Я с надеждой смотрю, как Ник опускается рядом с Руби на колени в попытке сделать невозможное.

— Думаю, он немного... велик для тебя, Руби, — говорит он. — Может, на будущий год?

Руби качает головой.

— Он не велик, папочка. Это мой размер! — говорит она, указывая на 4Т в верхнем углу упаковки.

При первом же знаке сопротивления Ник выпрямляется и сдается, бросив в мою сторону беспомощный взгляд.

— Ну, в таком случае, — говорит он Руби, — решение, похоже, принимать вам с мамой.

Я снова думаю о своей матери — пытаюсь представить ее в этой ситуации и, что еще важнее, как она отреагировала бы на попустительское поведение Ника как отца. «Домашние хлопоты будут на тебе», — отдается у меня в ушах ее голос. Затем я испускаю тяжкий вздох всех матерей и сдаюсь:

— Обещание есть обещание. Пусть будет Шарпей.

— Ура! — восклицает Руби и вприпрыжку несется к кассам.

— Ура! — откликается эхом Фрэнк, когда они с отцом идут следом за ней.

— Но никакой помады, — говорю я, теперь уже сама себе, совсем как моя мать. — И вы наденете водолазку, юная леди. Или так, или никак.


Позднее в тот вечер, когда дети наконец лежат в постелях, я смотрю в наш календарь и обнаруживаю, что завтра Руби — «особый помощник» в своем начальном классе. Это великолепная новость для Руби: согласно распечатке об «особых помощниках», она будет кормить живущих в классе золотых рыбок, выберет книжку для часа чтения и встанет первой в ряду на игровой площадке. К сожалению, это также отмечает мою очередь обеспечить здоровый и вкусный перекус для шестнадцати детей, причем ни под каким видом не содержащий арахиса или лесных орехов из-за смертельной аллергии в классе и тем самым исключающий практически все, что может оказаться под рукой дома.

Я вполголоса бормочу проклятия, недоумевая, как это я проглядела слова «особый помощник», всего две недели назад подчеркнутые люминесцентно-оранжевым маркером.

— Будешь Напу или Рону? — спрашивает Ник, держа в руках по бутылке.

Я указываю на вино с берегов Роны и издаю еще один раздраженный звук, обращенный к календарю, пока Ник возвращает Напу на винный стеллаж и роется в ящике в поисках штопора.

— Что такое? — спрашивает он.

— Завтра Руби — «особый помощник»... в школе.

— И что?

— А то, что мы должны принести перекус, — отвечаю я, используя местоимение «мы», хотя данное задание ложится полностью на меня и ложилось, даже когда я работала. К несчастью, я больше не могу спрятаться за своей работой, что всегда позволяло слегка занизить ожидания.

— Так в чем проблема? — спрашивает он, совершенно не понимая.

— У нас пустые полки, — говорю я.

— Да ладно, — беспечно заявляет Ник. — Я уверен, что-нибудь там есть.

— Правда нет, — говорю я, думая о сборных обеде и ужине, приготовленных мной сегодня из разных остатков истекшей недели.

Ник откупоривает бутылку, наливает два бокала, а затем идет к буфету.

С довольным возгласом он вытаскивает запечатанный пакет «Ореос» — одно из множества моих греховных удовольствий.

— «Ореос»? — говорю я.

— Ну да. «Ореос». Чего проще — печенье и молоко. Старый школьный перекус.

Качая головой, я размышляю о бодрящей свободе мужчины, отца думать, что «Ореос» можно принести в качестве перекуса в любую школу или общество, не говоря о перекусе для класса.

— Не подойдет по многим показателям! — Я даже изумляюсь. — Разве ты не врач? Это все равно что дочери священника заниматься сексом. Или ребенку сапожника босиком гулять по городу.

— Да ладно тебе. Дети любят «Ореос». Кроме того, твоя аналогия хромает: я не стоматолог, а пластический хирург.

— Хорошо. «Ореос» не подходит.

— Почему?

— Во-первых, я уверена, в нем есть арахис, — говорю я, пробегая глазами состав. — Во-вторых, в нем полно сахара. Кроме того, это не домашнее печенье. И выдать его за домашнее не получится — вид не тот... Ты хоть представляешь, что остальные матери скажут за моей спиной, если я принесу «Ореос»?

Ник подает мне бокал, пока я продолжаю свою игривую болтовню.

— Меня станут избегать до конца года. И в ближайшие годы. Я с таким же успехом могу прийти туда, закурить и, грязно ругнувшись, сказать, что «Ореос» — это самое то... Будет нажата клавиша «отвечают все», и уж они всласть поработают языками.

