Нам повезло, что было субботнее утро. Если бы мы пошли на работу, он привел бы Энди в бешенство таким поведением. Энди со скрипом дал мне пару послаблений вроде позволения хранить бутылку сока и инсулин в мини-холодильнике. Энди рассказывал, что его сосед по комнате в колледже контролировал диабет при помощи правильного питания и упражнений, как будто мои профилактические уколы только подтверждали слабость моего характера. И ему было бесполезно объяснять, что мой организм не производит инсулин.

Я чувствовала себя нормально, но я ни за что не смогла бы убедить в этом Зайона. И так я уселась читать книгу, но мои мысли летали далеко, ведь я вспоминала прошлую ночь. Или, точнее, волновалась, что подумал Мика, после того как я бросила его одного на тротуаре без каких бы то ни было объяснений. Решил ли он, что я еще злюсь на него за то, что он оскорбил меня? (А я злилась.) Или что я обиделась на то, что он поцеловал меня? (Не обиделась.) Или что он отталкивал меня физически. (Уж точно нет.) Я никак не могла связаться с ним, извиниться и сказать, что получила удовольствие от каждой секунды этого поцелуя. (И получила.)

Он чувствовал себя идиотом? Я – точно.

Помимо беспокойства из-за того, что я его отшила, я не могла отделаться от мысли, что он просто дразнил меня. Неужели он с серьезными намерениями пригласил меня на вечеринку? Разумеется, он привык добиваться всего, благодаря умению очаровывать людей. Неужели девушки хоть когда-то отказывали Мике Синклеру? Сколько вопросов он оставил без ответа одним поцелуем этих губ?

И все же Зайон был прав. Если я поддамся обаянию Мики Синклера, он разобьет мне сердце, даже не подозревая об этом. Лучше признать, что он просто повеселился, и отпустить ситуацию.

Когда зазвонил телефон, Зайон как раз нес мне тарелку с чем-то желто-оранжевым – либо яичница с сыром, либо недожаренная яичница, – а я не потрудилась посмотреть, кто звонит, прежде чем ответить.

– Джозефина, какого черта? – Я отдернула телефон от лица и уставилась в экран. Я ударилась о ножку кофейного столика.

– Доброе утро, Энди. Что случилось? – Раз уж он звонит в субботу утром, значит, дела плохи.

– Я всю ночь ждал твоих фотографий. В итоге я сдался и отправился спать и потом обнаружил, что ты загрузила все снимки посреди ночи.

– Я знаю, но…

– К тому же все эти кадры совершенно бесполезны. – Я отодвинула телефон от уха, и Зайон услышал оскорбительные реплики из динамика. – Столпившиеся гости, которые позируют на камеру. Кому это нужно?

– Я знаю, но все постоянно думали о том, что их снимают, Энди.

– Так твоя задача – выключить камеру и смешаться с толпой. Ты хоть какие-то новости узнала?

Я вспомнила Иден и ее тайну.

– Нет, Энди.

– Самое смешное, что сенсацию этого вечера сняли не в доме, а за его пределами и принадлежит она другой газете.

– Почему? Что случилось?

– Что ж, могу поклясться, что это ты ушла с вечеринки и села в машину с Микой Синклером. Быть может, я видел другую Джозефину Уайлдер на шестой странице «Дейли ньюз».

Я беззвучно произнесла: «Вот черт!», обращаясь к Зайону. Я лихорадочно тыкала пальцем на ноутбук и рисовала круги рукой. Он открыл ноутбук и протянул его мне.

– О чем ты? – Я медлила. Я знала, что мне конец, но сначала нужно было увидеть все своими глазами. Я открыла веб-сайт и принялась щелкать по ссылкам, чтобы добраться до светской хроники. И вот она я – рядом с Микой Синклером. Этого следовало ожидать. Вокруг нас вспыхивали десятки камер, когда мы с Микой забирались в такси. К тому же я попала в заголовок: «Мика Синклер уезжает с вечеринки с папарацци Аникой Джо Уайлдер, дочерью известного фотографа Чандры Нампутири».

– Ой. – Я почувствовала, как кровь отлила от лица. Все было хуже, чем я могла себе представить. Мне была ненавистна сама мысль, что они таким образом использовали мое имя, и по иронии судьбы я ощутила, как чувствуешь себя, когда журналист из желтой прессы влез в твою жизнь.

– Я все объясню.

– Ты хоть что-то из него выудила?

– Энди, мы общались неофициально.

