Вадим прошел к школе, где учился его друг Толя Лукин, заглянул в булочную – все тот же прилавок, и запах тот же – аромат калорийных булок, дошел до универмага, который на углу Коровьего Вала, там когда-то он покупал тетради. И было это не так уж давно, но, кажется, он был тогда другим человеком. Вадим хотел уже вернуться к машине, когда его кто-то окликнул:

– Вадим! Что ты здесь делаешь?!

Он оглянулся, и первое, что увидел, – это фиалковые глаза. Только лицо было совсем другое.

– Здравствуй, Младшенькая!

– Здравствуй. – Она, казалось, даже не удивилась. Словно, не прошло несколько лет и не произошли события, которые повлияли на их жизнь.

Вадим вдруг ей позавидовал.

– Хорошо здесь у нас.

– Да, мне тоже нравится. – Она улыбнулась. Она сделала маленький шаг в сторону, как бы немного отступая и давая ему себя разглядеть. И он внимательно присмотрелся к ней. От той девочки, которая так была в него влюблена и которая была так навязчива не столько поступками, сколько чувствами, вечным молчаливым присутствием везде, где он был, от этой девочки ничего не осталось. Она исчезла без следа, а вместо нее появилась молодая женщина, красивая, самоуверенная, со снисходительным взглядом фиалковых глаз. «Глаза все те же. Их, семейные. У Старшенькой были такие же. Есть. И сейчас такие есть, только я давно ее не видел», – подумал Вадим и растерялся. Ему не хотелось, чтобы его увидели таким, расчувствовавшимся, тоскующим по этим родным переулкам. Он вообще не любил демонстрировать эмоции, но тут его застали врасплох.

– Ты приехал сюда погулять? Твоя? – Младшенькая кивнула на машину, припаркованную внизу улицы.

– Моя, – с оттенком гордости произнес Вадим. Машина была дорогая – «Фиат», он ее достал через посольство. Тогда, в семьдесят пятом году, в Москве таких было мало.

– Ммм, – промычала Младшенькая, и Вадим даже не понял, что это означало. Он, привыкший определять людей по внешнему виду, сразу догадался, что она живет хорошо. На ней лежала печать достатка и беззаботности. «Наверное, муж!» – подумал он, а она тут же сказал:

– Нет, не замужем.

– Я не хотел…

– Хотел, это всем интересно. Ты, например, женат?

– Я? – задумался Вадим. Он и сам не знал, как определить свое гражданское состояние. Официально не был, но как только решится вопрос с работой за границей, они распишутся. Эту женщину он не любил. Но так случилось, что их пути пересеклись. Не самый плохой вариант – никакой нервотрепки, никаких истерик, все ровно, все спокойно, все ради карьеры.

– Я – не женат. Могу показать паспорт. – Он сделал честные глаза.

– Зачем мне твой паспорт? Мне все равно.

– Как Старшенькая? – спросил Вадим.

– Ты разве не бываешь у них? – Младшенькая удивилась.

– Нет, я не бываю там. Не думаю, что это удачная мысль, мешать семейной жизни.

– Ну, – та покачала головой, – может, надо проще относиться ко всему?

– Может, но в этом случае у меня не получалось. Ты же сама все знаешь.

– Знаю. – Она кивнула. – Слушай, пойдем ко мне. Чаю попьем, перекусим. Я голодная ужасно.

– К тебе? Ты где сейчас живешь?

– Я живу у себя, – рассмеялась Младшенькая. – Сам все сейчас увидишь!

Она взяла его под руку, и они направились к арке, которую охраняли каменные львы и которая вела во двор огромного дома.

Дом был тот же, только дальнее его крыло. Войдя в арку, они долго шли по двору, потом завернули за угол – тут дом неожиданно заканчивался и начинался снова.

– Господи, я никогда не думал, что он такой огромный, этот ваш дом. Мне казалось, что в нем только и есть – ваш подъезд.

– Ты не представляешь, какой он большой. Если смотреть на него сверху, он похож на букву «Ш». Так вот, я живу в самой дальней палочке, на самом ее краю. Это уже другая улица, и мне иногда кажется, что другой район.

– А где мама?

– Мама живет у себя. В нашей старой квартире. Старшенькая у нас благородно отказалась от всего, они с Лукиным снимают квартиру на Шаболовке.

– Так похоже на них обоих. Особенно на Толю.

– Не язви. Мне иногда стыдно, что я сибаритствую одна в этих двух комнатах.

– Ты просто нормально живешь, поверь мне. – Вадим снисходительно посмотрел на Младшенькую. Это качество – любовь к хорошему, красивому и удобному, которая чувствовалась в ней с малолетства, – пожалуй, ему нравилось больше всего. Он и сам был таким.

