Георг Борн - Султан и его гарем

Она стояла у пропасти, на краю гибели. Ее хотели оторвать от ее ребенка, от ее единственного сокровища, от нее требовали, чтобы она нарушила любовь и верность Сади! Нет, она никогда не сделает этого! Лучше встретит она смерть. Да, смерть казалась ей спасением! Мысль разом избавить себя и ребенка от всех унижений и скорбей, от всех забот и бедствий овладела ею. Тогда все было бы кончено. Тогда она сохранила бы верность своему Сади. Чем ей дорога была жизнь теперь, когда он ее покинул? Она не сердилась на него, не проклинала, хотя сердце ее и разрывалось на части, – она простила ему все! Она была бедная, недостойная его девушка, его же ожидали блеск, слава и величие, ей не место было в его конаке – лучше всего ей было умереть вместе с ребенком.

Пожелав покойной ночи старикам, она, по обыкновению, отправилась в соседнюю комнату и сделала вид, будто легла спать.

Когда в передней комнате водворилась тишина и старики заснули, она тихо и осторожно поднялась с постели.

Она прислушалась, все было тихо. Чтобы успокоить проснувшегося ребенка, она покормила его грудью и, когда тот заснул, встала. Кругом были тишина и безмолвие. Она осторожно отворила дверь в соседнюю комнату. Гафиз и Макусса крепко спали, их громкий храп разносился по комнате.

Реция тихо прокралась мимо их постелей, тихонько отворила дверь в сени. Холодный ночной воздух пахнул на нее, но она даже и не почувствовала этого – так была взволнована. Она быстро вышла из хижины, осторожно притворив за собою дверь.

Никто не слышал ее ухода; повсюду было тихо, все уже спали. С ребенком на руках она бежала прочь, бесцельно стремясь вперед; ее преследовала одна мысль – поскорее избавить себя и свое дитя от всех скорбей этого мира!

Пробегая по полю, она вдруг заметила вдали два огненных глаза приближающегося локомотива.

Луч надежды блеснул на ее лице. Что, если бы она, чтобы избавиться от своего отчаяния и беспомощного состояния, вместе с ребенком бросилась на рельсы? В одну минуту все было бы кончено.

Она торопливо бросилась к рельсам.

Ясно слышался шум приближающегося поезда.

Она поцеловала своего ребенка.

– Так должно быть! – воскликнула она. – Только на небе ждет нас спасение и покой, здесь, на земле, мы беспомощны и обречены на гибель.

Крепко прижав малютку к своей груди, она бросилась на рельсы. Горе и отчаяние ее были так велики, что она не чувствовала при этом ни малейшего страха. Напротив, казалось, будто она уже готова была вступить в ту блаженную обитель, где кончаются все земные бедствия.

Она еще раз поднялась.

Громче слышался шум локомотива, словно бешеное фырканье ужасного дракона с огненными глазами.

На минуту ею овладел ужас.

– Прощай, мой Сади, я умираю за тебя! – воскликнула она.

Ночной мрак скрывал страдальцев от глаз машиниста, если бы он и видел их, то было уже поздно остановить поезд и тем спасти несчастных.

Свист локомотива возвестил городу о приближении поезда. В эту самую минуту вагоны переехали несчастную мать и сына…

Принц Юсуф напрасно употреблял все старания, чтобы отыскать след Реции, но он все еще не успокоился, хотя не говорил более Гассану о своем желании еще раз увидеть прекрасную девушку.

Юсуф платонически любил Рецию. Он вовсе и не думал назвать ее своею. Он хотел только еще раз увидеть ее, поговорить с нею. Она была так прекрасна: ему хотелось полюбоваться ее лицом, ее чудными выразительными глазами. Но ему никак не удавалось ее увидеть, хотя чего только он ни делал, чтобы отыскать Рецию.

Гассан, приобретавший все большую и большую благосклонность султана, не говорил Сади более ни слова о Реции с тех пор, как заметил, что между ним и принцессой возникла любовь, которая с каждым днем принимала все более и более серьезный характер. Об открытой помолвке не было и речи: султан еще не дал на то своего согласия, но что в скором времени она должна была состояться, в этом Гассан не сомневался, а потому и молчал о Реции.

«Если бы Сади еще думал о ней, – рассуждал Гассан, – он мог бы спросить меня сам».

Но Сади не спрашивал.

