Часы показывали шесть. «Ну, сейчас он должен уже приехать. Он же сказал – вечером!» – сказала она себе, причесываясь в ванной. Она чуть-чуть подушилась духами матери и, бросив напоследок взгляд на свое отражение, вслух произнесла:

– Не понравлюсь – ему же хуже! – В голосе прозвучали угроза и преждевременная обида.

В семь часов она подошла к окну и стала внимательно смотреть на арку, которая вела во двор и к подъездам. Там, в темноте вечера, в желтом свете фонарей возвышались фигуры каменных львов, мимо них спешили жильцы. Они появлялись, пересекали двор и исчезали в темноте подъездов. Младшенькая им позавидовала – было что-то правильное в усталой походке этих людей, в их неторопливости – ведь обратный путь домой уже преодолен и у порога можно расслабиться, пройтись неторопливым шагом, остановиться, чтобы перекинуться парой слов с соседом. Было что-то привлекательное в этой законченности действия – день начался – день завершился, и он не прошел даром.

В восемь часов она сняла трубку телефона и зачем-то послушала длинные гудки, потом крутанула диск, потом положила трубку на место. Ей хотелось набрать его номер и просто узнать, зайдет ли он. Зайдет или ей можно расслабиться, снять эти узкие джинсы и надеть халат, пойти на кухню и слопать кусок запеканки, от которой она отказалась в обед. Ей захотелось включить телевизор, сесть в кресло и смотреть все подряд. Ей хотелось делать что угодно, только не ждать, она уже устала прислушиваться к звонкам поднимающегося лифта в подъезде.

В девять часов она прошла на кухню и, не зажигая свет, стоя почему-то на одной ноге и облокотившись о шкаф, выпила два стакана молока и съела пачку печенья «Юбилейное». Потом заглянула в холодильник и прямо руками подхватила кусок картофельной запеканки с мясом и точно с такой же жадностью его съела. Все показалось очень холодным и безвкусным, и голод она не утолила.

В десять часов Младшенькая зашла в родительскую спальню и, присев на кровать, проверила, работает ли параллельный телефон. Убедившись, что все в порядке, она повалилась на бок и коснулась щекой жесткого стеганого покрывала.

В одиннадцать ее разбудили родители.

– А кто был у нас в доме?! – спросила мать, когда наконец Младшенькая открыла глаза. Она не сразу сообразила, что заснула, и теперь ее разбудили приехавшие из гостей родители.

– Никого, – ответила она и не соврала. Никто в этот вечер к ней не приехал и учебники английского не привез.

– А что это в гостиной? – Маруся развела руками.

– Я хотела, чтобы в доме было веселее, – только и ответила Младшенькая и побрела к себе в комнату.

Но как она ни старалась, заснуть не удавалось. Младшенькая лежала в темной комнате с закрытыми глазами, слышала, как пришла старшая сестра, слышала ее ровный спокойный голос, когда та рассказывала матери о том, куда они с Лукиным ходили сегодня вечером. Младшенькая позавидовала уверенности, с которой ее сестра рассказывала о своих отношениях с мальчиком. Не было ужимок, смешков, не было таинственных и глупых пауз. И мать в ответ точно так же уважительно и спокойно отвечала. Младшенькая почувствовала себя совсем несчастной – старшая сестра словно уже вырвалась из плена детства и опеки, она стала почти взрослой, отсюда и такое уважение со стороны взрослых.

– Ты представляешь, мама, сегодня Вадим нам показывал свои фотографии. Он сделал снимки гор, когда они с отцом путешествовали. Очень красиво. Вадим умеет фотографировать, хотя нигде не учился… – вдруг послышалось из гостиной.

Младшенькая не поверила своим ушам – вот, оказывается, почему не пришел к ней Вадим! Вот, где он был весь вечер!

– Вадим с вами тоже ходил? – спросила мать.

– Да, я его позвала. Он и согласился.

Младшенькая свернулась калачиком и заплакала. Нет, она даже не плакала, она скулила, как скулят щенки, которых бросили на произвол судьбы. Все, что с ней происходило, казалось теперь горем, одним большим и непоправимым горем. И ее поведение, дурацкое поведение выскочки, ее слова и поступки, ее стремление быть не такой, как все… Ей свое поведение уже не исправить, все равно все будут смеяться над ней, а мама поморщится от неловкости. И сегодняшний вечер с этой мелкой, как мама бы сказала, дешевой суетой – это тоже была она, неудачница во всем. И что толку в этих глазах, которыми все восхищаются? Проку от них никакого, если в твоей жизни все идет наперекосяк. Младшенькая плакала, с головой закутавшись в одеяло, от избытка жалости к себе, она зачем-то гладила угол подушки и приговаривала: «Так мне и надо! Так мне и надо! Они все еще узнают!» Горе все не заканчивалось, и слезы все не заканчивались. И все же, несмотря на все ее расстройство, где-то очень далеко, где-то на дне души теплилась мысль, которая могла бы служить утешением: «А учебники Вадим, наверное, передал с сестрой». И хотя это выводило ее, Младшенькую, на чистую воду, от этого становилось легче.

