А наша няня Кэролайн, двадцатичетырехлетняя копия Джессики Симпсон, четвертый размер груди и все такое, развалилась на диване, полирует ногти и хохочет в айфон. Слушая, как она перебирает ночные клубы, подыскивая, где отметить день рождения подруги, я поражаюсь ее очевидной неспособности работать в течение жалких десяти часов в неделю в нашем доме (в отличие от способности общаться, прихорашиваться, перекусывать и с головой уходить в электронную почту и «Твиттер») и чувствую, как в груди поднимается знакомая волна ярости — эмоции, которую я испытываю слишком часто с тех пор, как стала матерью. Я, конечно, могу пойти по обычному пути наименьшего сопротивления, то есть как ни в чем не бывало подняться наверх, делая вид, что все в порядке, и нажать кнопку быстрого набора номера Кейт или Рэйчел, а затем уже излить стандартные жалобы на Кэролайн.

Но после разговора с Ником вчера вечером и утренней беседы с Эйприл у меня нет настроения скрывать свои истинные чувства. И вот я стремительно прохожу мимо Кэролайн и начинаю швырять игрушки в плетеную корзину, стоящую в углу комнаты. Явно испуганная моим появлением, Кэролайн торопливо заканчивает разговор, сует пилочку для ногтей в задний карман тесных джинсов и принимает сидячее положение. Однако она не извиняется за беспорядок и не подключается к моей нарочитой уборке, не говоря уже о том, чтобы сесть прямо.

— Привет, Тесса, — весело говорит она. — Как дела?

— Отлично, — отвечаю я, сожалея, что не настояла на официальном обращении, когда эта девица начинала работать у нас четыре месяца назад; может, будь я «миссис Руссо», она немного серьезнее относилась бы к своим обязанностям.

Я хватаю с кофейного столика пульт и выключаю телевизор под хор протестов.

— И слышать ничего не хочу, — говорю я детям самым суровым голосом, и от этого, разумеется, только хуже себя чувствую. Они не виноваты, что их няня такая лентяйка.

По-прежнему уставившись широко раскрытыми глазами в теперь уже черный экран телевизора, Фрэнк сует в рот большой палец, а Руби шмыгает носом и причитает:

— Он уже почти закончился.

— Мне все равно. Вам не полагалось смотреть телевизор, — говорю я, обращаясь больше к Кэролайн.

— Кэролайн нам разрешила, — возражает Руби; никакого другого ответа я и не ожидала.

Я поворачиваюсь к Кэролайн и вопросительно смотрю на нее, а та улыбается мне в ответ невинной, скромной улыбкой.

— Они так хорошо себя вели. И съели все до последней фасолинки. Я просто подумала, что можно их немножко поощрить, — объясняет она, разыгрывая роль доброго полицейского, отчего я разъяряюсь еще больше.

— Ну ладно... Но в следующий раз давайте придерживаться «Диснея» или «Никелодеона», — говорю я, широко улыбаясь и понимая, что применяю двойной стандарт. Когда я разговариваю по телефону, то позволяю им смотреть любые передачи, лишь бы это давало мне немного покоя. И все же я не для того обеспечиваю возможность Кэролайн шляться по ночным клубам, чтобы она играла мою роль.

— Хорошо. Конечно, — отзывается Кэролайн, а я вспоминаю тот день, когда мы беседовали с ней, или, точнее, я с ней беседовала, а Ник с отсутствующим видом сидел в углу, изображая участие в процессе.

После он показал мне два больших пальца, назвал ее «достаточно милой и умной», и обвинил меня в излишней придирчивости, в то время как я указала на сигналы опасности, а именно: «Ролекс», босоножки от Джимми Чу и огромную сумку-мешок от Витон, — вместе с ее заявлением, что вообще-то домашняя работа не ее «призвание».

Но я вынуждена была признать, что она прекрасно ладила с детьми, особенно с Руби, которая с ходу ее заобожала — во всяком случае, ее длинные волосы и пурпурную пилку для ногтей. Кроме того, Кэролайн оказалась лучше трех последних нянь, с которыми мы беседовали; одна плохо говорила по-английски, другая была вегетарианкой, отказавшейся даже прикасаться к мясу, а третья — идеальной Мэри Поппинс с явно фальшивыми рекомендациями. И в настоящее время Кэролайн — мой единственный путь к свободе, ну или к свободе на десять часов в неделю. Поэтому я как можно спокойнее окликаю ее по имени.

— Угу? — отзывается она, щелкая во рту жевательной резинкой, а я уже составляю план своей речи, с которой обращусь к Нику, начинающейся словами: «Я тебе говорила».

— До вашего ухода мне нужно подняться наверх и кое-что сделать. Пожалуйста, почитайте им.

