Эмили Гиффин - Суть дела

— И все это нарастет снова? На голове?

— Да. В коже останутся фолликулы и сальные железы, которые постепенно разрастутся и сформируют новый слой эпидермиса. На эту область мы сделаем повязку из влажной марли с антибиотиками для защиты от инфекции...

— Я поняла, — кивает Вэлери, сглатывая образовавшийся в горле комок. — А потом? Как вы прикрепите взятую кожу?

— Так. Мы возьмем эту кожу, наложим на щеку Чарли и с помощью скальпеля сделаем дырочки для свободного выхода крови и жидкости. Далее мы закрепим графт при помощи тончайших швов и небольшого количества биологического клея и накроем влажной, неприлипающей повязкой.

— Кожа всегда... приживается? — спрашивает Вэлери.

— Обычно — да. Она должна зафиксироваться и реваскуляризироваться[10] ... и кожа головы будет отлично сочетаться с его щекой.

Вэлери кивает, ее мутит, но она чувствует себя ободренной, а доктор Руссо продолжает объяснять: после операции Чарли будет носить сделанную по его лицу маску, чтобы контролировать процесс рубцевания на лице.

— Обычно на лице мы стараемся добиться плоских, гладких и эластичных рубцов.

— Маску? — переспрашивает Вэлери, пытаясь представить ее и снова впадая в тревогу по поводу новой социальной стигмы, которую придется нести ее сыну.

— Да, — говорит Ник. — Специалист по трудотерапии придет днем и отсканирует лицо Чарли. Эти данные мы передадим в компанию, которая изготовляет на заказ прозрачные силиконовые маски. Маска целиком закроет лицо Чарли, оставив отверстия для глаз, носа и рта; прикрепляется она с помощью завязок.

— Но она будет прозрачная? Через нее можно будет видеть?

— Да. Прозрачная, чтобы мы наблюдали процесс побледнения рубца и видели, где поднимается давление... Со временем специалист подгонит маску, внося изменения в слепок и моделируя пластик с помощью нагревания. — Он всматривается в ее лицо, словно ищет что-то. — Ну как, не страшно звучит?

Она качает головой, чуточку ободренная.

— Вопросы есть?

— Нет. Во всяком случае, пока, — тихо отвечает Вэлери.

Доктор Руссо кивает:

— Хорошо. Позвоните мне, если они возникнут. В любое время. Мой номер у вас есть.

— Спасибо, доктор Руссо, — говорит Вэлери.

— Ник, — поправляет он Вэлери по меньшей мере в четвертый раз.

— Ник, — повторяет она, и их глаза снова встречаются. И опять воцаряется молчание, совсем как перед этим, но теперь Вэлери чувствует себя спокойнее, почти наслаждаясь мирным ощущением товарищества.

Ник, похоже, испытывает сходные чувства, так как улыбается и легко меняет тему.

— Чарли упомянул, что вы юрист, — говорит он.

Вэлери кивает, гадая, когда и в каком контексте Чарли обсуждал ее профессию.

— На чем вы специализируетесь? — спрашивает Ник.

— Я веду корпоративные тяжбы, — отвечает она, думая, какой далекой и неважной кажется ей фирма со всей своей политикой. После несчастного случая с Чарли Вэлери вспоминала о фирме всего несколько раз, в связи со звонками начальника отдела, который заверил, что все ее дела и клиенты пристроены и ей не о чем волноваться. Она не могла понять, почему позволяла работе так ее нервировать.

— Вы учились в юридической школе где-то здесь? — спрашивает он.

Вэлери кивает:

— Да, я училась в Гарварде.

Обычно она избегает этого названия, но вовсе не из чувства ложной скромности, из-за которого многие ее однокурсники говорят: «Я учился в школе в Кембридже», — а потому, что до сих пор не чувствует себя достойной этого имени.

Но с Ником совсем другое дело. Он, как ей известно, тоже учился там и извлек из этого максимум. И точно, Ник преспокойно кивает и спрашивает:

— Вы всегда хотели стать юристом?

Она думает над этим, над правдой: настоящей страсти к юриспруденции у нее не было, она просто хотела добиться чего-то как самоцели. В особенности после рождения Чарли, когда ей отчаянно хотелось хорошо зарабатывать, чтобы обеспечивать сына. Сделать то, чем Чарли мог бы гордиться, и она таким образом компенсировала бы ему отсутствие отца.

