Георг Борн - Султан и его гарем

В темницах томились в оковах жертвы религиозной злобы, обреченные на голодную смерть! Это были жертвы, возбудившие подозрение и ненависть Шейх-уль-Ислама. Из камер слышались вопли и стоны. Трупы выносились глухой ночью из Чертогов смерти и зарывались где-нибудь на дворе.

Но что означал этот странный крик о помощи, этот вопль ужаса? Реция ясно слышала, что он выходил со двора.

Уже стемнело. Красноватый мерцающий свет падал на потолок той камеры, где находилась Реция.

Что совершалось на дворе под прикрытием ночи? Она должна была узнать, в чем дело! Ужасные звуки отогнали от нее сон!

Она приставила к окну стул из смежной комнаты, где так долго находился принц Саладин, и влезла на него. Теперь она доставала до окна и могла видеть, что происходило во дворе. Ее взорам представилось такое страшное зрелище, что она в ужасе отскочила назад.

На дворе совершался суд над каким-то несчастным. Это он испускал пронзительные крики о помощи.

Восемь дервишей с зажженными факелами составляли круг. Трое остальных сорвали с софта Ибама, так как это был он, одежду до самого пояса. Затем веревками привязали его руки, ноги и шею к деревянному столбу так крепко, что он не мог шевельнуть ни одним членом, они привязали его грудью к столбу, так что, казалось, несчастный обнимал столб.

Затем трое дервишей схватили палки, и через три удара кровь показалась на спине софта.

Ибам должен был сознаться, что он только играл роль сумасшедшего и все слова его были сказаны им из коварства, злобы и презрения к вере. Но он не хотел этого говорить, и за это ужасный приговор был исполнен. На дворе Чертогов смерти – «за измену и обман он должен был быть подвергнут бичеванию», так гласил приговор Шейха-уль-Ислама и его советника. Кровь текла со спины несчастного страдальца, но удары сыпались на израненную окровавленную спину.

Бледное лицо софта было обращено к небу, словно он взывал о помощи и защите.

Но, казалось, вид обнаженного, окровавленного тела только возбуждал в палачах злобу и бешенство.

Реция в ужасе закрыла глаза.

Дервиши довершали казнь уже над мертвым!

Софт Ибам уже отошел к праотцам, когда его наконец отвязали от позорного столба.

Дервиши наклонились над ним и, убедившись в его смерти, дали знать Шейху, что софт был подвергнут бичеванию, но не мог пережить его. Шейх же доложил Баба-Мансуру и его советнику, что софт умер и вместе с ним смолкли и его смелые речи.

Перед домом софта Ибама, обвиненного в ереси, которого, как говорили в народе, взяли для того, чтобы привлечь к ответственности, ежедневно собирались толпы людей: одни желали видеть чудо, другие делились друг с другом своими мыслями о воскресшей из мертвых.

Со всех частей города стекались горожане к пророчице и спрашивали ее совета в разных делах. Собравшиеся перед домом люди рассказывали, что она слово в слово знает все суры[20] и часто ссылается на них в своих приговорах и советах. Часто она дает совершенно неясные, непонятные ответы, а иногда предсказывает удивительные вещи.

Весть о воскресшей из мертвых девушке скоро разнеслась повсюду и дошла до ушей слуги принцессы.

Грек остолбенел при этом известии, ему невольно вспомнился призрак Черного гнома.

Вечером он выбрал свободное время, чтобы отправиться к дому возле большого минарета. Перед домом он застал толпу. По большей части это были старики, и притом из беднейших слоев.

– Скажи-ка мне, – обратился Лаццаро к одному старому носильщику, который стоял в стороне с несколькими другими, – здесь ли находится чудо, восставшее из мертвых?

– Да, здесь, ты найдешь это наверху! Ступай и подивись чуду!

– Кто она такая и как ее зовут?

– Этого я не знаю! Да и что нам в ее имени? Она – пророчица, этого достаточно! – отвечал старик.

– Можно ли теперь ее видеть?

– Да, там наверху еще много народа! Когда она говорит, кажется, будто звучит голос с неба, – продолжал старик, снова обращаясь к своим знакомым.

Лаццаро вошел в дом. Там была страшная давка. Каждый хотел видеть чудо, многие желали обратиться с вопросами к пророчице. Большинство же было привлечено любопытством. Кое-как добрался он до лестницы. Сверху донизу стеной стояла толпа. Никто не мог двинуться ни взад, ни вперед.

Удивительно еще, как деревянная лестница могла выдержать такую тяжесть.