— Конечно, — бойко соглашается Кэролайн.

— И оденьте Руби потеплее.

— Конечно, — повторяет она. — Без проблем.

— Большое спасибо, — преувеличенно терпеливо говорю я. Затем холодно целую детей (отвечает мне только Фрэнк) и удаляюсь в свой кабинет, а на самом деле — это небольшая ниша в нашей спальне. Она входит в число многих других интерьеров, которые мне хотелось бы переделать в нашем доме, особняке в тюдоровском стиле, построенном в 1912 году, очаровательном, но страдающим недостатком функционального пространства.

В течение получаса я отвечаю на несколько писем по электронной почте, заказываю детские подарки, которые давным-давно нужно было заказать, и загружаю несколько сот фотографий. Затем что-то побуждает меня открыть один старый документ, план курса лекций для моих студентов, который назывался «Игры и спорт в викторианском романе». Это было всего два года назад, но кажется, что давным-давно, и внезапно приходит ностальгия по дискуссиям, которые я вела: лекции по шахматам и сексуальной политике в «Незнакомке из Уайлдфелл-холла», светские игры в «Ярмарке тщеславия» и виды спорта на открытом воздухе и благородные танцы в «Мэре Кэстербриджа»[14].

Затем, услышав громкий визг Руби — вопль ликования, а не боли, — я с головой погружаюсь в чувство сожаления, испытываю острый приступ тоски по своей прежней жизни. Оазис спокойствия в моем кабинете на кампусе, дневное время, когда я встречалась со студентами, интеллектуальная стимуляция и, честно говоря, спасение от моего обычного мира. Меня охватывает ощущение потери, и я приказываю себе успокоиться. Просто у меня плохой день. Я всего лишь расстроена из-за стычки с Ником вчера вечером, неприятного разговора с Эйприл, хаоса внизу. А так в жизни и бывает: разлад в одной из сфер перекидывается и на другие.

Я беру телефон, чтобы позвонить Кейт: мне нужно, чтобы она меня подбодрила, — но Кейт хочет как раз того, что есть у меня, — во всяком случае, ей это кажется, а я вовсе не хочу слышать, как здорово складывается моя жизнь. У меня нет настроения разговаривать даже с Рэйчел, которая всегда умеет найти верные слова, потому, возможно, что, несмотря на все ее сетования, в душе ей нравится быть матерью-домохозяйкой. Я даже подумываю, не позвонить ли Нику, просто чтобы разрядить атмосферу, но знаю: он будет недоступен для разговора. И кроме того, я так и слышу его лаконичное предложение по решению проблемы: «вернись на работу», «найди новых подруг» или «уволь Кэролайн».

Будто это так легко и просто, думаю я. Разве хоть что— то в жизни бывает легко и просто?

ВЭЛЕРИ: глава четырнадцатая

Ник заходит проведать Чарли каждый час, вплоть до последнего в этот день посещения, когда он появляется в джинсах и сером свитере-водолазке, с черной сумкой и в наброшенном на плечо шерстяном пальто — несомненно, по пути домой.

— Как тут у вас у всех дела? — негромко спрашивает он, переводя взгляд со спящего Чарли на Джейсона и только потом на Вэлери.

— У нас все хорошо, — шепчет она.

Но ее прерывает Джейсон:

— Эй, док. Я только что говорил Вэл, что ей нужно отсюда уйти. Подышать свежим воздухом. Вы не согласны?

Ник пожимает плечами в притворной беспомощности и говорит:

— Согласен. Но она меня и слушать не хочет.

— Нет, я слушаю, — тоном маленькой девочки недовольно возражает Вэлери. Она отворачивается, ей кажется, что Ник видит ее насквозь, когда она вспоминает его дом и тот золотистый свет в спальне на втором этаже.

— Ах вот как? — с ироничной улыбкой говорит Ник,— Значит, вы много спите? И едите три раза в день? И не читаете в Интернете о самых неблагоприятных сценариях болезни?

Покраснев, Вэлери бормочет:

— Прекрасно. Иду. Иду.

Она встает, берет пальто и лежащую в кресле-качалке сумку.

— И куда же ты собираешься? — спрашивает Джейсон

— Даже не знаю, — смущается она, зная, что Ник слушает и наблюдает за ней. — Пойду, наверное, принесу какой-нибудь еды. Ты чего-нибудь хочешь? Мексиканской? — спрашивает она брата.

Джейсон корчит гримасу.

— Нет. Никогда не думал, что скажу это, но меня тошнит от буррито.

— А у Антонио вы не были? — спрашивает их обоих Ник.

Вэлери качает головой и спрашивает:

— Нет. Это где-то рядом?