– И что? Я плачу тебе за то, чтобы ты тусовалась с этими людьми?

– Он просто подвез меня домой. Ситуация не располагала.

– Послушай, скаут. На этой неделе ты не принесла ничего, с чем я мог бы работать. Напомнить, в чем заключается твоя работа?

– Нет.

– Тогда усвой, что ты не можешь дружить с этими людьми. Придется выбирать между работой и весельем. Если уж я вижу, что ты проводишь время со знаменитостями, то рассчитываю получить хоть какие-то сведения, которые пойдут в печать. Понимаешь?

– Да, Энди. – Было непохоже, что в ближайшее время я попаду на какую-нибудь вечеринку в качестве гостя.

– Ты делаешь отличные снимки, Джо, но наша работа – не льстить людям. Мне нужно, чтобы ты втянулась в игру. – Его тон смягчился, и я поняла, что буря миновала. – Ты знаешь, я постоянно получаю жалобы от кадровых сотрудников, так что прекрасно осознаю: вы, ребята, думаете, что я слишком строг. – Я задержала дыхание. Я не знала, что на это ответить. – Но я всего лишь хочу, чтобы вы выкладывались по максимуму, правильно же?

Я издала ни к чему не обязывающее ворчание.

Он замолчал, словно ожидая поддержки, которая никогда не последует. Через какое-то время он продолжил.

– Ладно. Я внимательно просмотрю все эти кадры. Быть может, я найду что-то полезное. Возможно, кто-то привел любовницу вместо жены на вечеринку. – Он повесил трубку.

Теперь уже яичница остыла. Я отодвинула тарелку и обратилась к Зайону:

– Как ты умудрился столько времени с ним проработать?

Телефон разрывался от звуков уведомлений, напоминавших мне, что пора сесть за компьютер, разобраться с электронной почтой и социальными сетями. С тех пор как мама открыла для себя «Фейсбук», она общалась со мной исключительно там. Если она звонила, то говорила: «Ты видела, что я разместила в «Фейсбуке»?» Мне приходилось логиниться и читать это прямо в процессе разговора, хотя она могла бы рассказать и по телефону. А потом она просила дать трубку Зайону, чтобы он рассказал, что со мной происходит на самом деле.

Сегодня одно из уведомлений пришло потому, что мама разместила ссылку на статью обо мне: «Моя дочь Джози Уайлдер гуляет по городу со звездой!»

Она обожала разбрасываться громкими именами. Она до сих пор бредила парнем, который организовывал реалити-шоу с элементами соревнований, потому что он учился в одной школе с ней. И не важно, что она была на восемь лет старше его и должна была уже выпуститься к тому моменту, когда он начал учиться. И все это несмотря на ее отношения с деятелем искусства, имя которого было известно в определенных кругах. Говорят, близкое знакомство может привезти к потере уважения. Вероятно, такой же эффект возникает из-за одиночества.

Я напечатала: «Мама, я просто работала», а потом прошлась по другим каналам связи. И почему все используют разные форматы? Я категорически не могла этого понять. Мама пользовалась «Фейсбуком», Зайон писал текстовые сообщения, а папа до сих пор слал исключительно электронные письма.

Кстати, о папе – в списке непрочитанных горело сообщение от него.

– О нет.

Зайон пристроился позади и откинулся на спинку дивана.

– Что такое?

– Мой папа.

– А он писал тебе, с тех пор как ты приехала сюда?

– Один раз. – Я с трудом сглотнула, прежде чем ответить. – Двадцать второго мая. Через два дня после моего дня рождения.

– Думаешь, он увидел статью?

Тема письма была пустой, так что гадать не имело смысла. Я собралась с духом и приготовилась прочитать все, что бы он ни написал.

«Аника,

Сегодня мне переслали статью, где фигурировало мое имя под твоей фотографией в желтой прессе. Я был очень разочарован. Пожалуйста, помни о том, что мое имя навеки связано с твоим и твои действия отражаются на твоей семье. Я ожидаю от тебя лучшего поведения, Анушка.

Папа».

Под «моей семьей» он подразумевал себя. Его жена не признавала факт моего существования, а моя мама явно была в восторге от моих приключений. Вот с этим мне приходилось жить: одного из родителей я не разочаровывала никогда, зато другого подводила всегда. Я поставила ноутбук на кофейный столик и свернулась на диване, обняв подушку.