Они вошли в квартиру, и когда Вадим увидел высокие потолки с лепниной в виде виноградных листьев, огромные двухстворчатые двери, паркет старый, узкий, темный, он понял, как тосковал по прошлым годам. Ему на минуту показалось, что он в той же самой квартире, где жила Старшенькая с родителями и со своей младшей сестрой. Ему почудился запах паркетной мастики и стирального порошка – так пахло в ванной комнате. Ему показалось, что ни дня не прошло с того времени, просто он куда-то отлучился и вот вернулся, чтобы продолжить ту жизнь.

– Послушай, давай-ка съезжу в магазин, – Вадим остановился на пороге, – я так не могу. С пустыми руками…

– Куда ты поедешь? Вечер, скоро все закроется. И потом, у меня все есть. Полный холодильник. Даже шампанское имеется.

– И все равно неудобно.

– Брось! Я сейчас все приготовлю. Если хочешь курить – кури. Можно в комнате, можно на балконе, как тебе удобно.

Младшенькая вдруг смутилась:

– Ты знаешь, я не очень хорошо готовлю, но постараюсь.

– Не надо, не возись. Давай просто чаю попьем, – возразил было Вадим, однако она уже исчезла на кухне. Он вытащил сигареты и вышел на балкон. На него дохнуло весной и шоколадом – с Балчуга тянулись дым и аромат. Замосковоречье словно отдельное государство, с границей в виде Садового кольца, готовилось к вечеру. Но это были уже теплые сумерки, пахнущие тополиными почками и свежей травой. Пахло пылью и пустеющим городом. У Вадима сжалось сердце – он столько раз смотрел на эти крыши и столько раз думал, что когда-нибудь они будут смотреть на этот город вместе, когда-нибудь случится чудо, и они окажутся вдвоем, и никто им не сможет помешать. Но этого не случилось. Лукин, Лукин, Лукин. Его лучший и самый настоящий друг, он оказался счастливчиком, он оказался тем, кому повезло. А она оказалась однолюбом, и с этим ничего нельзя поделать. Вадим докурил и опять зажег сигарету. И опять вспомнил друга. Лукин был чуть старше, хотя они считались ровесниками. Он сумел понять, что Старшенькая – его любовь. Вадим же все сомневался, метался и пытался не верить себе. А надо было верить. Надо было признаться себе честно, что любишь эту девушку и любишь так, что сумеешь за нее побороться. Но он находил отговорку – нельзя переходить дорогу другу. Хотя в душе понимал, что можно. Если только ты уверен в себе и своем чувстве.

Так, может, он и не любил Старшенькую? Ну какая любовь в десятом классе?! Так, сплошные эмоции и гормоны. А кто это знает наверняка? Кто даст руку на отсечение, что любви в семнадцать лет не бывает? Никто. Никто и никогда.

А может, он подыгрывал друзьям? Лукину и ей. Играл в романтический треугольник, но играл несерьезно, чтобы ничем не рисковать. И радовался, что Лукин так твердо стоит на страже своей любви.

Вадим посмотрел на истлевшую сигарету и прикурил еще одну – возвращаться в комнаты не хотелось. Здесь, на этом балконе, в ароматах московского лета, запахах асфальта и шоколада, хорошо вспоминалось. И в голову приходило то, о чем раньше даже не думалось. Вадим вдруг улыбнулся – вот признание, которое убило бы всех. Ему нравились обе сестры. Нравились обе девочки с фиалковыми глазами. Но всего лишь нравились, без изнуряющей обязанности быть честным и кому-то верным. И эта необременительность позволяла наслаждаться игрой в непонимание, легкомысленность и в то же время намекать на роковые страсти.

А может быть, все объяснялось гораздо проще – может, он считал, что есть что-то поважнее школьных увлечений и надо дождаться взрослой жизни, оглядеться?

Так или иначе, он что-то упустил в той жизни, которая казалась такой несерьезной, а теперь представляется такой фатально невозвратной. Упустил. В отличие от Лукина.

Вадим привык, что прошлое не покидает его, оно рядом с ним. Но так подробно, так честно и так спокойно не думал о нем. Оказалось, это приятно – вспоминать поражение, вспоминать потерю и лелеять то давнее чувство, словно оно еще может ему понадобиться.

– Ты что здесь застрял?! – в дверях показалась Младшенькая. – Все готово!

Они прошли в гостиную, где она накрыла стол, и Вадим приятно удивился тому, как умело и с каким вкусом она все приготовила. И хоть мясо было чуть жестковатым, а салат слишком крупно порезан, он с удовольствием ел, успевая ухаживать за хозяйкой. Они чокнулись, выпили шампанского, посмеялись над своей торжественностью и налили еще. Скованности как не бывало, ее-то и до этого было чуть-чуть, но сейчас они заговорили свободнее, и, казалось, не было тем, которые они не могли бы обсудить.

