Я попыталась отказаться, но не тут-то было, она усадила меня и накормила борщом. Мы выпили с ней чаю с батоном и очень вкусным яблочным вареньем. Таким вкусным, что я решила пожертвовать выходным и разрезать на мелкие кусочки все яблоки, пугающим количеством сложенные в двух тазах и одном ведре. Разумеется, если бы здесь был Данила, мы, кто знает, вдруг, да и помирились бы. Но, значит, не судьба.

После чая Лизавета потянула меня на прогулку по своему небольшому ухоженному участку, я восторгалась и радовалась урожаю так же искренне, как и она. Вообще, мне всегда нравилась бабушка Данилы, было в ней что-то такое ласковое и теплое, что позволяло рядом с ней чувствовать себя комфортно.

– Держи, – после прогулки мы вернулись на веранду, и она торжественно вручила мне ножик.

– Приступим, – выдохнула я, придвигая к себе самый большой таз.

– Смотри, Элечка, яблоко легко резать на руке, но если захочешь, я дам тебе разделочную доску.

– Не нужно, я умею, – отмахнулась я.

Действительно, я любила есть яблоки с ножа, за что меня ругал Данила. Снова я о нем…

– Элечка, – Лизавета Сергеевна по-птичьи склонила голову на бок, – у вас с Даней неладно?

Честно говоря, подобный вопрос я ожидала, но так и не придумала, как же на него ответить.

– Мы поссорились, – тяжело вздохнула я, безжалостно кромсая несчастный фрукт. – Уже давно. А вчера поссорились еще раз.

– Понимаю, – мягко улыбнулась Лизавета Сергеевна, – первый кризисный период.

– Это вы о трехлетии брака?

Она кивнула.

– Вам с Даней нужно родить ребенка. Сегодня молодежи нелегко решиться на пополнение семьи, – следом за мной вздохнула Лизавета, – ни квартиры, ни положения, ни денег. Но любовь, девочка, требует постоянной подпитки, она тонет в повседневности бытия. Нужно уметь приносить ей жертвы, не обращая внимания на материальное благополучие. Или вам еще что-то мешает?

– Ну, как сказать, чтобы вы не обиделись, – хмыкнула я. Раз уж она хочет откровенности, то не стану врать. – Нонна меня не любит, Нонна Викторовна. Вот почему Данила к ней ушел?!

– По-твоему, лучше бы он ушел к любовнице? – изумилась Лизавета.

– Нет, это тоже плохо, – вздохнула я. – Но мог бы уйти жить к другу! Друг так долго бы не выдержал, и Данька давно уже вернулся бы обратно. А Нонна, Нонна Викторовна, только рада, что сын с ней живет.

Наверное, я говорила слишком эмоционально, но меня все это просто допекло.

– Ты ошибаешься, Элечка, – мягко укорила меня старушка. – Нонне не все равно. Она сегодня мне позвонила и попросила, чтобы я с тобой поговорила.

– Зачем? – удивилась я. – Она была у меня утром, мы говорили.

– Видимо, вы обе не доверяете друг другу. А старому человеку можно рассказать все.

– Почему это? – недоверчиво спросила я.

– Знаешь, есть у Тютчева такие замечательные стихи, – Лизавета встала со стула и подошла к окну. И стала декламировать, глядя на свой яркий, ухоженный палисадник.


Когда дряхлеющие силы

Нам начинают изменять,

И мы должны, как старожилы,

Пришельцам новым место дать, -

Спаси тогда нас, добрый гений,

От малодушных укоризн,

От клеветы, от озлоблений

На изменяющую жизнь;

От чувства затаенной злости

На обновляющийся мир,

Где новые садятся гости

За уготованный им пир;

От желчи горького сознанья,

Что нас поток уж не несет,

И что другие есть призванья,

Другие вызваны вперед;

Ото всего, что тем задорней,

Чем глубже крылось с давних пор,

И старческой любви позорней

Сварливый старческий задор.


Она говорила, а я смотрела на маленькую, чуть сгорбленную годами старушку в старой шляпке и застиранном переднике, читающую молитву своего поколения, убеленного сединами и удостоенного великой мудрости, и думала. Думала, что скажу ей все потому, что не смогу соврать этой чудесной женщине, и она меня обязательно поймет. Скажу потому, что она не Нонна и не свекровь. И я люблю бабушку Данилы, люблю Данилу… Я не заметила, как последние слова произнесла вслух.

– Я тоже любила своего Сашеньку, – печально улыбнулась Лизавета Сергеевна. – Ох, как же мы любили друг друга. И радовались, когда Коленька родился, всем общежитием его рождение отмечали…

– Я беременна, Лизавета Сергеевна.

