Эмили Гиффин - Суть дела

— Будь с Грейсоном помягче сегодня.

— Почему? — спрашивает он, в его глазах мелькает недоумение.

— Потому что он твой друг, — просто отвечает Вэлери.

— Ты все еще злишься на его маму?

Вэлери смотрит на сына: она потрясена, ей стыдно, она спрашивает себя, откуда он это взял, невольным свидетелем каких разговоров стал, что еще за последние несколько недель узнал без ее ведома.

— Нет. Я не злюсь на его маму, — лжет она. — И Грейсон мне действительно нравится.

Чарли слегка поправляет маску, переваривает услышанное и кивает.

— Ну ладно, милый, — говорит она, чувствуя подступающий к горлу комок, как это было в первый день в детском саду, но теперь уже по совсем иной причине. — Береги себя...

— Я буду вести себя осторожно, мама, — перебивает ее Чарли. — Не волнуйся... Со мной все будет хорошо.

Затем он идет и садится на ковер по-турецки, спина прямая, руки сложены на коленях, больная поверх здоровой.

Я сама не знаю, почему жду до вечера вторника, чтобы сообщить Нику о своей поездке в Нью-Йорк, и при этом волнуюсь, не в состоянии поднять на него глаза, а вместо этого сосредоточенно вскрываю счет от «Американ экспресс», который только что пришел с почтой. Печален день, когда отчет по кредитной карте тебе интереснее лица твоего мужа, думаю я, как можно непринужденнее произнося:

— На эти выходные я решила съездить в Нью-Йорк.

— На эти выходные? — ошеломленно переспрашивает он.

— Да, — отвечаю я, пробегая колонку расходов и в сотый раз изумляясь, как быстро набегает кругленькая сумма, даже если ты стараешься экономить.

— В смысле, в эту пятницу?

— В смысле, в эту пятницу, — подтверждаю я, украдкой бросая на Ника взгляд и как-то приободряясь от его видимого замешательства. Испытывая удовлетворение, что для разнообразия я застаю его врасплох и я сообщаю ему о моем расписании.

— Ну и ну. Спасибо, что предупредила, — говорит он с добродушным сарказмом.

Я готовлюсь к нападению, акцентируя свое внимания на сарказме, а не на его улыбке, вспоминая, сколько раз он, не предупреждая меня, внезапно менял наши планы, или уходил в середине обеда, или уезжал в разгар выходных. Но следуя совету Кейт, я стараюсь не начинать ссору и тоном заботливой жены говорю:

— Я знаю, это так внезапно... Но мне действительно нужно немного отвлечься. Ты, надеюсь, не дежуришь?

Он качает головой, и мы обмениваемся взглядами, и которых сквозит взаимный скептицизм. Я внезапно понимаю, что он впервые останется один с детьми. За все время.

— Значит, ты не против?

— Нисколько, — неохотно подтверждает он.

— Отлично, — бодро отзываюсь я. — Спасибо за понимание.

Он кивает, а затем спрашивает:

— Ты остановишься у Кейт?.. Или у Декса и Рэйчел?

— У Кейт, — отвечаю я, радуясь этому вопросу, потому что могу сказать: — Уверена, что повидаюсь и с братом, и с Рэйчел. Но на самом деле я больше настроена, что называется, пойти напиться. Выпустить пар, как это умеет только Кейт.

Перевод: «Вернуться к себе незамужней, к женщине, от которой ты не мог оторвать рук, к девушке, на свидание к которой ты каждый вечер мчался из больницы».

Ник кивает и берет выписку «Амэкса», глаза его расширяются, как всегда, когда он просматривает наши счета.

Чертыхнувшись, он качает головой:

— Просто хоть не ходи по магазинам...

— Слишком поздно, — говорю я, указывая на пакеты от Сакса в коридоре, продолжая подстрекать Ника. — Нужны были новые туфли на выход...

Он закатывает глаза и говорит:

— О, понимаю. Видимо, ни одна из тридцати уже имеющихся у тебя пар не годится для выхода в свет с девочками?

Я закатываю глаза в ответ, чувствуя, как ширится и натягивается моя улыбка при мысли о гардеробе Кейт. И Эйприл. И даже Рэйчел, ограниченном по меркам жены манхэттенского банкира, но все равно более обширном, чем мой. О контрасте между бесконечными рядами их дизайнерской обуви — усыпанной камнями, атласной, остроносой черной кожаной, на немыслимо высоких каблуках — и моей, гораздо более малочисленной, в основном практичной коллекцией.