Лаццаро был всегда находчив в подобных обстоятельствах. Употребляя в дело свои локти, он именем светлейшей принцессы приказывал дать ему дорогу. Многие, следуя этому приказанию, сторонились перед ним, остальных же он бесцеремонно отталкивал в сторону и таким образом благополучно пробрался через толпу наверх. В сенях тоже было тесно, но все же не так, как на лестнице, и пройти здесь греку не стоило ни малейшего труда.

Дверь комнаты, где помещалось чудо, была открыта. Она, казалось, даже была снята, так что не только можно было беспрепятственно входить и выходить в нее, но и видеть саму комнату.

Лаццаро пробрался к дверям.

В комнате, на ковре, стояли на коленях десяток или более женщин и мужчин; по обе стороны пророчицы, но в некотором отдалении от нее, находились две свечи, так что благодаря темному ковру, спускавшемуся сзади с потолка и, по-видимому, делившему комнату на две части, да еще и без того царившему в покое мраку, нельзя было хорошо рассмотреть пророчицу.

По обе стороны около свечей стояло по ходже, или слуге имама; казалось, они наблюдали за порядком и были здесь сторожами.

Перед спускавшимся сверху ковром, на чем-то высоком, сидело или стояло чудо, или пророчица. Видна была только ее голова, все же остальное тело было закутано в плащ с богатым золотым шитьем. Он был очень широк и длинен: густыми складками покрывал он всю ее фигуру и закрывал даже тот предмет, на котором она сидела или стояла.

На голове у нее была надета зеленая косынка. Все лицо, за исключением глаз, было закрыто покрывалом. Таким образом, глядя на пророчицу, посетители видели одни глаза; лицо, руки, шея, туловище – все скрывала одежда.

В ту минуту, как Лаццаро подошел к двери и пристально стал смотреть на таинственно укутанную пророчицу, раздался ее голос. Время от времени принималась она говорить, после того как что-то шевелилось сзади ее – это не могло ускользнуть от взора внимательного наблюдателя. Голос ее был чрезвычайно благозвучен и производил неотразимое впечатление на всех тех, кто, стоя на коленях, с благоговением внимал ее речам.

«Зачем желать другого судьи, кроме Аллаха? Он дал вам Коран для отличия добра от зла! А потому не принадлежите к числу тех, которые сомневаются в нем. Слово Аллаха совершенно по своей правде и беспристрастию! Слова его не может изменить никто! Ибо он всеведущий и всемогущий!»[21]

Пророчица снова смолкла, но все еще слышался ее голос, словно серебристый звон колокольчика.

У ног ее Лаццаро увидел разные дары, которые оба ходжи время от времени клали в сторону.

По голосу грек тотчас же узнал Сирру, в свою очередь и она не могла не видеть грека, но ни одно движение ее глаз не выдало этого.

Так это ей дивились все, кто стекался к этому дому? Она теперь уже некоторым образом имела если не власть, то, по крайней мере, сильное влияние на толпу, и он чувствовал, что влияние ее должно было расти, если бы она продолжала обращать свои речи к той части народа, в которой легко было разжечь слепую веру. Влияние ее могло сделаться громадным, это очень хорошо понимал хитрый грек.

Но какая опасность угрожала ему, когда считавшаяся мертвой была спасена из могилы и возвращена к жизни? Он понимал, что ему стоит бояться ее и ее ненависти. Он сознавал, что не было человека, которого Сирра ненавидела бы так глубоко, как его. Она знала кое-какие вещи, которые могли дорого обойтись ему, если он только не найдет себе могущественного защитника.

Он не мог объяснить себе, что произошло после того, как он сам положил ее в черный ящик и ее засыпали землей. Он видел только одно – она была жива. Но как вышла она из могилы, это оставалось для него непостижимым.

Но вот снова раздался ее прекрасный голос.

«Вы, правоверные, не водите дружбы с теми, кто не одной с вами веры. Они не преминут соблазнить вас и ищут только вашей гибели! Ненависть свою к вам произнесли уже их уста, но гораздо худшее еще скрыто в груди их!»

В эту самую минуту слова Сирры были прерваны чьим-то криком. У входа показалась старая гадалка Кадиджа. И она узнала по голосу свою умершую и схороненную дочь!

