— Сколько тебе лет? — внимательно глядя на Катю, спросила Мила. Она задала вопрос вовсе не для того, чтобы получить ответ. Ей хотелось сказать этим, что мудрость и терпимость этой совсем еще молодой женщины вызывает у нее восхищение.

— По теории переселения душ, я живу последнюю жизнь, — серьезно ответила Катя, поправляя завиток каштановых волос.

— Не слишком ли много теории? Пора перейти к практическим занятиям, — улыбнулась Мила. — Тебе пора домой. За окном лето, но уже август — дни стали короче. Я буду переживать, если ты поедешь затемно.

— Хорошо, Катя поднялась. — Я не знаю, пустят ли меня завтра…

— Не пустят — и не рвись. Занимайся собой. Тебе вредна излишняя суета. А за мной будет кому присмотреть. Я обо всем договорилась, — Мила старалась выглядеть спокойной. — Скоро будешь со мной гулять в больничном парке, все будет позади. А пока поезжай.

— Договоритесь, чтобы мне разрешили здесь переночевать, — с жаром попросила Катя.

— Это еще зачем? — Мила медленно села.

— Буду отвлекать вас своей болтовней.

— Поезжай, — Мила чувствовала, что последний укол, сделанный всего пару часов назад, скоро перестанет действовать. Зависимость от инъекций угнетала Милу. — Спасибо тебе, Катенька. Поезжай, а я завтра утром позвоню… Может быть, позвоню…

Оставшись одна, Мила скорчилась от боли и нажала кнопку вызова медсестры. Когда начинался очередной приступ, перспектива оказаться на операционном столе переставала казаться чем-то ужасным. Напротив, она сулила избавление от мучений, и эта мысль в какой-то степени успокаивала Милу, придавала сил. Пройдет ночь, всего лишь ночь, и все будет хорошо. Успокаивая саму себя, Мила старалась уснуть, но ей это никак не удавалось. Столько мыслей пронеслось в голове, словно вся жизнь промелькнула. Иногда казалось, что все происходило не с ней, на сколько вещей она теперь смотрела по-другому. Однако перемены во взглядах были запоздалыми. Мила ощущала себя несчастной, одинокой, отвергшей всех и вся. И ради чего? Раньше она знала, сейчас сомневалась. Она отчетливо поняла, что одиночество не для нее, и насколько бы ей сейчас было легче, если бы Максим был рядом. А ведь он знает, что она в больнице. Катя не могла не сказать. Почему же он не приехал? Сейчас его отсутствие беспокоило Милу больше всего на свете. Проблемы с работой, сыном, ссора с подругой — все это были такие мелочи. Миле был нужен Максим, и она всеми силами убеждала себя в том, что и она ему так же необходима. Он наверняка переживает. Ему не может быть безразлична ее боль. Уязвленная мужская гордость не дает ему сделать шаг навстречу. Или он попросту боится ее ответной реакции. Мила ворочалась. Она прокручивала в голове все, что происходило между ними накануне развода, и все больше убеждалась, что она была неправа.

Она вела себя ужасно. Максим всегда позволял ей быть капризной, избалованной, а она отвечала пренебрежением, постоянно пыталась унизить его, показать насколько она выше, успешнее, сильнее. Он столько лет терпел это. Терпел, потому что любил. Он хотел быть рядом несмотря ни на что. А ей было все равно. Она не замечала, как больно ранит его изо дня в день, как убивает его равнодушием. И его, и сына, и родителей — всех близких, до которых ей не было дела. Она не позволяла себя отвлекаться на такие мелочи, главным для нее всегда была работа, сначала журнал, потом — телевидение. Единственное, ради чего она была готова на жертвы — слава, успех и маленькие победы над собой, своим плохим настроением, самочувствием, страхами. Она не настолько была уверена в себе, как хотела показать. Ей всегда казалось, что кто-то наступает ей на пятки, идет по ее следу и вот-вот опередит, перечеркнув все старания. Может быть, поэтому Мила перебарщивала, иронично посмеиваясь над любителями гороскопов, предсказаний, над всеми, кто открыто показывал свою слабинку, стараясь оправдать собственные ошибки астрологическими прогнозами. А у нее не должно было быть слабых мест. К тому же у Милы всегда был Максим — ее тыл, ее опора. С ним она могла не притворяться. Он знал ее изнанку, любил ее разную, позволял быть разной. Но чаще она была отчужденной, холодной, молчаливой. Она так редко давала ему понять, что нуждается в нем…