Ничего этого она, разумеется, не говорит, а лишь отвечает:

— Да нет, на самом-то деле. Пару лет я проработала помощником юриста и поняла, что я умнее юристов моей фирмы... — Тут она улыбается и предпринимает опасную попытку пошутить, первую за целую вечность: — Вероятно, так же говорят о вас ваши медсестры.

— Вполне возможно, — сдержанно улыбается ей в ответ доктор Руссо.

— Да будет вам. Вы этому не верите. Вы даже сказали мне, насколько вы хороши.

— Я? — удивляется он. — Когда?

— При нашей первой встрече, — отвечает Вэлери, и ее улыбка меркнет, когда она вспоминает ту ночь.

Он смотрит в потолок, словно тоже заново переживает вечер, когда с Чарли произошел несчастный случай.

— Да, наверное, сказал.

Вэлери кивает и говорит:

— И пока что... я должна с этим согласиться.

Она поднимает на него глаза, когда он наклоняется над столом и произносит:

— Это что. Дайте мне еще несколько месяцев и пару операций...

На это Вэлери ничего не отвечает, молча предоставляя ему все время мира, а пока благодарность или какое-то не совсем понятное чувство заставляет ее сердце биться быстрее.

Вечер пятницы, и я сижу в гостиной с мамой, братом и невесткой — все они приехали на выходные с Манхэттена. Одетые, чтобы идти в ресторан, где на восемь часов у нас заказан столик, мы наслаждаемся вином в гостиной, пока трое кузенов, которых недавно искупали и накормили, играют наверху под присмотром няни. Только одного недостает в этой картине — Ника, который опаздывает больше чем на двадцать минут, что не укрывается от моей матери.

— Ник всегда по пятницам работает так поздно? — интересуется она, скрещивая ноги и многозначительно глядя на часы «Таймекс», которые носит теперь вместо «Картье», подаренных ей отцом на их последнюю годовщину.

— Не всегда, — отвечаю я, словно оправдываясь.

Я знаю, вопрос матери продиктован скорее ее бурным темпераментом и неспособностью хоть сколько-нибудь сидеть на одном месте, но невольно принимаю его как скрытое оскорбление, как вопрос типа: «Ты все еще поколачиваешь свою жену?» Или в данном случае: «Ты все еще позволяешь своему мужу бить тебя?»

— Ему просто нужно проверить одного пациента... маленького мальчика, — объясняю я, чувствуя необходимость напомнить ей, насколько благородна профессия Ника. — В понедельник у него первая пересадка кожи.

Мой брат чертыхается, морщится и встряхивает головой.

— Не представляю, как он это делает.

— Я представляю! — с восхищением говорит моя невестка.

На маму это не производит никакого впечатления. Со скептическим видом она складывает вчетверо салфетку для коктейлей.

— На какое время у нас заказан столик? — спрашивает она. — Может, он подъедет к нам в ресторан?

— Не раньше восьми. У нас есть еще тридцать минут. А ресторан совсем рядом, — отвечаю я короткими фразами. — Все прекрасно, мама. Расслабься.

— Да. Не волнуйся, мама, — дразнит ее брат.

Мать поднимает руки, как бы сдаваясь.

— Прошу прощения, — говорит она и начинает что-то напевать себе под нос.

Я делаю большой глоток вина, я напряжена внутренне так же, как внешне моя мама. Обычно мне все равно, если Ник опаздывает; таким же молодцом я держусь, когда его вызывают по пейджеру. Я принимаю эти вещи как часть его работы и нашей совместной жизни. Но когда приезжают мои близкие, это совсем другое дело. Между прочим, последние мои слова Нику сегодня днем, когда он сообщил, что ему придется «на несколько минут заскочить в больницу», были: «Пожалуйста, не опаздывай».

Он кивнул, похоже, понимая все нюансы моей просьбы: во-первых, мы не хотим снабдить мою мать оружием для доказательства ее мнения о превосходстве его жизни над моей, а во-вторых, хоть я и обожаю своего старшего брата Декса и очень близка с моей невесткой Рэйчел, иногда немного ревную, если не сказать большего, что меня тошнит от вида того, что я считаю идеальным браком, и не могу не использовать его как мерило наших с Ником отношений.

Внешне у нас четверых много общего. Подобно Нику у Декса насыщенная стрессами служба, отнимающая много времени: он инвестиционный банкир в «Голдман Сакс», а Рэйчел тоже забросила карьеру юриста. Родив детей, она поначалу перешла на неполный рабочий день, а затем и вовсе оставила работу. У них тоже двое детей — Джулия и Сара (семи и четырех лет), — и, как движущая сила в своем доме, Декс в вопросах воспитания и дисциплины полагается на Рэйчел (интересно, что это не огорчает мою мать: ее возмущает отход на второй план Ника по этим вопросам, — она постоянно обвиняет Рэйчел, что та слишком многого ожидает от Декса).