– Вот и хорошо, – старушка встрепенулась и подошла ко мне, обняла и прижала к груди мою голову. – Значит, скоро помиритесь окончательно.

– Не помиримся, – замотала я головой, уткнувшись ей в фартук, – он спросил, от кого ребенок, а Нонна говорит, что Даниле сначала нужно получить сте-е-епень…

И я расплакалась.

– Глупенькие какие вы, – тихо рассмеялась Лизавета, доставая из кармана фартука обычный носовой платок, от которых я уже отвыкла, пользуясь бумажными салфетками. – Данила с досады сказал, а Нонна от дури.

– Это точно. Вы не обижайтесь, Лизавета Сергеевна, – всхлипывала я, – но если все говорить честно, то ваша дочь дура-а-а-а.

– Она хорошая, и скоро ты в этом убедишься.

– Вы ее по-родственному защищаете…

– Не побоюсь показаться тебе чересчур начитанной, но что еще старушке делать по вечерам, как не книги читать, так вот. Еще Оскар Уайльд сказал: «Если вы хотите узнать, что на самом деле думает женщина, смотрите на нее, но не слушайте». Я думаю, он именно нашу Нонну имел в виду, хоть никогда не видел это милое создание.

– Ха, – хмыкнула я, сморкаясь в платок, – Нонна милая!

– Только Коленька ее хорошо знал…

– Лизавета Сергеевна, а кто такой Коленька? Ваш сын? Ее брат?

– Мой сын и ее муж, – повела плечами старушка. – А ты думала, я кто Нонне?

– Мама, – изумленно прошептала я. – А вы что, ей не родная мама?!

– Я ее свекровь.

– Что вы говорите?! – я чуть не свалилась со стула.

– Ты не знала нашей истории? – удивилась Лизавета Сергеевна.

– Данила такой скрытный, – попыталась оправдаться я. Честно говоря, я мало интересовалась его родственниками. Мне вполне хватало свекрови.

– Не стану мучить тебя никчемными подробностями, – принялась за рассказ Данилина бабушка. – Я рано стала вдовой, к сожалению, и одна воспитывала сына. Тоже тебе признаюсь – не я его воспитывала, а круглосуточный садик, работа у меня была сменная, затем продленка, учителя. Выучили они его, но сердечного тепла не дали. Женился мой Коля на Нонне, эффектной девушке со своего курса, но недолго они жили счастливо. Как раз когда Нонна забеременела Данилой, Коле подвернулась возможность иммигрировать в Израиль. Без денег он там никому не был нужен, я поменяла квартиру на комнату в коммуналке, доплату ему отдала, и переехала туда жить. Думала, устроится Коля на новом месте, жену с сыном заберет. А он встретил там другую женщину, с ней потом уехал в Америку. А Нонне прислал уведомление о разводе.

– Гад какой, – пробормотала я, забыв про слезы и тем более про яблоки, – извините.

– Когда Нонна узнала об этом…

– Отношения с вами прервала? Внука стала прятать?

– Она приехала за мной в коммуналку и забрала к себе. Трехкомнатная квартира досталась Нонне от родителей. Вот мы и растили Данилу вдвоем, а Коля, что ж, Господь ему судья. На католическое Рождество звонит и поздравляет. Сколько раз я ему говорила, что православная! Но у них в Америке все по-другому.

– Так Нонна ваша невестка! А вы ее свекровь с восемнадцати лет!

– В каком смысле? – удивилась Лизавета.

– Ну, она же Данилу в восемнадцать лет родила.

Лизавета Сергеевна тихо рассмеялась.

– Ох, и врушка она у меня, – подмигнула мне бабушка Данилы. – Обязательно при случае пять лет себе скостит! В двадцать три она Даничку родила.

– Вот, – обрадовалась я, – есть в ней все-таки что-то плохое!

Не очень убедительно у меня получилось, правда.

Не могла я понять, как могла эта мымра, эта вреднючая свекруха Нонна так поступить со своей свекровью. На миг я поставила себя на ее место. Ужас. Я бы не смогла. Неужели не смогла забрать к себе? А если бы она человек была хороший, как Лизавета Сергеевна?

– Так поэтому и фамилия у вас Кудрявцева, а не Филимонова, – тупила я дальше. – Значит, Нонна себе фамилию мужа Коли не взяла…

– Хватит, Элечка, – испугалась за мое душевное состояние Лизавета. – Что мы все о себе, да о себе. Ты о своих планах расскажи. Когда начнешь примирение? Я могу посодействовать.