– Плохо дело? – Зайон умел задавать прямолинейные вопросы, но никогда не заглядывал мне через плечо, чтобы прочитать что-то украдкой.

– Нет. – Я замаскировала расстройство нервным смешком. Я села прямо и сделала глоток воды. Я не стану плакать. Он этого не стоит. У него нет надо мной такой власти, чтобы меня расстроить.

Зайон, похоже, ничего не заметил.

– Так что он сказал? Он видел статью?

– Да. Он просто разозлился. – Я снова засмеялась, хотя ничего смешного не сказала. – Он обратился ко мне по прозвищу, так что скорее хочет пристыдить, нежели запугать. – Это даже прозвучало весело.

– А что он может сделать, Джози? Тированиллапурам в восьми тысячах миль отсюда. А ты уже взрослая.

Я поправила его, отреагировав на жалкую попытку произнести название города, где жил мой отец.

– Тируванантапурам.

– Точно. Так я и сказал. Но серьезно, что он может сделать оттуда?

– Он до сих пор может создать у меня такое ощущение, что я до него недотягиваю.

Когда-то отец сажал меня к себе на колени, разбирая фотоаппарат или выбирая кадры, которые можно отправить в журнал. Он разговаривал со мной с акцентом, от которого так и не избавился, и рассказывал об увлекательных поездках в Непал и возможностях повстречать знаменитого путешественника. Эти воспоминания ассоциировались у меня с запахом биди[3], которые он курил, и кофе сорта робуста, который он привозил из Кералы.

Тогда его имя не было так известно. Но ему приходилось зарабатывать на жизнь, и среди его кадров экзотических племен, впоследствии завоевавших награды, встречались и менее художественные снимки не самых крупных знаменитостей. Я до сих пор помню, с какой гордостью и радостью он воспринял публикацию черно-белой фотографии в местной газете, на которой он разговаривал с актером Мохиендером Ханом. Однако теперь он забыл, с чего начинал, – весьма удобная позиция. В собственных мыслях он всегда был тем самым Чандрой Нампутири, фотографом мирового уровня, но уж точно не мировым отцом.

Я уж как-нибудь проживу без его лицемерного снисхождения. Я удалила письмо.

Еще одно письмо в папке «Входящие» привлекло мое внимание.

– Ой, мне написала Иден.

Зайон выпрямился на стуле, положив ноги на кофейный столик.

– Серьезно? Гляди-ка, ты взлетела по социальной лестнице. Что она хочет?

Я прочитала письмо.

– Она хочет, чтобы я сделала пару кадров с ее выступления в каком-то клубе в Нижнем Манхэттене. И она написала три моих любимых слова.

– «Мика тебя любит»?

Я бросила в него подушку.

– Она написала: «Я тебе заплачу».

Глава 8

Поскольку Иден разрешила мне взять с собой друга, Зайон настоял, что будет сопровождать меня на концерте. Я сама толком не поняла, то ли он надеялся снова увидеть Мику, то ли действительно переживал за мое здоровье. Но ни тот, ни другой повод не выглядел убедительным. У него не было никаких причин рассчитывать на появление Мики на шоу его сестры. А я и сама могла о себе позаботиться. Вряд ли я забыла бы поесть после того, что случилось вчера ночью. В моей дамской сумочке лежали пакеты для бутербродов с закусками на случай внештатной ситуации.

Вход в клуб скрывался за лесами, но даже если бы там не велась стройка, дверь была неприметной и темной. Неоновая вывеска под грудой реклам и постеров освещала окно. Зайон толкнул дверь, и я прошла за ним внутрь, не понимая, надо ли затаить дыхание. В комнате было так мрачно, и я ожидала, что меня обдаст запахом табака, но вместо этого ощутила восхитительный аромат кофе и еды. За этими нотами я все же различила душок сигарет и запах тела – все то, что обычно присуще темным помещениям.

Пройдя несколько футов вперед, мы уткнулись в стойку, на которую облокотилась какая-то азиатка, наблюдавшая за нами.

– Ваши билеты? – произнесла она.

– Нет, э-э-э… Мы…

– Это частное мероприятие, билеты нужны заранее.

Зайон заговорил вместо меня.

– Мы, видимо, в списке гостей.

Она просмотрела список.

– Минуту. Подождите здесь.

Она оставила нас и углубилась в недра клуба. Мы, вероятно, могли просто войти, но это было бы дурным тоном. К тому же я предпочла бы, чтобы меня пропустили как положено. В конце концов, нас действительно пригласили.