Ник с усмешкой говорит:

— Эти матери действительно настолько склонны осуждать других?

— Некоторые из них, — отвечаю я. — Больше, чем ты себе представляешь.

— А тебе не все ли равно? — спрашивает Ник.

Я пожимаю плечами: в этом и заключается суть вопроса. Мне не хочется переживать из-за таких банальностей. Я не желаю зацикливаться на том, что думают обо мне люди, но мне не все равно. Особенно в последнее время.

Словно по заказу, звонит телефон, и я вижу на дисплее имя Эйприл. Эйприл — моя вторая лучшая, после Кейт, подруга и, без сомнения, моя повседневная мама-подруга, так как при общении с ней я в основном чувствую себя неполноценной. Она делает это не нарочно, но она такая идеальная. Дома у нее идеальный порядок, дети воспитанные и хорошо одетые, ее фотоальбомы и тетради с вырезками постоянно ведутся и пополняются великолепными черно-белыми фотографиями (разумеется, сделанными ею самой). Она все делает правильно — особенно то, что касается ее детей, — от питания до поиска лучших частных школ (и требования лучшего учителя в такой школе). Она все это читает и изучает и искренне готова поделиться любой информацией со мной и с любым желающим, особенно когда в основе ее лежит нечто неприятное. Бутылка для воды имеет повышенное содержание свинца? Подозрительный мужчина за рулем белого фургона разъезжает по кварталу? Новые исследования связывают вакцинацию с аутизмом? Она первой донесет до тебя эту сенсацию. К несчастью для меня, ее дочь Оливия на год старше Руби и ходит сейчас в детский сад при другой школе («Лонгмер-Кантри-Дэй», разумеется, лучшей в городе); в противном случае Эйприл напомнила бы мне о моих обязанностях с перекусом.

— Это Эйприл, — говорю я Нику. — Давай спросим ее насчет «Ореос».

Ник закатывает глаза, когда я беру телефон и отвечаю.

Эйприл немедленно пускается в извинения, что звонит слишком поздно, — так она начинает практически любой разговор. Обычно она сразу оговаривается: «Я знаю, что время совсем неподходящее», — и это интересно, так как я никогда не слышала и не была свидетелем ее трудностей с укладыванием детей спать, с купанием или кормлением — этими изматывающими ритуалами, выводящими из строя менее стойких матерей. Уж во всяком случае она приучила своих детей не ныть и не перебивать ее, когда она разговаривает по телефону. По правде говоря, Оливия — единственный ребенок на моей памяти, употребляющий слово «пардон».

— Да я бы не сказала, что у нас тут шквал звонков, — успокаиваю я (зная, что после восьми часов Эйприл никогда не звонит, а сейчас без пяти восемь). Затем, прежде чем она пускается в пространный разговор, я говорю: — Один маленький вопрос к тебе. Завтра я должна нести перекус в класс Руби. Единственное, что есть у нас в буфете, — это «Ореос». Как думаешь, сойдет?

Я переключаю телефон на громкую связь, но на том конце царит молчание.

— Эйприл? — с усмешкой окликаю я подругу. — Ты здесь?

На что она отвечает:

— «Ореос», Тесс? Ты серьезно?

— Нет... А вот Ник серьезно, — говорю я.

Она ахает, словно я призналась, что Ник во время ссоры поставил мне синяк под глазом, а потом с тревогой спрашивает:

— Тесса? Я на громкой связи?

— Да, — отвечаю я, зная, что позже она меня за это убьет.

— А... Ник... там? — шепчет она.

— Да, он здесь, — ухмыляюсь я.

— Привет, Эйприл, — говорит Ник, снова закатывая глаза.

Эйприл Нику в общем-то нравится, однако он не понимает, почему мы так близки, и ставит ей в вину невротичность и чрезмерную напористость — и то и другое бесспорно. Но я ему объяснила, что когда ты живешь на одной улице пригорода и имеешь детей одного возраста (ее сын Генри на полгода старше Фрэнка), — это серьезное основание для взаимной симпатии. Хотя на самом деле я думаю, что наша дружба коренится глубже, чем в обстоятельствах и удобстве. Прежде всего она из тех подруг, которые сделают для тебя абсолютно все: пустыми обещаниями не отделывается, а просто предлагает — и выполняет задуманное. Она приносит суп, когда ты болеешь. Одалживает тебе платье, когда у тебя нет подходящего наряда, а купить ты забыла. Она сидит с твоими детьми, когда ты зашиваешься. Во-вторых, она организатор, постоянно устраивающий развлечения для всех нас — для детей, для взрослых или просто для нас с ней. И наконец, она всегда не против пропустить бокальчик вина — и два и три! — и становится шумно-откровенной и несдержанной на язык, когда выпивает. Неожиданная особенность в крайне дисциплинированном во всем остальном человеке — и всегда позволяющая хорошо проводить время.

