— Ой, Алекс в подарки не верит. Он считает это буржуазным.

Ну а теперь она из-за чего вздыхает?

— Мел, что ты делаешь! Скажи мне, что ты его у себя не поселишь!

— Э-э…

— Фантастика. Ты уже сообщила Линде о пополнении в своей развеселой кеннингтонской семейке?

— С Линдой все будет нормально. Она ничего не скажет.

— Полагаешь, это одно и то же?

Я была слишком расстроена, чтобы продолжать этот разговор. Моя лучшая подруга с четырехлетнего возраста ни черта не понимала в моей жизни!

— Мел, ты же знаешь, что я ничего бы не сказала, если бы о тебе не заботилась, так?

— Ага, — буркнула я без особой признательности.

— Позвони мне, когда Алекс объявится. Кстати, во сколько это будет?

— Э-э, в ближайшие минут пятнадцать.

— Хорошо. Хвост пистолетом. Пока.

Все правда. Алекс поступил со мной по-скотски. Просто… Ох, эти проблемы Алекса — с чего начать? Школа-пансион, странные родители, которые развелись, когда ему было совсем мало лет. Я часто ударялась в психологию, если дело касалось Алекса. Незадолго до нашего знакомства он как раз вырос из того возраста, когда пытаются отыскать свою задницу где-то на Гоа[3]. Что ж, я ему больше не тряпка для вытирания ног.

Вот хорошо, девять часов осталось. Новое промывание мозгов мне не требовалось, а вот поговорить с кем-нибудь отчаянно хотелось, так что я позвонила Аманде. Трубку снял какой-то парень.

— Здравствуйте. Аманда дома?

— Нет. Ей что-нибудь передать? Я узнала этот акцент!

— Фрейз, привет, это Мелани! Пауза.

— Мелани…

— Мелани Пеппер. Ну, помнишь! Мел! Господи.

— А, да-да, привет. Что поделываешь?

Да так, посиживаю в аэропорту Хитроу, куда прискакала по ошибке на пятнадцать часов раньше времени, сделала прическу, а теперь дожидаюсь своего бывшего парня — эгоиста, который слинял чуть ли не год тому назад. А я, похоже, до сих пор не могу выкинуть его из головы и с работы из-за этого свалила без всяких объяснений.

— Все то же самое.

— Здорово. — Неужели это самая непринужденная беседа, на какую мы способны?

— Поздравляю, — сердечно сказала я. — Ты женишься на моей давней подруге!

Я попыталась представить, как Фрейзер склоняется, чтобы поцеловать Аманду, но ничего путного у меня не вышло. Его кудри наверняка попадут ей в глаза. А она такое не выносит.

Фрейзер нервно засмеялся:

— Да, похоже.

— А ты, оказывается, лэрд, — добавила я.

— Да, точно. Так передать ей что-нибудь?

— О — о… В общем-то, ничего. Я просто так звонила, поболтать о своем, о девичьем.

— Ясно. Ладно. Пока.

Меня частенько посещали романтические мечты о том, как я повстречаюсь с кем-нибудь из своих былых обломов: теперь глаза у него откроются и меня увидят в совсем ином свете — мягкую, мудрую и волнующе желанную. Но хотя встречи происходили в самых разных экзотических местах, две вещи в фантазиях всегда оставались неизменными: облом вспоминает, кто я такая, и пугается до смерти.

Да пошло оно все! Я вернулась к тому, с чего начала. Я позвонила маме. Давно должна была позвонить. Часов девять назад. Мама у меня милая, по-настоящему милая, она занимается выпечкой и блюдет традиции во всех смыслах этого слова. Я была убеждена, что маме не больше сорока, она легкомысленна до неприличия, а еще она каждый божий день облачается в костюм почтенной матери семейства и берет в руки скалку. Вот такая у меня мама, — по крайней мере, я такой ее представляла.

— Привет, мама, как ты?

— Мелани! Я как раз о тебе говорила. Неудивительно, если учесть, что разговоры с моим старшим братом Стивеном обо мне — ее самое любимое занятие, после стряпни конечно. Впрочем, у мамы полно талантов и пристрастий: она обожает смотреть телевизор, играть в бридж, без умолку болтать с моим отцом, который в ответ только похмыкивает. Я редко общалась с папой по телефону — ведь во время телефонной беседы нельзя манипулировать всякими полезными штуками (макаронами с сыром, пивом или телевизионным пультом). Мой папа — это вылитый Гомер Симпсон[4], только не такой самодовольный.