Это нисколько не удивляло Гассана, в сердечных делах он был нечувствителен, почти суров. Ему не казалось странным, что Сади отрекся от своей первой любви теперь, когда ему, смелому, домогающемуся величия и славы паше, выпала на долю любовь принцессы. Он находил естественным, что Сади был настолько умен, чтобы всем остальным пожертвовать ради этой блестящей будущности, тем более что и фигура Рошаны была прекрасна, заманчива и величественна; судя по ней, можно было заключить и о красоте ее лица.

Высота ее сана и богатство еще усиливали это обаяние и увеличивали число домогавшихся ее руки.

Сообщая своему другу, что принцесса Рошана стала их союзницей, Сади ни слова не сказал ни о своей помолвке, ни о своей любви к Рошане. Гассан и не спрашивал его об этом; он рад был, что они нашли новую союзницу в борьбе с Шейх-уль-Исламом, и вместе с Сади надеялся, что ей удастся открыть место, где спрятана пророчица.

Однажды вечером Сади был у Гассана в Беглербеге. Вдруг на взмыленной лошади приезжает туда его слуга и передает ему собственноручную записку от принцессы.

Эту записку принес один из ее невольников на квартиру к Сади и просил как можно скорее передать ее паше.

Сади взял записку и отпустил слугу. Тут он развернул элегантное письмецо.

– Читай скорее, я горю нетерпением узнать, что это такое! – просил Гассан.

Сади стал читать вслух:

«Союзница твоя извещает тебя, что время между твоим посещением и получением этих строк она провела не в бездействии. Во-первых, я прогнала своего неверного слугу Лаццаро. Во-вторых, я разошлась с Мансуром. В-третьих, благодаря счастливому случаю, от одного старого укротителя змей я узнала, где пророчица».

– Принцесса знает это! – горячо перебил его Гассан.

«Если ты поторопишься, – продолжал Сади, – ты сегодня же можешь иметь ее в своих руках, и тогда тебе и твоему товарищу Гассану-бею удастся освободить Зору-бея, чего я от души желаю, так как это и твое желание! Пророчица – у палача-черкеса Будимира».

– У черкеса-палача! Дальше! Читай дальше!

– Я кончил, – отвечал Сади. – Последние слова – доказательство благосклонности ко мне.

– Письмо это важно для нас, Сади! Поспешим же немедленно к палачу!

В эту минуту разговор обоих друзей был прерван. Явился камергер султана и по высочайшему повелению позвал Гассана. Султан желал, чтобы он сопровождал его на прогулку.

Новая помеха!

– Я сейчас же отправлюсь один, – сказал Сади и простился с товарищем. Гассан поспешил к султану. Сади же из дворца отправился к берегу и сел в приготовленную уже для него лодку, приказав гребцам ехать к противоположному берегу и завернуть в канал.

Начинало темнеть. Быстро, как стрела, скользила по воде лодка. Сади был исполнен ожидания и нетерпения. Если бы удалось ему найти пророчицу у черкеса-палача, он был бы вновь обязан принцессе! Он и так уже гордится тем, что одного его слова было достаточно, чтобы она стала их союзницей!

Со дня его возвращения с войны у него не было ни одной покойной минуты. Умчались, так сказать, все преследовавшие его невзгоды: чины и почести буквально посыпались на него. И теперь его волновала только одна забота – отыскать Сирру.

Лодка завернула в канал, который тянулся далеко в глубь страны за Перой и Тофаной. Со сложенными на груди руками Сади задумчиво глядел вдаль.

Лодка подъехала к тому месту, где Сади должен был выйти. Он приказал гребцам ждать его здесь и, завернувшись в свою военную шинель, пешком отправился к отдаленному дому палача. Старая, мрачная башня резко выделялась среди ровной, пустынной местности.

Ни дома, ни хижины, ни души кругом. Эта часть константинопольских окрестностей ровна и почти обнажена. Кое-где виднелись поросшие деревьями холмики, но и те имели очень печальный вид.

Наконец Сади добрался до стены, окружавшей со всех сторон старую башню, и насилу отыскал в ней маленькую деревянную дверь. Она не была заперта. Сади толкнул ее – она отворилась, так что он, даже не постучавшись, мог пробраться во двор палача.

Это его озадачило. С внутренней стороны двери находилась большая тяжелая задвижка. «Неужели Будимир всегда оставляет дверь открытой?»

Сади подошел к старой огромной башне, которая в былое время служила, вероятно, сторожевым пунктом при укреплениях. Двор был невелик. Как раз посреди него стояла башня. В углах, у стены валялись бревна, доски, части виселицы и большие позорные столбы. Сбоку помещался старый, черный дровяной сарай.

Сади заметил, что в одном из нижних покоев горел огонь, и подошел к низенькому окошку, которое, как и все башенные окна, было мало и заделано решеткой.