Как же завидовала ей Ирка Хмелевская! Она прятала свою черную зависть за постоянными комплиментами и похвалами в адрес Смыслова. Наивная, она думала, что Мила ничего не замечает. Все было предельно ясно. Только натура у Смысловой была такова, что она получала удовольствие, даже осознавая, что является предметом зависти. Разорвать отношения означало обрести врага, а будучи вхожей в его дом, можно было чувствовать себя более-менее спокойно. Мила подчеркивала, что Ирина — ее лучшая подруга, доверенное лицо, и всякий раз провоцировала ее. Это было нечестно и жестоко, но Мила чаще, чем было надо, заводила с ней разговоры о неминуемом разводе. Как же ей было приятно слышать восклицания подруги, лживые попытки направить ее на путь истинный. Обе переигрывали и, кажется, теперь Хмелевская должна быть довольна. Максим свободен. Миле лишь однажды пришло в голову, что Ирина могла бы пустить в ход свое женское обаяние, чтобы заполучить его. Вряд ли она действительно смогла бы его полюбить, но получить кайф от того, что муж Милы теперь в ее объятиях, — это весьма вероятно. Наверняка она мечтала о таком муже, полагая, что уж она-то смогла бы сделать его счастливым, его и себя. Все ее разговоры о старомодности брака, никчемности современных мужчин — блеф. Мила с некоторых пор кожей чувствовала, что Ирина лжет. Когда точно произошла эта перемена, Смыслова понять не могла. Но Ирина вдруг изменилась, а после их развода вообще стала вести себя более чем странно. В ее поведении ощущалось явное превосходство, снисходительность. Она старалась быть тактичной, по старинке силилась вникать в проблемы подруги, но они явно не трогали ее души. Ее лицо не выражало ничего, кроме скуки и явного желания поскорее окончить разговор. Она больше не позволяла Миле приезжать в свой дом в любое время. Она теперь не желала быть готовой играть роль восхищенной слушательницы, всегда и во всем поддерживающей подругу.

Мила злилась на саму себя, что позволила Ирине столько лет занимать место лучшей подруги. А как могло быть по-другому? Мила сама отталкивала всех. Так уж сложилось со школьной скамьи. Почему-то Миле было неуютно в компаний своих сверстниц, но Ирина смогла сделать так, что чаще других оказывалась рядом. Она так старалась попасть в узкий круг друзей Милы, что та, в конце концов, приняла ее в него. Ирина никогда не осуждала, не пыталась спорить. Она уже тогда восхищалась, льстила, внимательно выслушивала и поддерживала в Миле ее честолюбивые планы. Пожалуй, Мила была благодарна ей за то, что она всегда так уверенно говорила о ее успешной карьере в ближайшем будущем. Ирина подбрасывала дровишки в костер тщеславия, когда Мила вдруг опускала руки. В синих глазах лучшей подруги всегда были бесовские искры. Энергия так и била из нее невыносимо горячим источником. Именно этого так не хватало Миле — откровенной жажды жизни, любви. Холодная и рассудительная, она была полной противоположностью страстной натуре Ирины. Даже долгие годы общения не смогли ничего изменить. Обе оставались верны себе.

Мила вышла замуж, не собираясь ждать того испепеляющего чувства, на которое так надеялась Ирина. От спутника жизни ей было нужно совсем иное. По всем пунктам ее неписаных законов Смыслов проходил, как удачная кандидатура, да и к тому же с очень эффектной внешностью. Красивый, умный мужчина, на которого заглядывались, а ей, Миле, льстило, что это она позволяет ему себя любить, выдвигает условия, командует. Кажется, Хмелевская с самого начала подшучивала, что оказалась не в том месте и не в нужное время, имея в виду знакомство с Максимом. Сначала это были невинные шутки, а с годами они переросли в едва скрываемую досаду, зависть. Ирина, подтверждая свою страстную, легко увлекаемую натуру, бросалась в водоворот многочисленных романов. Она не скрывала, что мужчины интересуют ее лишь в качестве сексуальных партнеров.

— У них нет сердца, — говорила Ирина. Это было ее твердое мнение. Вероятно, образ диктатора-отца на всю оставшуюся жизнь наложил отпечаток на ее восприятие мужчин. Только Мила не верила, что подруга никогда не изменит своего мнения. Она не ждала этого момента, не пыталась повлиять на Ирину, просто имела свое мнение о ее проблемах. У Смысловой не было времени глубоко задумываться над душевными переживаниями подруги. Ее хватало только на короткие, емкие комментарии очередного быстротечного романа. В одном Мила теперь была уверена — Ирина это женщина, остающаяся в гордом одиночестве, с намеками на феминизм, явно скрывающий желание иметь рядом мужчину, обычную семью, детей…

Все должно было быть наоборот. Это Миле не стоило выходить замуж, чтобы всю жизнь мучить единственного преданного мужчину и совершенно не заботиться о сыне. Это Ирина должна была стать хорошей женой и матерью. В ее семье никогда бы не стояла проблема выбора: дом или работа. Кого винить в том, что Мила всегда знала, что выберет? Она никогда этого не скрывала, а Ирина очень удачно подливала масло в огонь. Как вкрадчиво звучал ее голос, когда она жалела свою лучшую подругу. Как же она «понимала» ее, уверяла, что та все делает правильно. В то же время Ирина всегда подчеркивала, что Максим — клад, который достался ей совершенно незаслуженно. А Мила все слушала и радовалась тому, что у нее действительно все так здорово складывается. И пусть Ирка заводит бесконечные романы… Ей это не кажется грязным. Они всегда были разными, зачем же было цепляться за эту «лучшую подружку» и отталкивать Максима? Зачем было демонстративно предпочитать ее общество ему? Мила играла в только ей понятную игру безо всяких правил, логики, здравого смысла. Она думала, что это будет продолжаться вечно, и просчиталась. Максим не выдержал. Такая опора дорогого стоила, и поэтому сразу же после развода Мила поняла, что все делала не так.