– Я захмелею, – рассмеялась Младшенькая. – Я ничего с утра не ела.

– Так ешь! Ты, оказывается, вкусно готовишь, я даже и не подозревал. – Вадим положил ей и себе салата.

– Ты вообще не подозревал, что я есть, – рассмеялась она.

– Неправда. Ты была. Ты была везде. Около моего дома, у футбольного клуба, у школы. Ты ходила за мной следом, провожала в магазин и на занятия. Ты была. Только я делал вид, что тебя не вижу.

– В этом-то и проблема, – вздохнула Младшенькая.

– Не в том смысле – я делал вид, что не вижу, что ты следишь за мной.

– Не придумывай! – Младшенькая смутилась.

– Следила, следила, но мне это нравилось. Приятно, когда ты нравишься красивой девушке, – рассмеялся Вадим. Он откинулся на спинку стула. В этой комнате было очень комфортно – словно в родном доме после долгого отсутствия.

– Болтун! – Младшенькая рассмеялась.

Их разговор приобрел иную интонацию. Раньше она следила за каждым своим словом, за жестами, она продумывала каждый свой шаг, который делала в его присутствии. Сейчас она чувствовала себя абсолютно свободной. Ей не хотелось ему нравиться, хотелось предоставить Вадиму возможность рассмотреть ее такой, какой она бывала каждый день в стенах своего дома. И Вадим уловил эту разницу. И тоже почувствовал свободу – ведь очень тяжело иметь дело с человеком, который любит тебя, а ты его ни капельки не любишь. «Значит, я ее не любил?! Значит, это сейчас мне хорошо, когда между нами нет ничего, кроме нескольких неловких лет?! Ее детской навязчивости, непонимания и вечной обиды, думал он и, уже не стесняясь, рассматривал ее. А она, почувствовав этот изучающий взгляд, ничуть не смутилась: у нее против него появилось оружие – опыт.

– Нет, не болтун, у тебя красивые глаза. Ты вообще красивая. И ты это знаешь. – Вадим, улыбаясь, смотрел на нее. Ему уже нравилась эта игра – они как будто пробовали на прочность тонкий ледок их недополучившихся отношений. Вадим даже не понимал, зачем он это делает. «Это шампанское и коньяк, который она все время просит подлить. Если бы я ее не знал, то подумал бы, что она хочет меня напоить, – пришла ему в голову мысль, но он тут же одернул себя. Сестры так не играют!» Сейчас ему показалось, что Младшенькая и ее старшая сестра ужасно похожи. «Нет, только глаза одинаковы, а черты лица разные. Старшенькая всегда была милой, ужасно милой. А эта красива. Очень красива, хотя и несколько холодное выражение глаз».

– Ты в кого-нибудь влюблена? – спросил Вадим.

– Да, – ответила Младшенькая.

– Вот как? – Он почему-то расстроился.

– А что удивительного в этом? – улыбнулась Младшенькая.

– Действительно, – пришлось согласиться Вадиму. – И кто он? Какой он?

– Я даже не могу его описать. Обычный. – Она развела руками как бы в недоумении.

– А за что же любишь?

– За то, что он меня любит.

– А он любит?

– Факт, – подтвердила она с хулиганским видом.

– Какая ты счастливая – ты уверена. Ты во всем уверена.

– Кто тебе это сказал? Кто сказал, что я уверена?

– Мне так кажется.

– Вадим, тебе все время что-то казалось. Сколько я помню, тебе что-то казалось, что-то мерещилось, в чем-то ты сомневался, а чего-то боялся. Почему? Откуда в тебе это? Ты же такой…. – Младшенькая попыталась подобрать слова: – Ты такой… Ты – как ледокол, это просто чувствуется, ты прешь по льду, раскалывая его. Но иногда…

– Знаю, сам чувствую, что вдруг начинаю буксовать. Как будто в грязи застрял. И ничего не могу поделать, надо вроде бы на газ жать, а я сижу и ничего не делаю, по сторонам смотрю.

– Потом жалеть начинаешь, да?

– Да. – Вадим почувствовал, что в последнем вопросе есть подвох. Он хотел обойти этот момент, не услышать намек, но почему-то не стал этого делать. Наоборот, он помолчал и произнес: – Ты не представляешь, как иногда жалею. И ругаю себя последним идиотом. Но, сама знаешь, порой ничего уже нельзя сделать.

– А если бы можно было что-то изменить, решился бы на это? – Младшенькая поставила перед Вадимом чашку, подвинула конфеты и добавила: – Знаешь, налей-ка мне еще коньяку.