— Это правда, что я слышала — что Аманда Филлипс выходит замуж за того замечательного юношу, которого ты как-то приводила?

— Да. Кстати, Алекс возвращается.

— Что ж, чудный мальчик. Шотландец, кажется? У него такая славная улыбка. И он так хорошо себя ведет.

— Ему не четыре года, — разозлилась я. — Он не обязан хорошо себя вести. И вообще, Алекс возвращается.

— Наверняка свадьба будет пышная — эта семья никогда ничего не делает наполовину. Посмотрела бы ты на пристройку с бассейном, которую Дерек сделал в поместье! Я-то, конечно, ее не видела, но уверена — она почти такая же большая, как и сам дом!

— Звучит грандиозно. Знаешь, Алекс возвращается.

— А ты будешь подружкой невесты? Может, там будут и другие воспитанные шотландские мальчики и ты встретишь кого-нибудь замечательного.

Мама не особенно утруждала себя выбором слов.

— Я не буду подружкой невесты. Может, меня вообще не пригласят. Но я сейчас в аэропорту…

— Разумеется, тебя пригласят. Вы трое в школе были настоящими неразлучными подругами! Как поживает Фран? Она еще не нашла никого замечательного?

— Нет. Но…

— Пожалуй, вам обеим стоит пойти на свадьбу. Кто знает, вдруг на этот раз вам повезет… Ну ладно, дорогая, мне пора, у меня томятся лепешки с изюмом, а они, сама знаешь, капризулистые. Созвонимся. Пока, золотко.

Ненавижу, когда мама говорит «капризулистые». Такого слова-то даже нет! Это она специально, чтобы позлить меня.

Возможно, решила я, прокручивая наш разговор, она все делает, именно чтобы меня позлить. Это многое объясняет.

Один из уборщиков, которого я уже приметила раньше, зачем-то вернулся и встретился со мной глазами. Мне захотелось подбежать к нему и объяснить, что да, у меня есть дом; нет, я не террористка (хотя, подумай он такое, я была бы в некотором роде польщена), и здесь я только для того, чтобы сделать несколько дружеских звонков, что-нибудь купить и, черт возьми, дождаться человека, который меня любит! Я заискивающе улыбнулась уборщику и злобно уставилась на ползущую петлю на колготках. Вот дерьмо. Ну и где прикажете искать новую пару колготок посреди аэропорта?

Еще через три часа я послала все куда подальше и пустила в ход свою кредитную карточку. Теперь я была вся завитая, в помаде «Клиник», в новом топике, в потрясных брючках, в надевающемся через голову лифчике и, увы, все в тех же старых туфлях без каблуков — так далеко даже я не могла зайти. К сожалению, продавщицы в отделе парфюмерии эти туфли засекли не сразу и атаковали меня с таким количеством пробников, что несло от меня, как от торта на ежегодном съезде кондитеров.

Следующие два часа — и еще больше, чем на шмотки, — я грохнула на кофе и отвратительное датское печенье и теперь то глазела в окно, то почитывала «Что имеет в виду ваш мужчина, если он перетрахал всех ваших подруг и поглядывает на собаку — так ли принято самовыражаться у нынешних парней?». Я была готова: 1) покончить с собой; 2) поиграть в автоматы; 3) купить треклятые туфли. А еще у меня возникало искушение завязать знакомство с уборщиком, но он отработал смену и ушел, по-прежнему косясь на меня и качая головой.

Я купила туфли. А потом пошла и поиграла в автоматы.

Пять сотен лет спустя разумно было начать встречать самолеты. Я купила зубную щетку, зубную пасту и приготовилась.

Четырьмя самолетами из Нью-Йорка позже моя приклеенная улыбка стала выглядеть несколько отчаянной. И как это стюардессам удается улыбаться все время? Не иначе, на наркотиках держатся.

Я уже начинала тревожиться, что проморгала Алекса. А вдруг он уже высадился, созвонился с кем-нибудь из приятелей и с ветерком умчался на такси в район подороже? Может, он прошел, пока я пялилась на девчонку, тащившую необъятного плюшевого слона. Или когда бегала в туалет — все этот проклятый кофе. Подумать только. Целый день проторчала в аэропорту — и все псу под хвост.

Мое возбуждение грозило достичь апогея, и я уже собиралась сделать объявление по громкой связи, и вот тут Алекс вывалился из-за осточертевших автоматических дверей.

Мой желудок ухнул вниз. Алекс выглядел великолепно. Я изобразила на лице подобающую влюбленную гримасу и устремилась к нему. Алекс меня не заметил (из-за прически, наверное), так что в конце концов я рванула за ним на своих высоких суперсексуальных каблуках и атаковала его сзади, как вор-душитель.