— Ты понятия не имеешь, как выглядит много обуви, — с ноткой вызова в голосе говорю я. — Серьезно. У меня жалкий гардероб.

— Жалкий? Правда? — произносит он, осуждающе поднимая бровь.

— Ну, с сомалийской крестьянкой, конечно, не сравнить... Но в данном контексте, — я обвожу рукой полукруг, указывая на наших не стесняющихся в расходах соседей, — я не транжира... Знаешь, Ник, тебе следовало бы радоваться, что ты женился на мне. Всех этих женщин ты бы не потянул.

Затаив дыхание я жду, что он смягчится, улыбнется искренней улыбкой, коснется меня, в любом месте, и скажет что-нибудь типа: «Конечно, я рад, что женился на тебе».

Но Ник впадает в задумчивость, переходит от счета к каталогу Барниз, по которому я, кстати, никогда ничего не заказывала, и говорит:

— Как думаешь, не поздно еще найти няню? На эти выходные? Я, может, и сам захочу пойти выпить пива...

— С кем? — спрашиваю я, моментально жалею об этом и пытаюсь смягчить свой полный подозрения вопрос простодушной улыбкой.

Мне это, похоже, удается, хотя Ник по-прежнему колеблется с видом, от которого у меня сжимается сердце. Я смотрю на него, зная, что не раз еще мысленно воспроизведу это секундное молчание, ничего не выражающее лицо Ника и то, как он запинается на следующих словах.

— О, я не... я не знаю... Может, один...

Он умолкает, и я нервно прерываю неловкое молчание.

— Я позвоню Кэролайн, узнаю, свободна ли она, — предлагаю я, и на ум мне приходит слово «сводня».

Затем я уношу свои новые туфли наверх, думая о том, что если мой муж и стоит на грани измены, то, во всяком случае, не очень-то ловко это делает.

В четверг утром Эйприл уговаривает меня заменить в парной игре в теннис ее обычную партнершу, которая сидит дома с расстройством желудка. Играть в тренировочной партии предстоит против Роми и ее давнишней напарницы Мэри-Кэтрин, известной в теннисных кругах как МК. Короче говоря, все три женщины очень серьезно относятся к своим занятиям теннисом, и уверена, со своим мастерством на уровне школьной команды я не соответствую их усердному вкладу в теннис по десять часов в неделю. И еще больше в этом убеждаюсь, когда Роми и МК важно выходят на крытый корт в клубе «Дэдхем гольф энд поло», с деловым видом, в полном макияже и в идеально согласованной одежде, вплоть до повязок на руках, сочетающихся с кроссовками, — серо-голубыми у Роми и бледно-лиловыми у МК.

— Здравствуйте, леди, — своим хрипловатым голосом провозглашает М К. Она снимает термокуртку и встряхивает руками; бицепсы у нее играют, как у пловчихи-олимпийки.

— Простите, что опоздали, — говорит Роми, собирая короткие светлые волосы в неаккуратный хвостик, и затем делает растяжки. — Утренний кошмар. У Грейсона случился очередной нервный срыв по дороге в школу. Мой декоратор приехал на полчаса позже с совершенно отвратительными образцами тканей. И еще я разлила пузырек жидкости для снятия лака на новенький коврик в ванной комнате. Я так и знала, что мне не стоит самой делать себе маникюр!

— О, дорогая! Как это ужасно, — говорит Эйприл, и ее тон меняется, как всегда, когда она общается с Роми. Словно она хочет произвести на нее впечатление или заслужить ее одобрение, и мне это странно, потому что Эйприл кажется умнее и интереснее своей подруги.

— Итак, Тесса. Эйприл говорит, что вы отличный игрок, — переходит к делу М К. Она матриарх и капитан теннисной команды и, по-видимому, подыскивает кандидатуру для заполнения вакансии в их весенней команде. Иными словами, сегодня я, несомненно, прохожу испытание. — Вы играли в колледже?

— Нет! — восклицаю я, в ужасе от неверного представления.

— Играла, — говорит Эйприл, проводя ладонью по своей заново натянутой ракетке, и затем открывает жестянку с мячами.

— Нет, не играла. Я играла в школе. И много лет не брала в руки ракетку, пока в прошлом году не ушла с работы, — говорю я, четко и ясно излагая факты и занижая всеобщие ожидания, включая мои собственные. Однако, на удивление, меня охватывает дух соперничества, чего уже давно не случалось. Сегодня я хочу отличиться. Сегодня мне нужно отличиться. Или хотя бы проявить компетентность.