Он заглянул в комнату и увидел палача Будимира. Это был уже пожилой человек; он сидел у стола и, казалось, что-то рисовал или записывал на нем мелом. Его обрамленное седое бородой воинственное, испещренное рубцами лицо, его большие серые глаза, устремленные на стол, – все показывало, что он сильно был занят чем-то.

Сади подошел к двери, ведущей в башню, – она также не была заперта. Он открыл ее и по мрачным коридорам со сводами отправился в ту сторону, где находилась комната Будимира.

Вдруг в конце коридора открылась высокая, огромная, тяжелая дверь, и на пороге ее показался палач со свечою в руке.

Он вышел посмотреть, кто ходит по коридору. Каково же было его удивление, когда он увидел перед собою молодого офицера.

– Я – Сади-паша, – сказал офицер, – мне нужно переговорить с тобою! Ты неосторожен, Будимир. Как можно оставлять двери открытыми!

– Ты вправе, благородный паша, делать мне этот упрек! – отвечал палач мрачным тоном, его задел подобный упрек. – Большая опрометчивость оставлять двери открытыми здесь, в тюрьме, но я-то не имею этой привычки и готов побожиться, что давеча, как и всякий другой вечер, запер их на задвижку.

– Тогда я не мог бы пробраться сюда, – сказал Сади и последовал за широкоплечим высоким мужчиной в его комнату. Там он заметил, что Будимир что-то мелом нарисовал на столе.

– Подойди ближе, благородный паша, – попросил палач. – Что привело тебя в мою избегаемую всеми башню?

– Что ты рисуешь там, Будимир? – обратился Сади к палачу вместо ответа.

– Да, видишь ли, – отвечал палач, – я соображаю, насколько выдержат некоторые бревна и доски. Сегодня ночью я с несколькими работниками хочу устроить виселицу и такую высокую, чтобы ее можно было видеть издали.

– Виселицу? Для кого это? – спросил Сади.

– Для мнимой пророчицы, задушившей старую аравитянку Ганнифу.

– Так она приговорена к смерти?

– Недавно мудрый и справедливый Гамид-кади прислал мне приказание, чтобы завтра, после заката солнца, вздернуть мнимую пророчицу на виселицу.

– Она здесь, у тебя в тюрьме?

– Да, благородный паша, она там, наверху, в одной из камер.

– Ты уже готовишься сооружать для нее виселицу, а неизвестно еще, будет ли она на самом деле казнена.

– Как можно в этом сомневаться, когда слово мудрого и правосудного кади решило уже ее участь? Она осуждена на смерть.

– Но она еще жива, а пока она жива, приговор может еще быть отменен.

– Кто имеет на это власть, мой благородный паша? – спросил палач.

– Могущественный султан.

– Не поверю я этому, благородный паша, как глубоко ни уважаю я тебя и твои слова. Его величество султан не может отменить приговора Шейх-уль-Ислама и кади.

– Но может назначить новое следствие, и это непременно случится. Кади очень торопится. В прошлую ночь только передал он тебе пророчицу, сегодня произнес приговор, а завтра уже должна она быть на виселице!

– Так гласит приказ, благородный паша.

– Хорошо! Но жива ли она еще – или бедное создание уже умертвили, чтобы только заставить ее молчать, и завтрашняя казнь не что иное, как комедия для публики?

– Нет, мой благородный паша, мнимая пророчица еще жива.

– Проводи меня к ней, мне надо ее видеть и сказать ей несколько слов.

– Не гневайся на твоего раба, благородный Сади-паша, если он осмелится заметить тебе, что ему предписано присутствовать при подобных посещениях, – сказал палач.

– Ты можешь и обязан сделать это, Будимир. Можешь слушать, о чем я буду говорить с Сиррой-пророчицей. Не думай, что я хочу принудить тебя преступить свои обязанности, – отвечал Сади, очень довольный тем, что ему удалось хоть отыскать Сирру. До завтрашнего вечера он имел еще время использовать ее против Мансура и спасти от ужасной смерти. Но он должен был не терять времени, если только хотел добиться, чтобы теперь же, в последнюю минуту, успешно предупредить быстрые и решительные действия Мансура и его помощника.

Палач взял ключи и свечку.

– Прошу следовать за мною, – обратился он к Сади и отправился из комнаты по старому коридору со сводами. В конце коридора находилась дверь, которою, вероятно, замыкалась лестница. Будимир хотел отворить ее, но в эту самую минуту ему почему-то пришло в голову осветить верхнюю часть двери, где было сделано маленькое окошечко, – стекло было выдавлено.