Эмили Гиффин - Суть дела

— Видите, вы все же решили выпить, — замечает Ник.

Вэлери с недоумением на него смотрит.

— Вы сказали, что вам сейчас не до вина, — он понимающе улыбается, — когда оставили корзину.

— Ах да... — Вэлери пытается расслабиться или хотя бы казаться таковой. — Ну, видимо, настроение изменилось.

Ник как будто обдумывает ее слова, немного поворачивает свой стул, чтобы видеть Вэлери под другим углом, и затем, кашлянув, спрашивает:

— Почему вы не взяли?

— Что не взяла?

— Корзину.

Вэлери сглатывает и осторожно подбирает слова:

— Я не... доверяю... женщинам, которые ее принесли.

Он кивает, словно понимает, о чем идет речь, а потом удивляет Вэлери, сказав:

— Я тоже им не доверяю.

В ответ на ее озадаченный взгляд Ник поясняет:

— Они выходили из комнаты ожидания, когда я туда шел. И коротко с ними переговорил.

— Выходит, вы их знаете?

Он барабанит пальцами по столу и подтверждает:

— Да. Знаю.

Она едва не спрашивает откуда, но не делает этого, догадываясь — через жену. Ей не хочется идти по этому пути, она боится, что он замнется, отвечая, нарушит ритм их осторожной дружбы, указывая тем самым, на что-то нечистое в ней. Вэлери хочет верить в возможность настоящей дружбы, которая продолжится и после пребывания Чарли в больнице. Давно уже Вэлери ни к кому искренно не привязывалась, так давно, что готова была отказаться от этой мысли. Джейсон постоянно обвиняет ее в отсутствии желания, но она видит это дело по-другому. Это связано скорее с ее статусом работающей матери-одиночки, выпавшей из круга общения, в том числе женского. Она никогда не впишется в компанию матерей-домохозяек, населяющих Уэллсли, нет у нее времени и на дружбу с бездетными юристками из ее фирмы. И в основном это ее устраивало: сумела же она пережить разрыв с Лорел и старыми школьными подругами. Повседневная жизнь отвлекала ее от размышлений на темы о том, чего не хватает в ее жизни. Однако улавливая это сейчас — чувство подлинного товарищества, возбуждающего напряжения, какое возникает на грани знакомого и неизвестного, — Вэлери испытывает такую острую тоску, что у нее перехватывает дыхание.

Ник, по счастью, ничего этого, как видно, не замечает, а, наоборот, улыбается ей, словно они вспомнили какую-то лишь им двоим известную шутку, а затем продолжает:

— И даже если бы я их не знал, мне известен этот тип женщин.

— А что это за тип? — спрашивает Вэлери, наклоняясь вперед, желая услышать подтверждение, что он это понимает и они одинаково оценивают других людей, с одинаковой осторожностью воспринимают этот мир.

— О, давайте подумаем, — потирает подбородок Ник. — Эгоистичные. Неестественные. Зависимые. Их Больше волнует, какими они кажутся другим, чем то, какими являются на самом деле. Они изводят себя в погоне за вещами, которые не имеют значения.

— Правильно. — Она улыбается тому, насколько точно он уловил ее ощущение от Роми и Эйприл. Затем она выпаливает то, что у нее на уме: — Полагаю, они переживают, не подам ли я в суд. Особенно если знают, что я юрист.

— О, я думаю, они во всех подробностях выяснили, кто вы такая.

— Да?

— А на что еще им тратить время? — говорит он, глядя Вэлери в глаза.

— Выходит, вы все знаете? — спрашивает она, отвечая ему таким же взглядом. — Знаете, как... это случилось?

— Да, — кивает он. — Знаю.

Вэлери понимает, что Ник имеет в виду не общие сведения, собранные им как хирургом, не факты, понадобившиеся ему в ночь, когда привезли Чарли. Он говорит о том фоне равнодушия, о сплетнях, которые, она уверена, циркулируют в элитарном сообществе.

И точно, Ник добавляет:

— Бостон — маленький город, не так ли?

Вэлери кивает; честность и прямолинейность Ника вызывают у нее прилив чистого восхищения.

— Так что? — спрашивает Ник.

— Что — что?

— Вы подадите в суд?

Она качает головой, но тут приходит Тони с вином и брускеттой и быстро оставляет их снова, поняв, видимо, что разговор у них серьезный, личный. Они чокаются и делают первый глоток, глядя друг другу в глаза.

Опустив бокал, Ник говорит:

— Знаете, а я на вашем месте, может, и подал бы в суд. Они этого заслуживают. Какой идиот позволяет маленьким детям вот так играть рядом с костром?

