– Отчего бы тебе не присесть и не отдохнуть, а я тем временем брошу в огонь корягу-другую.

– Я не могу сесть. Проклятые пчелы, – простонал он, одарив ее скорбной улыбкой. – Я подброшу полено.

– Тебе очень больно? – спросила она и, когда он покачал головой, прибавила: – Полагаю, неважно, что у нас нет лошади, потому что теперь тебе было бы неудобно на ней ездить.

Эван содрогнулся при мысли о том, чтобы сесть в седло. Он начинал чувствовать себя идиотом. Ему даже в голову не пришло оставить одну лошадь для их нужд.

– Дай-ка я угадаю, – молвила Аннабел тоном, который явно претендовал на заботливость, – твое недовольство вызвано укусами пчел.

Его зад болел так, словно к нему приложили раскаленную докрасна кочергу, и, наверное, выглядел как подушечка для иголок. Все его планы соблазнить нынче свою без пяти минут жену псу под хвост. И вообще, вдобавок ко всему из-за этого самого соблазнения его мучила совесть. Почему же он потерял самообладание и скрепил любовной близостью брак, которого не существовало? Что такого было в Аннабел, что он отбросил все свои принципы?

Он потопал на улицу, чувствуя себя хуже некуда. Он потратил два часа, пытаясь выкорчевать булыжник из поля Кеттла – и псе без толку. Он сердито обвел взглядом окружавший их лес. По словам Аннабел, его жизнь была чересчур безмятежной, но по крайней мере он не надрывался, занимаясь бесполезным трудом.

Тут его взгляд просветлел.

– О, Аннабел! – позвал он. – Моя прелестная женушка!

– Я пока еще не твоя женушка, – ответила она, появившись в дверях. Он скользнул по ней взглядом, и знакомое чувство вожделения охватило его с такой силой, что он едва не затрясся. Ему сделалось неловко. Он совсем перестал владеть собой. Эван ощутил очередной прилив раздражения, а потому послал ей свою самую вкрадчивую улыбку.

– Знаю, ты придешь в восторг, узнав, что наша пропавшая курица вернулась домой, – молвил он, вытянув указательный палец в сторону куста, на котором сушилась простыня.

Визг Аннабел перепугал курицу до такой степени, что она с громким кудахтаньем взлетела в воздух.

– Убирайся прочь с моей простыни! – кричала она. – Ты… ты тупая курица!

Эван запрокинул назад голову и расхохотался.

– Если б мы только научили ее пользоваться ночным горшком! Эта курица…

Аннабел сжала кулачки.

– Не смей надо мной смеяться! Я потратила столько времени, чтобы выстирать эту простыню. А теперь… теперь… из-за нее все насмарку! Мне придется идти обратно к этому ужасному ручью и мучиться снова!

К ужасу Эвана, на глазах Аннабел выступили слезы.

– Я никогда не плачу! – крикнула она ему.

– Знаю, – ответил он. – Я хочу сказать, конечно, не плачешь.

– Это просто оттого, что вода была такой холодной. – Она смахнула слезы. Эван окинул взглядом пыльную поляну и почувствовал себя полным болваном. С какой стати он заставил леди жить в лачуге? Он гордился тем, что заботлив и добр по отношению к другим.

– Я сам выстираю простыню, – сказал он. – А ты приготовь картошку.

Вода в ручье была ледяной, и он весь промок. Он никак не мог оттереть пятно, посаженное курицей, пока не потер простыню о камень, после чего на месте пятна образовалась дырка. Всякий раз, как он нагибался, пчелиные жала жгли ему зад. Вода залилась в его ботинки. Он умирал с голоду, и ему нужен был обед из четырех блюд, а не очередная обуглившаяся картофелина.

Войдя в дом, он понял, что картошки – ни обуглившейся, ни какой другой – не предвидится. Огонь снова потух, а Аннабел и след простыл. Он подошел к очагу и заглянул в него. Похоже, она пролила воду. Замечательно. У них не было ни огня, ни еды, но зато у них были мокрые ледяные простыни.

Неужели он потребовал слишком многого, попросив ее сварить картошку?

Размашистым шагом он снова вышел на улицу и увидел, как Аннабел выходит из сарая, прижимая к груди чурбан. Белое кружево, которым был оторочен лиф ее платья, покрывала древесная пыль. Вид у нее был измученный и грязный. Чувство вины металлической горечью отдалось у него во рту.

– Что, дьявол побери, ты делаешь? – прорычал он, выхватив у нее чурбан.

Она кинула на него сердитый взгляд.

– Кастрюля снова перевернулась, и мне пришлось искать сухое полено.