В течение нескольких минут мы все говорим о том о сем и разогреваемся, практикуем удары после отскока, а я мысленно повторяю советы моего инструктора по теннису, данные мне на последнем занятии: не стоять на месте, крепко держать ракетку, приближаться к сетке, принимая вторую подачу. Но как только матч начинается, все мои знания улетучиваются, и благодаря моей неспособности держать подачу и выигрывать очко на моей возвратной стороне мы с Эйприл быстро проигрываем сет со счетом три -ноль.

— Ничего страшного! — кричит Роми, едва запыхавшаяся; ее макияж по-прежнему в безукоризненном состоянии. — У вас отлично получается! — Тон у нее покровительственный, но подбадривающий.

Я же в это время тяжело дышу и вытираю лицо полотенцем, затем жадно припадаю к бутылке с водой и возвращаюсь на корт с новой решимостью. К счастью, с этого момента моя игра слегка улучшается, и я даже выигрываю несколько очков, но не проходит и получаса, как нам все так же грозит матчбол[21], о чем и объявляет МК, словно говоря в микрофон на Центральном корте в Уимблдоне.

Я нахожусь в таком нервном напряжении, будто следующее очко может перевернуть всю мою жизнь. Крепко держа ракетку наготове, я смотрю, как МК приподнимается на цыпочки за задней линией, три раза ударяет мячом об пол и меряет меня взглядом то ли из-за слабого зрения, то ли в явной попытке запугать.

— Уже подает, — слышу я бормотание Эйприл, когда МК подбрасывает мяч и одновременно с размахом из-за головы дает сокрушительную резаную подачу со стоном в духе Моники Селеш.

Мяч со свистом летит через сетку, закручиваясь в сторону, и через линию разметки для одиночных соревнований направляется в широкий угол моей зоны подачи, выталкивая меня с корта. Я отмечаю вращение и угол и принимаю теннисную версию йоговской позы воина три, до конца вытягивая руку и делая движение кистью. Корпус ракетки едва соприкасается с мячом, однако мне тем не менее удается отбить его высоким, глубоким ударом справа. С чувством удовлетворения я смотрю, как мяч свечой летит к линии, где стоит Роми, которая кричит: «Мой! Мой!», что крайне важно, когда играешь с МК.

Роми отбивает высокой подачей на середину.

— Ты! — кричит Эйприл, и я опять вытягиваюсь, чтобы отбить мяч, на этот раз неуклюжим ударом слева, который каким-то образом все же перемещает мяч за сетку.

МК с лета отбивает мяч высоким ударом справа, возвращая его Эйприл, и та посылает крученый удар тоже справа. С колотящимся сердцем я принимаю от Роми мяч, направленный ударом с полулета, и возвращаю его удачным высоким мягким ударом на площадку МК.

И так далее до того момента, когда игра достигает высшей точки в драматическом поединке наших пар, идущем рядом с сеткой и состоящем из автоматически наносимых ударов с лета и, наконец, завершается, когда МК бьет ракеткой по мячу, направляя его прямо на меня.

— Гейм, сет, матч! — издает она победный клич.

Я выдавливаю улыбку, пока мы идем к боковой линии, где жадно пьем воду и обсуждаем последний удар, — во всяком случае, МК обсуждает. Затем поворачивается ко мне и говорит, что они ищут для команды нового игрока.

— Вам это интересно? — спрашивает она, и Эйприл сияет, гордясь своим последним проектом — превратить меня в одну из гламурных девушек Уэллсли.

— Да, — отвечаю я, полагая, что смогу привыкнуть к такой жизни, и снова обдумывая это, когда, приняв душ, мы воссоединяемся, чтобы побаловать себя ленчем в джус-баре, потягиваем протеиновые коктейли и заводим обстоятельный женский разговор. Мы обсуждаем туфли и драгоценности, ботокс и пластическую хирургию, нашу диету и режим упражнений (или отсутствие таковых), а также наших сиделок, приходящих нянь и домработниц. Беседа в основном неглубокая и бессмысленная, но я наслаждаюсь каждой ее минутой, получаю удовольствие от полнейшего ухода от действительности, который сродни погружению в бульварный журнал. Я робко признаюсь себе, что мне нравится это ощущение принадлежности, присоединения к их элитарному кругу. Мне приходит в голову, что настоящего дружеского круга у меня не было с тех пор, как мы сдружились в колледже с Кейт, вообще я предпочитаю дружбу один на один, но скорее всего из-за наличия в теперешней моей жизни семьи. Приходит мне в голову и то, что Ник поднял бы нас на смех, если бы услышал наш разговор. Это, в свою очередь, вызывает у меня еще большее чувство обиды и желание защищаться.