Наутро она встала разбитой, с головной болью и температурой. Марусе было достаточно одного взгляда, чтобы распознать ангину.

– Молоко из холодильника, при твоих-то гландах, – только и произнесла она. Младшенькую заставили переодеться в теплую байковую рубашку, надеть на ноги колючие носки и полоскать горло каждый час. Ее поили брусникой, калиной, медом, и ей делали легкую манную кашу, чтобы не навредить и без того раздраженному горлу. На пятый день температура не спала, и врач прописала уколы.

– Что-то на этот раз она очень тяжело болеет! – поделилась тревогой Маруся.

– Что вы хотите?! – улыбнулась врач. – Дело не только в ангине, дело в возрасте. Она у вас стремительно растет. Вот и еще у вас одна девица на выданье.


– Ты у нас герой! Не боишься уколов! – шутил с ней отец, словно ей было не пять лет и словно она была ребенок, которого необходимо утешать. Но она не возмущалась, в этот раз она болела с удовольствием. Ей нравилось быть несчастненькой, опекаемой, окруженной вниманием. Когда она лежала с температурой, она представляла себя героиней фильма или романа, заболевшей от любви и тем самым наказывающей неверного избранника. «Вадим наверняка удивится, что меня нигде не видно! – думала Младшенькая. – И в школе меня нет, и я не звоню. Даже когда он не пришел и не принес учебники, я не позвонила. Пусть, пусть помучится». Она осталась верна себе – ей нравилось играть роль.

– Ты заниматься думаешь? – поинтересовалась старшая сестра через три недели. – Температуры давно нет. У вас такая сложная программа, а ты бездельничаешь! Не нагонишь ведь!

– Отстань. Разберусь сама, – резко ответила Младшенькая. Она повзрослела за время болезни. В ее голосе появились новые интонации, она даже внешне переменилась – очень похудела, словно бы выросла и еще больше похорошела. На лице с красивыми фиалковыми глазами обозначились высокие скулы, придававшие чертам утонченность. Все это произошло так внезапно, так неожиданно, что казалось, в доме появился другой человек.

– Почему так разговариваешь? – удивилась сестра.

– Как хочу, так и разговариваю, – отрезала Младшенькая.

– Жаль! Я хотела как лучше. – Старшенькая рассмеялась и вышла из комнаты. А Младшенькая посмотрела ей вслед и подумала, что иногда очень полезно болеть – узнаешь страшно много нового. Разговоры, которые по вечерам вела старшая сестра с матерью, были очень интересными. Младшенькая не узнала секреты, но поняла, что в отношениях надо прежде всего ценить себя. Ведь именно так поступает ее сестра.

В первый день своего полного выздоровления она дождалась, пока мать уйдет к знакомой, а отец закроется в своем кабинете. «Надо поторопиться!» – думала она, быстро одеваясь. Главной задачей было незаметно выскочить из дома – ей очень не хотелось надевать теплое пальто, а хотелось достать из шкафа легкий клетчатый плащ, который они с матерью купили совсем недавно.

– Это тебе на весну. На теплую весну, когда уже не будет снега, когда зацветут деревья.

Сейчас на улице была весна, но Младшенькая так тяжело переболела, что мать ни за что бы не отпустила ее в плаще на улицу. А может, и вообще бы не отпустила. А ей очень надо было сегодня уйти из дома.

Пока Младшенькая болела, ее переживания по поводу Вадима отошли на второй план. «Ну и что, что он не принес учебники! Не смог. Лукин его отвлек чем-то, дела у них могли быть какие-то, занятия. Ну, не из-за сестры же он не приехал! Она вообще здесь ни при чем. Вадим дружит с Лукиным, а не с ней! Конечно, он мог позвонить, но не позвонил, потому что был занят, а когда опомнился, уже поздно было. Он – человек воспитанный, он поздно звонить в дом не будет!» Она все это несколько раз повторила про себя и наконец поверила своим домыслам. Она собралась продолжить осаду Вадима. «Я хочу его увидеть. И чтобы он увидел меня. Так, невзначай, случайно. Вот представим, я поеду… А зачем можно поехать на Садовую-Кудринскую?! Вопрос. Ну, допустим, я заказываю экскурсию в планетарий. Он как раз там находится. Точно, я туда еду по делам, и мы случайно встречаемся!» Так был найден смысл жизни на то время, пока она болела. Младшенькая придумывала себе наряд, потом речь, слова, которыми она встретит якобы случайно Вадима, столкнувшись с ним на улице. Потом она соображала, как бы ей отстричь челку – сделать это совершенно необходимо, ведь она теперь взрослая. Младшенькая так расфантазировалась, что Маруся даже забеспокоилась:

– Дочь, что с тобой?! Ты такая рассеянная, такая невнимательная!