Но сейчас она сама деловитость — готовая помочь, искренний перфекционист, которого я люблю, иногда вопреки себе.

— Мысль неплохая, — говорит она покровительственным тоном, которого, по-моему, даже не замечает за собой. — Но я уверена, что мы придумаем что-нибудь получше.

Я представляю, как она расхаживает по кухне, давая, как всегда, дополнительную нагрузку своим стройным, загорелым от игры в теннис рукам и ногам.

— О! Придумала... Я только что испекла морковные маффины — пальчики оближешь. Как раз то, что надо.

Ник морщится — он терпеть не может, когда в отношении еды говорят «пальчики оближешь» и «вкуснятина», а самое нелюбимое из подобных выражений «тает во рту, а не в руках».

Я хмыкаю, соглашаясь, но говорю:

— Я не уверена, что у меня есть время печь маффины.

— Это та-ак просто, Тесса. Пара пустяков.

Для Эйприл все — пара пустяков. В прошлом году она имела нахальство назвать парой пустяков говядину «Веллингтон», когда я сказала ей, что надо придумать блюдо для рождественского ужина. Кстати, все угощение я в итоге заказала, а потом попала впросак: когда свекровь спросила рецепт подливки, меня словно заклинило, я вообще не могла вспомнить, как делают подливку, не говоря уже о той, что стояла на моем столе.

— Ладно. Наверное, придется на этот раз что-нибудь купить, — говорю я и отключаю громкую связь, чтобы Ник ничего больше не услышал.

— Хм. Ну, всегда можно сделать фруктовые шашлычки, — продолжает она и принимается объяснять, что мне нужно лишь взять в отделе товаров для пикников маленькие пластиковые палочки для коктейлей и нанизать на них виноградины, ягоды клубники, кусочки ананаса и дыни. — Затем купи несколько пакетов органического попкорна... очень вкусный марки «Пиратская добыча»... хотя попкорн стоит на первом месте в списке продуктов, которыми можно подавиться, наряду с виноградом, хот-догами, изюмом, жевательной резинкой и конфетами... Поэтому, может, это и не самая лучшая идея... Меня всегда пугает опасность подавиться. Это и — утонуть. И Боже... не надо впадать в полную депрессию, но это... отчасти я потому и звоню...

— Предостеречь меня насчет опасности подавиться? — спрашиваю я, зная, что такое вполне возможно.

— Нет... Ник тебе не сказал? — интересуется она, снова переходя на шепот.

— Я отключила громкую связь, — успокаиваю я Эйприл. — О чем, скажи?

— О несчастном случае.

— О каком несчастном случае?

При словах «несчастный случай» Ник бросает на меня взгляд — каким-то образом мы оба угадываем, что последует дальше.

— С маленьким мальчиком в классе Грейсона Крофта... С Чарли Андерсоном?

— А что?

— Он получил ожоги в доме Роми... несчастный случай у костра.

Я теряю дар речи, мысленно пробегая по нескольким уровням классификации, что очень типично для Уэллсли: Роми Крофт — одна из ближайших подруг Эйприл по теннису; сын Роми и дочь Эйприл ходят в один детсадовский класс в «Лонгмер-Кантри-Дэй», по-видимому, вместе с пациентом Ника.

И точно, Эйприл произносит:

— Разве Ник его не лечит? Об этом говорят...

— Да, — отвечаю я, изумляясь эффективности, с которой поработала за выходные мельница сплетен.

— Что? — спрашивает Ник, теперь уже пристально глядя на меня.

Я прикрываю трубку рукой и говорю:

— Твой пятничный пациент. Он находился в доме Роми Крофт, когда это случилось...

— В чьем доме? — переспрашивает Ник, в очередной раз доказывая, насколько он не в ладах с именами и любыми социальными связями. Более того, он настолько с ними не в ладах, что иногда мне кажется, будто он делает это нарочно и почти гордится этим. Особенно когда дело касается заметных людей, таких как Роми, которая закатывает щедрые, знаменитые званые обеды, участвует в деятельности почти всех благотворительных организаций города и состоит в совете директоров в «Лонгмере», куда, я надеюсь, пойдет на будущий год Руби.