– Ты могла бы дождаться меня, и я бы принес дров. Аннабел уперла руки в бока.

– А ты мог бы позаботиться о том, чтобы у нас в доме было достаточно дров!

– Я занимался тем, что стирал эту простыню, – сказал Эван, чувствуя, как гнев волной поднимается у него в груди. – Я умираю с голоду, а вернувшись домой, обнаруживаю, что ты снова залила огонь и в доме нет ни крошки еды – даже обуглившейся картошки!

– Да как ты смеешь такое говорить? – вспылила Аннабел. – Это твоя дурацкая идея, и все потому, что у тебя нет ни грамма воображения! Я говорила тебе, что жизнь здесь будет отвратительной! Но разве ты послушал меня? Нет!

Эван чувствовал, как остатки его самообладания тают, точно лед на солнце.

– Мы совершенно спокойно прожили бы здесь пару дней, не будь ты такой неумехой! – прорычал он.

– Не надо меня винить! – подбоченясь, крикнула Аннабел. – Если ты не так уж часто испытываешь раздражение, то скорее всего причина в том, что все обращаются с тобой, как с властелином замка. Смертные же попроще учатся на своих ошибках.

Эван снова вспылил:

– Надеюсь, что ты не относишь себя к этим самым простым смертным. Потому что большинство знакомых мне людей в состоянии вскипятить ведро воды, не отмыв добела очаг!

– И сколько же ты знаешь людей, которые хоть раз в жизни вскипятили ведро воды? – потребовала ответа Аннабел. – Или выстирали простыню в ручье, коли на то пошло? Свою бабушку-графиню? Она кипятит на огне огромные ведра с водой, чтобы немного поразвлечься?

Он хмуро посмотрел на нее.

– Бабуля смогла бы это сделать, если бы постаралась. – Говоря по правде, он не мог припомнить, чтобы кто-нибудь из его близких делал нечто подобное. Да и с какой стати им было это делать? Никого из них никогда не оставляли в лесной хижине на произвол судьбы. – Я склонен считать, что моя бабушка способна справиться с любой ситуацией.

– Что ж, в этом мы с ней не похожи, – огрызнулась Аннабел. – Я не фермерша, у которой есть все навыки, чтобы преуспеть в подобного рода жизни.

– Я это вижу, – парировал Эван, пыша гневом.

– И пресловутые умения твоей бабушки тут ни при чем! Правда в том, что ты жил такой привилегированной жизнью, что не мог представить, каково будет не иметь под боком Мака, удовлетворяющего каждую твою прихоть. Ты думал, бедным быть легко, а когда выяснилось, что это не так, то превратился в брюзгу!

– Может, я и не уразумел, как трудно будет жить в домике Кеттлов с женой, которая не в состоянии вскипятить кастрюлю воды, не опрокинув ее…

– Я не твоя жена, – ледяным тоном проговорила Аннабел.

– Стало быть, у меня имеются два повода для благодарности, – рявкнул Эван. – Первый – что я не настолько беден, чтобы жить в лачуге, а второй… – Он осекся.

Аннабел побелела от гнева.

– Слишком поздно! Боге ним, со скандалом, но после прошлой ночи ты обязан жениться на мне. Как бы сильно мы оба ни пожалели об этом.

Эван сделал глубокий вдох и сложил руки на груди. На дворе воцарилась тишина.

Аннабел прямо-таки чувствовала, как сердце разбивается у нее в груди. Ей всегда казалось, что выражение «разбитое сердце» звучит довольно романтично. Но в действительности муки, которые оно причиняло, были телесными. Грудь ее болела так, словно в нее всадили нож. За всеми своими бессмысленными расчетами касательно того, как сделать так, чтобы мужчина желал ее, она совершенно не осознавала, что самым главным было сделать так, чтобы он чувствовал к ней уважен не. Или даже любовь. Какой же она была дурой!

– Стало быть, ты жалеешь, что занималась со мной любовью? – Тон его был спокойным, почти небрежным. Обыкновенно в голосе Эвана присутствовала картавость, создававшая впечатление довольства и благодушия. Но теперь в его голосе было нечто опасное.

Она почувствовала, что ей не хватает воздуха.

– Я уверена, что мы оба жалеем о том, что оставляет нам так мало выбора.

Он выпрямился и шагнул к ней. Аннабел не шелохнулась. От добродушно-веселого выражения, которое казалось естественным выражением лица Эвана, не осталось и следа. Невероятно зеленые глаза его пылали гневом. Внезапно она испугалась того, что он мог сказать. Если он скажет, что она ему не нравится – если он скажет это вслух, – она может не выдержать этого.