– Все хорошо, только спать хочется, – отвечала та.

– Это очень хорошо, пей таблетки и ложись. Я закрою дверь и никого в твою комнату не пущу. Спи. Сон – это лучшее лекарство.

Мать задергивала шторы и плотно прикрывала дверь. Младшенькая, довольная уединением, без помех предавалась мечтам.

И вот это день настал. Она быстро оделась, вышла в прихожую и оттуда крикнула отцу:

– Пап, я в школу, узнать домашнее задание и списать варианты контрольной по алгебре! – Она подождала, выйдет ли отец, но тот только пробасил в ответ:

– Иди, дочка, осторожней улицу переходи.

– Ох, уж этот папа. Словно мне пять лет, – пробурчала она, тихо раскрыла большой стенной шкаф и вытащила новый плащ.

«Как же хорошо я в нем выгляжу!» – подумала она, затянула потуже пояс и выскочила из квартиры. У нее было совсем немного времени, а успеть надо было до двух часов во Вспольный переулок, где находилась школа Вадима. По двору Младшенькая прошмыгнула как мышка, потом глухим переулком прошла к остановке, и тут ей повезло – троллейбус подошел сразу. В салоне почти никого не было, и Младшенькая этому обрадовалась, словно ребенок. Она взяла билет и, тихонечко пошмыгивая носом, устроилась у окна. Сейчас уже она не думала о Вадиме, сейчас было уютно ехать, смотреть по сторонам и чувствовать себя совсем взрослой.

– Это не свидание, но все же встреча! – сказала она сама себе и погладила рукой сумочку. Ее она стащила у матери – цвет натуральной кожи совпадал с клеткой плаща.

«Влетит! Влетит от мамы!» – подумала она, но совершенно не расстроилась.

Доехала она быстро, в те времена пробок в Москве не было. Выйдя на остановке, она замешкалась – не могла решить, как лучше пройти к школе: через двор старого сталинского дома или по самому Вспольному переулку. «Интересно, как он обычно ходит?!» Младшенькая взглянула на свои часики и поняла, что до окончания уроков осталось всего пять минут. И за это время ей надо добежать до школы, чтоб уж наверняка встретить Вадима. Она выбрала короткий путь – через двор, промчалась мимо изумленных бабулек, мимо кричащих детей и выскочила прямо к воротам школы.

Уроки закончились, и шумные стайки расхристанных по случаю весны учеников носились по двору. Кто-то прятался, чтобы покурить, кто-то, болтая, стоял у высокого крыльца, кто-то что-то кричал, размахивая портфелем. Младшенькая юркнула за старую сирень и там притаилась. У нее бешено колотилось сердце – она боялась, что ее могут увидеть если не с улицы, так с верхних этажей школы. На всякий случай Младшенькая влезла в гущу ветвей и замерла. Она щурилась, пытаясь разглядеть идущих мальчишек, потом вышли ребята постарше, но десятиклассников видно не было. Младшенькая пошевелила затекшей рукой, переступила с ноги на ногу и тут же зацепилась колготками за ветку. «Все! Новые немецкие колготки! Мама же предупреждала!» Она вспомнила слова матери: «В обычные дни можно носить простые эластичные колготки. На выход всегда должен быть тонкий капрон естественного телесного цвета!» Она и покупала дорогие, немецкие, из тончайшего капрона колготки, которые берегли для выходов в театр или на школьные вечера. И вот сегодня она порвала последние. Младшенькая попыталась рассмотреть длинную «стрелку», но у нее ничего не получилось, она, мысленно махнув рукой, опять посмотрела на ворота школы. И тут увидела его. Он шел один, чуть отстав от одноклассников, которые его окликали.

– Ты идешь?! – слышала она их голоса.

– Нет, у меня дела, – отвечал Вадим, но шаг не изменил, шел так же неторопливо, прижимая рукой папку с учебниками. Он выглядел совсем взрослым, непохожим на десятиклассника. Выражение лица у него было грустным, но Младшенькая все равно замерла – он показался ей таким красивым, таким недосягаемым, таким принцем, что сердце у нее сжалось и захотелось расплакаться от обиды. Ну почему она такая еще маленькая, несмотря на свои почти пятнадцать лет! И что такое пятнадцать лет?! Ничего! В них нет ничего, кроме мечты, которая отличается непостоянством неясного желания, которое иногда пугает, и страха, что возраст, который даст свободу, так никогда и не наступит.