— Поверьте, я понимаю. И я это обдумывала — подачу иска, — говорит Вэлери, стискивая зубы и изо всех сил подавляя ядовитую волну гнева, которой сегодня утром она позволила вырваться наружу. — Но... это не поможет Чарли. Это ничего не изменит.

— Понимаю, — говорит Ник, и они снова не торопясь делают по глотку вина.

— И потом, — она делает паузу, — это не в моем стиле.

— Я и это понимаю, — говорит он, словно они давние-давние друзья. Затем широко улыбается ей, и от этой улыбки в сочетании с вином на пустой желудок у Вэлери голова идет кругом.

Не сводя с Вэлери глаз, Ник указывает на тарелку с брускеттой.

— Пробуйте.

Она улыбается в ответ и перекладывает два ломтика жареного хлеба на свою тарелку, радуясь возможности отвлечься и надеясь, что Ник не догадывается, как он на нее действует.

— Думаю, — говорит Вэлери, передавая блюдо Нику и продолжая свою мысль, — положение матери-одиночки говорит не в мою пользу.

— Что вы имеете в виду? — спрашивает он.

Она пожимает плечами, подыскивая слова для описания своего ощущения: что быть одинокой — значит вообще быть другой, это препятствие к дружбе, во всяком случае, к женской дружбе. Со времени учебы в школе она пришла к твердому убеждению: девочки ищут себе подруг в точности как они сами или таких, на кого хотят походить.

— Не знаю, — отвечает она, восторгаясь про себя искусным сочетанием томатов, базилика, чеснока и лука, поджаренных до идеального золотистого цвета. — Мне кажется, люди предполагают... понимаете... что матери-одиночки нуждаются в деньгах... или могут быть... более беспринципными.

Вэлери поднимает глаза и видит, как Ник морщится, выражая свое несогласие с ее теорией. Затем он спрашивает:

— Вы были замужем... какое-то время?

Она качает головой, глотая первый кусок брускетты, и вслух отмечает замечательный вкус и свежесть ингредиентов.

Ник с раскаянием смотрит на Вэлери.

— Простите... мне не следовало об этом спрашивать... Меня это не касается.

Затем он устремляет взгляд в свою тарелку, как бы заверяя Вэлери, что расспросов больше не будет. Она понимает: сейчас ее ход — и на секунду поддается своему обычному правилу не распространяться о своей личной жизни. Но потом делает большой глоток вина и, тщательно подбирая слова, начинает:

— Нет. Я никогда не была замужем. Отца у Чарли никогда не было... Его звали Лайон... если это что-то вам говорит.

Она улыбается, разрешая улыбнуться и Нику.

— Он был художник. Талантливый художник, — продолжает она. — Мне казалось, я люблю его. Он говорил, что любит... и я ему верила. А потом... ну, в общем, ничего не получилось. — Она издает нервный смешок. — Если быть более точной, он исчез, сразу после того как я забеременела. Поэтому он никогда не видел своего сына. Насколько я понимаю, он не знает, что у него есть сын. Хотя иногда мне трудно в это поверить, что никто из его друзей не видел меня с ребенком. С ребенком, у которого его кудрявые волосы. Его овал лица.

Так много на эту тему она никогда не говорила, и чувствует себя опустошенной, приоткрыв свою жизнь, но испытывает и облегчение. Вэлери чувствует на себе взгляд

Ника, и откуда-то находит смелость поднять глаза и встретиться с его взглядом.

— Вы знаете, где он сейчас? — спрашивает Ник.

Вэлери снова отпивает вина и отвечает:

— Я слышала, он переехал на Запад... Но я никогда не пыталась его найти... Хотя уверена, что могла бы... Думаю, у него бывают выставки... Но я просто... не вижу смысла. Я всегда считала — так для Чарли лучше.

— Вам, должно быть, нелегко приходилось, — тихо произносит Ник. Его глаза светятся теплом и пониманием, но жалости в них нет.

— Бывало, — признается Вэлери.

— И до сих пор?

— Иногда, — говорит она, не отводя взгляда, и думает о той ночи, когда произошел несчастный случай, какой напуганной и одинокой она себя чувствовала, даже с Джейсоном. — Но не сейчас.

Он снова улыбается замечательной, широкой улыбкой, от которой сердце Вэлери пускается вскачь, и говорит:

— Я очень рад это слышать.

Затем смотрит на часы и предлагает заказать ужин.

— Разве вам не нужно идти? — слабо протестует Вэлери.

— Пока нет, — отвечает Ник, знаком подзывает Тони и уверяет Вэлери, что ей обязательно понравятся равиоли.

