никогда столько не улыбалась. Все, что было раньше, казалось затянувшейся репетицией перед главным событием — появлением в ее жизни Максима. Но мысль о том, что он не испытывает к ней таких же чувств, что они не связаны обещаниями, клятвами, не давала ей покоя. Сказка, в которой ей было так хорошо, могла закончиться в один миг. Максим — вольная птица. Упорхнет снова на свою дачу, окунется в воспоминания о той жизни, долгой, мучительной жизни с Милой. Она не отпускает его. Ирина чувствует. Ничего не говорит, ни о чем не спрашивает, но чувствует. На днях она заметила, как напряженно всматривался он в ее побледневшее лицо, когда случайно включил передачу с Крутовым. Он слишком поспешно переключил канал, когда Ирина вошла. Она успела заметить его волнение, но нарочно не стала задавать вопросов. Ей все было ясно. В ее доме Макс пытался найти убежище от самого себя. И никогда он не признается ей в любви, потому что ее нет. В его сердце властвует Мила. Да и что такое полгода в сравнении с четвертью века?

— Да что с тобой? — Максим осторожно взял Ирину за руку. Похолодевшие пальцы казались безжизненными.

— Ничего, — она попыталась улыбнуться, но из глаз вдруг полились слезы. Стыдливо вытирая их, Ирина покачала головой. Нервы совсем расшатались. Слишком долго она ждала этого счастья, а теперь, когда оно у нее в руках, кажется, нет сил и смысла удерживать его. Оно или есть, или его нет.

— Ириша, — Максим обнял ее. — Ты все-таки обиделась. Не нужно, слышишь?

— Ты не понял, — высвобождаясь из объятий, всхлипнула она.

— Объясни.

— Ты слишком долго был в ванной, — четко, злясь на саму себя, произнесла Ирина. — А теперь пойдем пить кофе. Он уже совсем остыл, и пенка осела.

Смыслов недоуменно смотрел ей вслед. То плачет, то смеется, то вдруг печалится об остывшем кофе. Что-то с ней не так сегодня, как натянутая струна. Перехвалил он ее.

— Очень вкусно, — попробовав кофе, заметил Максим.

— Я рада, — привычно улыбаясь, ответила Ирина. Она уже пришла в себя, понимая, что со слезами перебарщивать не нужно, а то можно попасть в ряды истеричек. Их мужчины остерегаются. Но сегодня она не пыталась играть. Она на самом деле испугалась, а страх лишает способности трезво мыслить. Он вносит лишь хаос и разрушение.

Телефонный звонок прозвучал как всегда тихо. Максим протянул Ирине трубку. Благо аппарат стоял на кухонном столе, но и здесь его было едва слышно. Все потому, что Ирина не любила ничего громкого.

— Кому нужно, тот дозвонится, — отвечала она на предложения Максима выставить режим звонка погромче.

— Алло! — Ирина автоматически перевела взгляд на часы. Начало десятого.

— Здравствуйте, Ира!

— Здравствуй, Катюша, — голос невестки Смыслова Хмелевская узнала сразу. Такой приятный тембр. Эта милая девушка вызывала у Ирины только симпатию. Выбор Кирилла казался ей безукоризненным.

— Извините, а Максима Сергеевича можно? — Катя впервые воспользовалась этим телефоном. Смыслов не так давно оставил Кириллу номер Ирины на всякий случай. При этом объяснил, что с недавних пор часто бывает в доме крестной Кирилла и что об этом не знает мама. Смыслов не просил дать обещание хранить все в тайне. Он решил, что рано или поздно все откроется, а когда — не столь важно. Ни у Кирилла, ни у Кати сообщение не вызвало никаких вопросов. Они просто приняли случившееся как должное. Кирилл, кажется, был даже доволен тем, как разворачивались события, а Катя, не смея осуждать его отца, все-таки была огорчена.

— Конечно, можно. Макс, это тебя.

— Доброе утро, Катюша, — Смыслов улыбнулся, предвкушая разговор. Он всегда радовался возможности пообщаться с этим добрейшим созданием. Выбор Кирилла приводил Максима в восторг. Где сын нашел такое чудо?

— Здравствуйте, Максим Сергеевич. Я не рано?

— Нет, все нормально. Как твои дела, девочка?

— Спасибо, все хорошо.

— А у Кирилла?

— У него все в порядке, Максим Сергеевич, — ответила Катя. — У нас все хорошо, а вот у… Короче говоря, я звоню по важному делу. То есть, я считаю, что оно важное, а вы можете быть иного мнения…

— Я слушаю тебя, пожалуйста, говори, — Смыслов осторожно отхлебнул кофе, машинально собирая со стола на палец крошки от уже остывших тостов.

— Мила Николаевна в больнице.

— Мила? — Максим резко поставил чашку на стол, расплескав кофе.

— Я была у нее несколько раз. Она очень плохо выглядит.

— Что с ней? — Максим поднялся, повернулся к окну так, что Ирине был виден его четко очерченный профиль. Подрагивающие крылья носа, раскрасневшиеся щеки говорили о волнении, которое он не мог скрыть.

— Я разговаривала с врачом. Сейчас ей немного лучше, но это результат уколов, строгой диеты. А Миле Николаевне необходима операция. У нее два больших камня в желчном пузыре. Вообще врач говорил много, а я так плохо разбираюсь в медицине, что половины не поняла. Но главное, что Мила Николаевна сегодня выписывается под расписку. Она вообще не хочет ничего слышать об операции, — Катя сделала небольшую паузу, надеясь, что Смыслов что-то скажет в ответ, но он молчал. — Это опасно. Мне не удается повлиять на нее. Она трудный человек.

— Что должен сделать я, по-твоему? — Максима не особенно радовала новость, однако, зная Милу, он понимал, что у него мало шансов отклонить ее «нет». Советы и Мила — вещи несовместимые. Так было всегда. Мало надежды, что за каких-то полгода все изменилось.

— По-моему, ей очень одиноко. В таком состоянии человеку свойственно делать ошибки. Вы были столько лет вместе. Максим Сергеевич, может быть, вы попробуете ей помочь. Вдруг это сможет что-нибудь изменить?

— Нет, — мгновенно ответил Смыслов, даже не ожидая, что может так спокойно отказаться. Первое впечатление от новости мгновенно улетучилось. Место жалости, беспокойства заняло холодное равнодушие, замешанное на злорадстве. Это было новое ощущение, не испугавшее, но удивившее Максима. Он вдруг почувствовал, как легко в таком состоянии держать сердце закрытым. Это так облегчает жизнь. И Смыслов твердо повторил: — Нет.