Алекс развернулся, подпрыгнув, будто собирался засветить мне приемом кунг-фу, и тут до него дошло.

— Мел!

Я не могла отдышаться — от бега и от того, что его вижу.

— Э… хе… Алекс!

Он подхватил меня своими могучими руками и сжал в медвежьих объятиях кинозвезды. Видел бы тот уборщик!

— Ты полный и законченный козел, — выдохнула я.

Алекс зарылся носом в мои волосы.

— Мел, ну и соскучился же я!

Глава третья

Всю дорогу в метро мы болтали и болтали без умолку, совершенно чокнувшись от того, что снова видим друг друга. Алекс рассказывал об Америке, об английском поп-музыканте, с которым столкнулся в глуши Монтаны и с которым они стали закадычными друзьями, о дурацкой работе и об изумительных людях, с которыми ему доводилось встречаться. В его речи появился американский акцент. Я не стала говорить, что работаю все там же, живу все там же и конца краю этой тоске не видно, нет, вместо этого я как заведенная трепалась об амурных делах наших общих знакомых, о каких-то нудных вечеринках и о прикольной кошке Фран (несуществующей). Ни один из нас не заикался о внезапности его отъезда, словно это была обычная отлучка на пару недель, — может, по делу, а может, в тюрьму.

Домой мы заявились в половине первого; в квартире царила зловещая тишина, что означало одно: Линда бодрствует и во все уши прислушивается к каждому шороху. Как бы там ни было, случай выдался особый, так что я с охотничьим кличем стибрила у нее бутылку водки и завалилась в постель со своим большим — ну, ладно, слегка пахучим — ненаглядным, который ухитрился довести меня до экстаза, прежде чем отрубиться на четырнадцать часов. На следующий день я смотрела, как он спит, а время знай себе текло и текло. Может, стоит раскладывать красивых спящих мужчин в зале ожидания аэропорта?

Алекс проснулся, слегка дезориентированный, секунду смотрел в потолок, а потом перевернулся и, ухмыляясь, сгреб меня в охапку.

— Ох, Мел, дорогая, я буду твоим навсегда…

То-то же.

— …если ты мне сделаешь сэндвич с беконом. Два сэндвича. И яичницу из нескольких яиц. Помираю от голода.

Двадцать минут спустя, после того как я опустошила весь холодильник Линды, Алекс заявил:

— Это был лучший сэндвич с беконом в моей жизни. Американцы просто не умеют их готовить. Берут кусок черного хлеба и кладут на него какую-нибудь дрянь.

— Типа овощей?

— Ага!

— Точно — эти американцы сдвинулись на своей здоровой пище. Потому они и поддерживают такую классную форму.

Алекс хихикнул и обхватил ладонями мое лицо. Наконец-то.

— Мел, до чего же здорово вернуться! Американцы… такой народ, никогда не говорят того, что думают. Я ни с кем там не мог нести всякую чушь, как с тобой.

— Самый замечательный комплимент, который я слышала, — обиделась я.

Алекс рассмеялся и взъерошил мне волосы.

— Я имел в виду… В общем, я вел себя как последний осел, Мел. И мне очень жаль. Правда. То, как я с тобой поступил, ни в какие ворота не лезет. Понимаешь, я сам не соображал, что делаю. И мои родители, и вообще все… Оказывается, это очень трудно — распрямиться в полный рост… И я испугался… Когда я ехал обратно, все дергался — а вдруг ты… даже смотреть на меня не станешь. И пожалуй, я это заслужил.

— Вот именно.

— Знаешь, ты у меня особенная.

— Знаю. И если ты еще раз, еще хоть раз сделаешь что-либо подобное, я насажу твои яйца на ножницы и раскромсаю их в фарш.

Алекс содрогнулся.

— Крутая, да?

— Узнаешь.

Вот и все. Вот оно — счастье.

Следующая неделя прошла в дурмане — глупом, хихикающем, нью-йоркском дурмане с грязными простынями. Наконец я заставила себя дотащиться до работы, но явилась туда такая сияющая и улыбающаяся, что нарушила куда больше правил, чем обычно. Даже секретарши мне были нипочем. Еще никто в мире не был так счастлив, как мы с Алексом, и больше того — никто в мире даже отдаленно представить себе не мог, что это за штука — счастье. Я порхала, останавливаясь лишь для того, чтобы пожалеть людей, бедных, несчастных людей, не таких везунчиков, как я.