Я вешаю темно-синий бушлатик Фрэнка и пушистую розовую шаль Руби на вешалку в прихожей, когда Ник влетает в боковую дверь, словно хочет выиграть две секунды из своего двухчасового опоздания. В течение дня мы ни разу не говорили, только обменялись тремя сообщениями. Первое — от меня с вопросом, когда он будет дома. Второе — голосовая почта от него, с ответом: он будет вовремя, чтобы уложить детей спать. И третье — текстовое сообщение, информирующее меня о его опоздании. К счастью, я ничего не обещала Руби и Фрэнку, давно уже уяснив, что делать это рискованно.

— Я правда сожалею, что опоздал, — горячо заявляет Ник и здоровается со мной поцелуем, попав губами в левый уголок моих губ. Он предпринимает новую попытку, на сей раз наши сомкнутые губы встречаются, и в этот момент у меня возникает тревожное ощущение — он не работал, когда прислал мне последнее текстовое сообщение.

Кто-то, как Кейт, назвал бы это женской интуицией, она к месту и не к месту употребляет данное понятие, когда всего лишь хочет сказать, что она не совсем слепая и глухая и от нее не укрывается некий ряд очевидных фактов. Этим вечером в ряду очевидных фактов были: густой запах чеснока, идущий от кожи и одежды Ника, пылкий тон его извинений, а больше всего виноватое выражение его глаз.

Проясню. Это не виноватость мужчины, который изменил или хотя бы подумал об этом, чего я никогда не боялась, и не виноватость мужчины, который сокрушается, что он банально плохой муж — пропустил футбольный матч, в котором участвовал его ребенок, не заметил новую прическу жены, был вызван на работу в середин ужина в честь годовщины свадьбы. Виноватое выражение Ника не столь явное, но тем не менее безошибочно угадываемое. Я пытаюсь понять, в чем дело, разглядываю Ника с деланным безразличием и решаю: это виноватость человека, который желал бы находиться в другом месте.

— Ничего, — отвечаю я, глядя ему в глаза и надеясь, что ошибаюсь: неправильно истолковала улики, пришла к неверному выводу. А на самом деле Ник ворвался в дверь, так как соскучился по мне или страстно желал преодолеть размолвку, возникшую между нами прошлым вечером. Даже если преодолеть означает притвориться, что ничего не случилось, как у нас это обычно бывает.

Поэтому я говорю как можно небрежнее, убрав из интонации и выражения лица любое обвинение:

— Что тебя задержало?

— Да, знаешь, обычные дела, — отвечает Ник, избегая моего взгляда, и прямо в пальто идет в гостиную.

— Например? — спрашиваю я и иду следом, вспоминая многочисленные сцены из фильмов, где перед возвращением домой муж заходит куда-нибудь выпить, занимает свое обычное место у стойки бара и выкладывает свои проблемы бармену или любому покладистому слушателю. Или хуже того, переживает один и копит все это в себе. Внезапно я спрашиваю себя, а нет ли у Ника неприятностей, которыми он со мной не делится, помимо обычных тревог хирурга-педиатра. Я вспоминаю один вечер на прошлой неделе, когда выглянула из окна нашей спальни и увидела, как Ник въехал на подъездную дорожку после работы. Он остановил машину, но остался сидеть в ней, глядя прямо перед собой. Я с минуту наблюдала за ним, гадая, не слушает ли он музыку или просто думает. В любом случае он явно не спешил войти в дом. А когда в конце концов вошел целых пять минут спустя и я спросила, что он там делал, он показался озадаченным, словно и сам не знал ответа. Вот и теперь он отвечает мне тем же недоуменным взглядом.

Поэтому я спрашиваю более кратко, идя на этот раз на риск.

— Как было у Антонио? — интересуюсь я, снова вдыхая запах чеснока.

Его молчание говорит само за себя, я отворачиваюсь, не дожидаясь его ответа, и смотрю на паутину на люстре, испытывая неловкость за Ника, за нас обоих. Так же я почувствовала себя однажды, когда наткнулась на него среди ночи — он лежал на диване в расстегнутых джинсах, запустив руку в трусы, и тихо стонал. Я хотела незаметно выскользнуть из гостиной, но споткнулась об игрушку Руби, и оба мы вздрогнули. Он открыл глаза, посмотрел на меня и замер, ничего не сказав. На следующее утро, когда он спустился к завтраку, я думала, он шутливо обыграет происшедшее, но он этого не сделал. Меня не обеспокоила мысль о том, что мой муж мастурбирует, но его молчание по этому поводу как бы отдалило нас, а не сблизило... вот так я чувствую себя и сейчас.