— Да. Через дорогу. На Кембридж-стрит. Это маленькая забегаловка, но кормят там потрясающе. Ничего лучше в Норт-энде нет. Нигде не ел таких запеченных цити[15], даже у мамы, — сообщает Ник, похлопывая себя по переднему карману джинсов в поисках ключей.

— Звучит привлекательно, — решительно указывает на Ника Джейсон, потом поворачивается к Вэлери. — Принесешь мне кальцоне с пепперони?

— Конечно, — отвечает она.

— Но не торопись, — говорит Джейсон — Поешь там. Я не так уж голоден.

— Что я слышу?.. — подтрунивает над ним Вэлери, вдруг почувствовав, что она как раз проголодалась. Она целует спящего Чарли в здоровую щеку и выходит из палаты, слыша позади себя шаги Ника.

— Я гоже ухожу, — говорит он, как только они остаются одни в коридоре. — Проводить вас туда?

Предлагается это неуверенно, и Вэлери уже собирается отказаться, не желая доставлять неудобство, но в последнюю секунду передумывает и говорит:

— Буду рада.

Через несколько минут они уже выходят вместе из больницы, вечер встречает их таким пронзительным холодом, что это сразу же становится темой разговора.

Они ускоряют шаг, а Вэлери, охая, заматывает лицо шарфом.

— А тут подмораживает.

— Да. Осени в этом году, считайте, и не было, — подхватывает Ник.

— Знаю. Даже не помню желтеющей листвы, — говорит Вэлери и думает, что все равно не смогла бы ею любоваться.

Они смотрят по сторонам, пропуская машины, и быстрым шагом пересекают Кембридж-стрит. Направляются они к ресторанчику, мимо которого Вэлери много раз проходила, но не обращала внимания. Когда Ник открывает дверь и предлагает Вэлери пройти вперед, полный мужчина с усами — именно такого ожидаешь увидеть в ресторане, который называется «У Антонио», — оглушительно рявкает:

— Доктор Руссо, где вы были, старина?

Ник смеется.

— Где я был? На прошлой неделе я был здесь.

— О, точно. Кажется, так, — соглашается толстяк, осторожно глянув на Вэлери.

Нервозность Вэлери, к которой примешивается чувство вины, рассеивается, когда Ник говорит:

— Это Вэлери. Мой друг. Вэлери, это Тони.

Ей нравятся эти простые слова, нравится, что звучат они честно, и она говорит себе: это действительно так. Они друзья. Почти, во всяком случае.

Ник продолжает:

— Вот, хотел познакомить Вэлери с самым лучшим итальянским рестораном в городе.

— В городе?

— В мире, — поправляется Ник.

— Ну, тогда ладно. Ужин на двоих! — восклицает Тони, потирая свои могучие руки.

Ник качает головой:

— Нет. Я остаться не могу. Не сегодня.

Тони озвучивает мысли Вэлери:

— Ну вот еще. Стаканчик вина? Ломтик брускетты[16]?

Ник колеблется, оттягивает рукав пальто и сверяется с часами — громадным цифровым устройством со множеством кнопок сбоку. Вэлери обратила внимание на часы еще в больнице и представила себе, как он настраивает их перед пробежкой ранним утром, которую, у Вэлери нет сомнений, он совершает даже в разгар зимы.


— Выкручивает мне руки, — говорит Ник, вглядываясь в тускло освещенный зал. — Смотрите-ка, мой столик свободен.

— А как же! Мы оставили его за вами! — громогласно заявляет Тони. Он подмигивает Вэлери, словно теперь она тоже свой человек, и ведет их к столику на двоих в углу. Отодвигает стул для Вэлери, подает ей большое заламинированное меню и предлагает взять у нее пальто.

— Спасибо, но я пока посижу так, — отвечает она, ей все еще зябко.

Она смотрит на шевелящиеся губы Тони, пока тот перечисляет фирменные блюда заведения, но с трудом концентрируется на чем-либо другом, кроме Ника, который проверяет блэкберри. Она представляет слова на экране: «Где ты?» Или, может: «Когда будешь дома?» Но говорит себе, что ее это не касается, и, придя к этому удобному заключению, заказывает по рекомендации Тони бокал кьянти.

— А вы, сэр? — ждет заказа Ника Тони.

— То же самое.

Тони уходит, Вэлери кладет руки на стол, и они прилипают к недавно протертой клеенке в красную и белую клетку. Вэлери вспоминает напыщенное предостережение единственного среди ее поклонников юриста — никогда не заказывать вино в ресторанах с клетчатыми скатертями, бумажными салфетками и ламинированными меню. Через двадцать минут после начала их первого свидания она решила, что второго не будет.