Но самым поразительным является общая для нас с братом история наших семейных отношений, так как он тоже разорвал свою помолвку за несколько дней до свадьбы. Настоящее безумие — брат и сестра с разницей в возрасте в два года, оба отменяют свои свадьбы тоже с интервалом в два года; факт, который любой психиатр счел бы необыкновенной удачей для анализа и скорее всего приписал бы разрыву между нашими родителями. Декс считает, что именно этим объясняется их невероятная поддержка в обоих случаях; они потеряли тысячи долларов на свадебных депозитах и, должно быть, чувствовали себя неудобно перед своими многочисленными друзьями с более традиционными семьями, однако, видимо, посчитали это небольшой ценой за уверенность в том, что их дети с первой попытки сделали правильный выбор. Тем не менее сопутствовавшие этому скандалы стоили нам довольно безжалостного подтрунивания со стороны матери, которая сочла необходимым подарить нам обоим на Рождество толстенные носки из стопроцентной шерсти — для наших холодных ног, естественно[11].

Вдобавок нам пришлось выслушать множество советов с пожеланиями не жениться только для того, чтобы забыть прежнюю любовь. На что Декс, в своей аналитической манере, возразил, что понимает разницу между «той девушкой» и «этой» и что абсолютно уверен в своем выборе. А я просто отрезала:

— Отстань, мама.

Однако в качестве реплики в сторону ситуация Декса оказалась куда более скандальной, так как Рэйчел была подругой невесты моего брата, причем подругой детства. И еще, я уверена, какой-то обман там был. Это подозрение так и осталось без подтверждения, но у Декса и Рэйчел периодически проскальзывают подробности первых дней их знакомства, и мы с Ником обмениваемся понимающими взглядами. Не то чтобы эти обстоятельства имеют серьезное значение теперь, когда они женаты уже не один год, просто, по моему мнению, сомнительное начало накладывает на отношения большее бремя. Другими словами, если два человека закрутили роман, лучше им остаться вместе. Поступив таким образом, они получат романтическую историю: «мы были предназначены друг другу» — и до некоторой степени искупят свой грех; если же нет — они просто пара обманщиков.

До сих пор Декс и Рэйчел находятся в первой группе, по-прежнему безумно влюбленные друг в друга спустя все эти годы. Помимо этого они по-настоящему лучшие друзья в смысле неразлучности, чего совершенно нет у нас с Ником. Например, они абсолютно все делают вместе — ходят в спортзал, читают газету, смотрят по телевизору те же шоу и фильмы, завтракают, ужинают, а иногда даже и обедают вместе и, что поразительно, ложатся спать в одно время каждый вечер. Между прочим, Декс как-то сказал, что не может заснуть без Рэйчел и что они никогда не ложатся спать, сердясь друг на друга.

Я не говорю, что мы с Ником не любим вместе проводить время, — нет, нам это действительно нравится. Но мы не относимся к тем парам, которых водой не разольешь, и никогда такими не были, даже в начале. Наше рабочее время (у меня его в последнее время не стало), отход ко сну и даже трапезы разнятся чрезвычайно, а вечерами мы часто смотрим телевизор в разных комнатах, потому что едва ли он будет смотреть со мной «Танцы со звездами», как и я с ним — «Футбол в понедельник вечером». Я вполне довольна чтением романа в постели в одиночку и преспокойно засыпаю, если Ника нет со мной рядом.

Не уверена, будто их брак лучше нашего, но временами у меня появляется тревожное чувство, что нам есть над чем поработать. Кейт и Эйприл, с которыми я обсуждала этот вопрос, заявляют: я — нормальная, а вот Рэйчел и Декс типичные, если не сказать полные, чудаки. Эйприл, брак которой находится на другом конце спектра, особенно настаивает, что Декс и Рэйчел на самом деле «нездоровы и взаимозависимы». А когда я выношу эту тему на обсуждение с Ником, не важно — с завистью или тревогой, он, вполне понятно, начинает оправдываться.

— Ты — мой лучший друг, — говорит он, не греша, вероятно, против истины, так как у Ника вообще-то нет близких друзей, что типично для большинства наших знакомых хирургов. Когда-то они у него были — в школе, колледже и даже в медицинской школе, — но он не прикладывал особых усилий из года в год поддерживать эти отношения.