– Нет надобности говорить то, о чем ты можешь пожалеть, только потому, что ты зол, – поспешно сказала она. – – Нам не остается ничего другого, кроме как сочетаться браком. Мы должны примириться с неизбежным.

– Точно, – медленно вымолвил он. Голос его по-прежнему напоминал глухое рычание. Он сделал еще один шаг по направлению к ней.

Выражение его глаз невозможно было истолковать неверно. Боль сжала ее сердце.

– Я понимаю, что ты ко мне чувствуешь, – осторожно сказала Аннабел.

– Да? – выдохнул он. Он стоял прямо перед ней, вытянув руки и собираясь привлечь ее к себе.

– Нет! – отпрянув, вскричала Аннабел.

– Почему нет?

Она вполне могла это сказать.

– Это всего лишь вожделение, – объяснила она, глядя ему в глаза. – Вожделение – это фальшивое чувство, вызываемое… вызываемое…

Он протянул руку и обвил ее шею.

– Чем?

– Фальшивыми вещами, – упрямо докончила Аннабел. – Улыбками, в которых упражняются женщины. – Она снова шагнула назад, и тепло его руки исчезло. Она вздернула подбородок и устремила на него взгляд, борясь со слезами. – Ты не понимаешь, насколько тут все хитро придумано. Леди носят корсеты, сделанные во Франции: из-за них грудь кажется в два раза больше, и ни один мужчина не в силах перед этим устоять. Они покачивают бедрами при ходьбе, потому что мужчинам это нравится.

Он выгнул бровь.

– Твои бедра покачиваются не сами по себе?

– Нет. Или, пожалуй, теперь уже да, но только потому, что подростком я сознательно изменила свою походку. Но это лишь маска, надеваемая, чтобы пробудить желание.

Взгляд его был непроницаемым.

– Я видел твою грудь без корсета, Аннабел. Помнишь?

– Все это мишура, – нетерпеливо сказала она. – Только лишь мишура. Только лишь для того, чтобы вызвать страсть. Это что-то вроде игры, разве ты не понимаешь?

– Игра в страсть?

Он снова потянулся к ней, и выражение его глаз было совершенно недвусмысленным.

– Ты не слушаешь… – вскричала она, отскочив назад.

Разумеется, она запуталась в юбках. Раздался звук рвущейся материи. Эван схватил ее в объятия, но он был не в силах остановить их падение – только предотвратить ее удар о землю. Поэтому она шлепнулась на него, и он перекатился на живот, подмяв ее под себя, прежде чем она успела запротестовать, и впился в ее губы с сокрушительной силой.

– Только лишь игра, не так ли? – прорычал он.

– Ты не можешь целовать меня здесь, – сказала Аннабел, уперевшись руками в его плечи и силясь оттолкнуть его. – Дай мне подняться! Я лежу на земле!

– Не могу. Я лишился рассудка. Пал жертвой твоих женских уловок. Кроме того, простыня мокрая.

– Хватит надо мной потешаться! – Он задирал ее юбки, и пальцы его оставляли огненный след на ее коже. – Даже не думай… Эван, пожалуйста!

На теле Аннабел плясали языки пламени.

– Мы на улице! – в отчаянии воскликнула она.

– Игра, – прорычал он. Она извивалась под его рукой; дыхание ее обжигало ему грудь. – Я не более чем раб твоего корсета, если я правильно тебя понял.

Какая-то крошечная часть Аннабел противилась силе его пальцев. Но наслаждение бурлило у нее в ногах, растекаясь волнами, вторившими каждому движению его пальцев. И все же она вымолвила, тяжело дыша:

– Это не так…

Пальцы его замерли, оставив ее гореть в огне.

– Я хочу, чтобы ты сказала мне, почему из нашего брака ничего не выйдет.

Эван целовал ее подбородок, губы его порхали по ее коже.

– Потому что… потому что…

Эван чуть не застонал, услышав прерывистое дыхание Аннабел, вскрики, которые она была не в силах подавить под натиском его губ. Рука его запоминала ее мягкость, заучивала, какие именно движения заставляют ее стонать от наслаждения, сжиматься вокруг его пальцев и, наконец… наконец, зажав его волосы в кулачки, выгнуться дугой, прижавшись к его груди с криком, который вырвался из ее легких, оставив ее задыхаться от наслаждения.

Минуту спустя он подхватил ее на руки и отнес в дом. Потребность овладеть ею, обладать ею в полной мере, барабанной дробью отдавалась у него в крови. Он думал только о том, чтобы положить ее на кровать и…

Как, дьявол побери, он умудрился позабыть, что на кровати нет простыни? Он сдернул с окна занавеску.

Аннабел обвивала руками его шею, но в глазах ее стояли слезы.