– Да, да! – кричала старуха и бросилась на ковер среди преклоненных мужчин и женщин. – Это она, воскресшая из мертвых! Это она, моя дочь Сирра! Потеря за потерей! Зачем не вернулась ты в мой дом? Зачем пошла ты в чужое место?! – продолжала она, жадными взглядами пожирая принесенные дары. – Здесь нахожу я тебя вновь! Чудо! Да, это чудо, и никогда еще не было ему подобного! Ты Сирра, дочь моя Сирра, умершая и схороненная!

Трудно описать впечатление, произведенное этой сценой на присутствующих! Все теснились к входу посмотреть на старую Кадиджу и послушать ее! Более убедительного доказательства справедливости существования чуда не могло быть, и Мансур-эфенди, за занавеской наблюдавший за успехом своего дела, не мог и желать более благоприятной для себя сцены.

Но вот один из слуг-дервишей пробрался сквозь толпу к одному из сторожей, шепнул ему что-то и тем же ходом удалился. Сторож подошел к самой портьере и сказал несколько слов довольно тихо, так что они были слышны только помещавшемуся за портьерой.

Вслед за тем внизу дома и на лестнице раздался шум. Ясно слышались громкие голоса и удары. Это кавасы очищали дом от любопытных, так как султанша Валиде желала посетить пророчицу. В несколько минут удалось им пробиться сквозь толпу и прогнать народ с лестницы, затем они поднялись наверх и так же бесцеремонно выгнали оттуда всех коленопреклоненных, в том числе грека и старую Кадиджу, громкие возражения и убеждения которой не привели ни к чему. В целом доме не должно было остаться ни души, кроме Сирры и двух сторожей у свечей. Вся улица была очищена от народа кавасами.

Вслед за тем подъехала закрытая карета без форейтора и без особенной пышности, которая бы указывала на высокое достоинство ее владетельницы. Карета эта была пропущена кавасами и остановилась перед домом софта.

Из нее вышла султанша Валиде и вошла в освещенный дом, где уже все было приготовлено к ее посещению. Она нашла постоянно осаждаемый публикой дом пустым, как она этого и желала, и поднялась по лестнице в мрачные покои, где находилось чудо. Войдя, она повелительным жестом приказала удалиться обоим низко склонившимся перед ней слугам.

Оставшись одна с Сиррой, она близко подошла к ней.

– Я узнаю тебя, – сказала она своим твердым мужским голосом, – сбрось покрывало с твоего лица, я хочу убедиться, та ли ты, которую я видела мертвой!

Из-за портьеры послышалось тихое приказание, и Сирра исполнила желание султанши.

– Да, это ты, я узнаю тебя! – воскликнула она, почти в ужасе отступая назад, – скажи, как ты воскресла из гроба?

– Через кого и как спрашиваешь ты, я этого не знаю, – отвечала Сирра своим нежным голосом, который произвел невыразимое впечатление на султаншу.

– Знаешь ли ты, что была в могиле? – спросила она наконец.

– Я знаю, что была схоронена, но не знаю, каким образом вышла я из могилы.

– Чудо! – прошептала Валиде, с возрастающим удивлением прислушиваясь к голосу Сирры. – Я пришла сюда, – продолжала она, – узнать, можешь ли ты ответить мне на несколько вопросов, более ли тебе доступно видеть, чем другим людям? Говори, я хочу знать, будет ли внук мой, принц Юсуф, на престоле?

За портьерой раздался тихий шепот, которого не могла слышать императрица-мать: этому мешало ее покрывало, но он, по-видимому, руководил ответами Сирры.

– Ты спрашиваешь, вступит ли на престол принц Юсуф? Да, только при том условии, – прозвучал снова голос Сирры, – если ты получишь свою прежнюю власть и влияние!

– Так отвечай мне еще: получу ли я их? – продолжала спрашивать султанша Валиде.

– Это возможно для тебя, но только при одном условии, о котором ты и не подозреваешь!

– Какое же это условие?

– Желание твое будет исполнено, и ты получишь свою прежнюю власть, если доверишься тому, кого первого встретишь завтра на своем первом пути! – отвечала Сирра.

– Куда же поведет этот путь?

– Во дворец Беглербег!

– Беглербег? Не думаю! Я вовсе не намерена отправляться завтра рано утром в Беглербег!

– Ты поедешь туда склонить султана тайно отправиться сюда!

Султанша Валиде остолбенела, мысль эта до сих пор не приходила ей самой в голову.

– Еще один вопрос, – сказала она после короткого молчания, – какие средства должна употребить я, чтобы достигнуть названных тобой целей?

– Средства эти еще не созрели! Ты узнаешь их при твоем следующем приходе. Султан придет сюда перед тобой.