После операции Мила чувствовала себя плохо. Она настолько уверила себя, что чуть ли не через несколько часов будет вести активный образ жизни, что теперь снова хандрила. Уколы не прекратились, лекарства, которые приходилось пить, действовали Миле на нервы. У нее началась депрессия, причины которой были не только в послеоперационном синдроме. Врачи не торопились ее выписывать, и это тоже стало причиной беспокойства. Мила жила больничным расписанием: от обхода до отбоя. Она находилась в двухместной палате, куда больше никого не положили. Это преимущество оборачивалось против Милы. Врачи не учли, что одиночество не способствовало ее выздоровлению. Оно ожидало ее дома, а потому тяготило.

Приятным сюрпризом для Милы стали посещения сына. Как Кате удалось уговорить Кирилла, оставалось для Милы загадкой. Она знала, что он такой же упрямый, как его мать. К тому же то, что он думал об их отношениях, то, как он старательно избегал повода для встреч, не было для Милы тайной. Она понимала, что в каком-то смысле потеряла сына, и упущенного нельзя было вернуть. Но ведь и она долгие годы не заботилась о нем. Работа отнимала слишком много времени, на общение попросту не оставалось времени. Но для кого она старалась? В конце концов, она ведь купила ему квартиру, в которой им с Катей, кажется, уютно. Мила искала оправдания былого равнодушия. Да, она была равнодушна. Но рядом с Кириллом всегда был Максим, а это означало гарантию того, что все будет как надо. Теперь Мила думала, что только уверенность в муже придавала ей силы, помогла полностью отдаваться работе и смело подниматься по карьерной лестнице. Роль Максима в ее жизни вырисовалась не второстепенной, а чуть ли не главной. Именно его участие теперь казалось Миле определяющим. Она снова и снова возвращалась к этому. Как же она могла быть такой неблагодарной?

За тот недолгий период, что Мила лежала в больнице, она провела в раздумьях гораздо больше времени, чем за всю жизнь. Не нужно было никуда спешить. Голова была свободна от планов на будущий эфир. Никаких планерок, командировок, забот о внешности. Пожалуй, в последнем Мила расслабилась даже больше, чем нужно, но находила в этом особое удовольствие. Когда ежедневно нужно выглядеть на все сто, так приятно провести несколько дней в полном пренебрежении к чудесам современной косметологии и макияжа, правда, не отказываясь от нанесения крема на ночь и элементарных гигиенических процедур. Ее лицо, тело отдыхало от Шанелей, Карденов, моды и собственного вкуса.

— Мила, тебе невероятно идет стиль деловой женщины с элементами некой легковесности, — так давно и надолго определил ее внешний облик Максим. Конечно, по обыкновению Мила сделала вид, что пропустила услышанное мимо ушей, но для себя сделала вывод и прислушалась к ненавязчивому совету мужа. Как здорово он умел оказывать на нее влияние. Он даже сам не догадывался об этом… Мысли Милы снова и снова возвращались к Максиму. Она была уверена, что он так же часто вспоминает о ней. Она не могла думать по-другому. Как ни странно, но за полгода, что она провела в роли свободной женщины, Мила так и не привыкла к этому качеству. То, о чем она легко говорила, к чему пришел их брак, на деле оказалось довольно скучным, бессмысленным времяпрепровождением. Поначалу, расставшись с Максимом, она чувствовала, что словно бы сбросила с себя непосильный груз. Бесконечные обиды, недомолвки, молчанки, недовольство друг другом свели их брак на нет. Но очень скоро Мила поняла, что отчаянно нуждается в том, от чего так легко избавилась. Парадоксально! Ей был нужен Смыслов, его ответное молчание, скупые диалоги. Ей было жизненно необходимо раздражаться от вопросов, заданных им не вовремя, поглощать его заботу, время от времени снисходя до мимолетной похвалы. Мила хотела ложиться в постель, согретую теплом его тела, вдыхать запах его подушки. Обычно от нее пахло терпким одеколоном — любимый аромат Максима. Миле захотелось снова почувствовать прикосновения его рук, робкий шепот, крепкие объятия. В ней проснулись плотские желания, находившиеся в извечной дреме, когда Максим был рядом и так жаждал ее ласк, нежных слов. Теперь она оказалась в положении Смыслова, который, желая ее, натыкался на постоянные отказы, холодность, раздражительность. Как же он жил все эти годы?