– Я должна начать? Как-то страшно. Он же меня вчера опять застал…

Ладно, все рассказывать, так все. И я рассказала все, как было.

Наверное, мне пора заменить кого-то из действующих юмористов. Рассказами о своих несчастьях я вызываю у людей истерический смех. Теперь я уже боялась за душевное состояние Лизаветы, она тряслась от хохота при описании испуганного Сарика и взбешенного Данилы. А ведь на сцене с Сержем и собственным внуком едва начала улыбаться.

– Какие вы счастливые, – она потрепала меня за макушку, как глупого подростка. – Ладно, что-нибудь придумаем.

– Может, не надо, я все равно все порчу… – пробурчала я.

Лизавета Сергеевна не стала со мной спорить, поблагодарила только за помощь. Но не тут-то было! Так легко от меня не отделаться. Я усадила ее на стул, прося рассказать мне про детство Данилы более подробно, а сама принялась с удвоенной энергией кромсать яблоки. Я представить не могла, что ей одной придется изрезать всю эту кучу. Знаю, какие упертые есть старушки, они не могут выбросить в мусорное ведро оставшийся кусочек черного хлеба, что уж говорить о тазах с яблоками. Какая была причина моего приезда? Помощь. Вот я и помогу.

После двух часов кропотливого труда пальцы с непривычки болели жутко. Но Данькина бабушка была довольна. Она высыпала куски будущих сухофруктов на противни, разделочные доски и большие блюда, все это мы с ней отнесли в небольшую беседку, которая укрывалась в саду, и разложили там на столе и скамейках.

– Витаминами на зиму я тебя обеспечу, – обнадеживала меня Лизавета. – Я протерла черную смородину, сварила пятиминутку из малины, сделала клубничный джем.

– Спасибо, Лизавета Сергеевна, – я обняла ее, собираясь уезжать.

– Зови меня просто бабушкой, – как-то стеснительно попросила она. – А то Лизавета да еще Сергеевна – это очень длинно.

– Хорошо, бабушка.

Своих бабушек у меня не было, вернее, были, но очень давно, в глубоком детстве, когда мама меня еще любила больше Костика.

Обратно я ехала, вооруженная знаниями о собственном муже и свекрови. Я знала, что Данила в детстве боялся темноты, но сам выключал оставляемый ему на ночь ночник. Теперь знала и то, что ему в первом классе очень нравилась девочка по имени Светлана, и он плакал, когда ее перевели в другую школу. Как хорошо, что ее перевели! Еще мой муж всегда был предельно честным и никогда не врал, когда получал двойки. А двойки он, как всякий нормальный ребенок, конечно же, получал. Бабушка его не ругала, а вот Нонна в сердцах давала затрещину. Но однажды она до него не дотянулась потому, что за лето он вырос и возмужал, и затрещины взрослому парню стало давать неловко, и Нонна растерялась…

Нонна. Какая она на самом деле? Сейчас она представлялась мне немного другой: более мягкой, но все равно колючей. Ладно, пусть она не слишком хорошая свекровь, но какой она будет бабушкой? Мне очень хотелось, чтобы она стала такой, как Лизавета. Вот и вопрос о рождении-не-рождении ребенка отпал сам собой. Лизавете и в голову не пришло меня отговаривать, наоборот, словно зная о моем положении, она начала разговор о нашем ребенке. Кто ей сказал? Данила? Но он редко видит свою бабушку. Кстати, когда мы помиримся, нужно будет ее чаще навещать. Она необыкновенная женщина. Понятно, что с такой свекровью Нонна жила как за каменной стеной. И хорошо, ведь хорошо было и Даниле.

Как же мне с ним помириться?

Я повернула джип на знакомую улицу и поехала к подруге. Капитолина должна была сегодня быть дома, если не ушла гулять с дочкой и мужем. Нужно ее расспросить, как она помирилась с Олегом, я знаю не все, кое-что Линка от меня скрыла. Возможно, мне пригодится ее ценный опыт.

Линка металась по квартире, как бешеная лисица перед ветеринаром.

– Как хорошо, что ты за мной заехала!

– Ты куда-то собралась? – поинтересовалась я.

– Эля, я что, ничего тебе не говорила?! Мы с Олегом собрались подавать заявление сегодня! Где мое красное платье? Куда подевались черные чулки со швом? Знаешь, такой шовчик сзади по моде пятидесятых…

– Какое заявление? – недоумевала я, вместе с Линой приступая к поискам.

– Заявление в загс, – стонала Лина. – Мы с Олежкой договорились встретиться в половину пятого. Загс до шести!

– Лина, – я села на диван, – подожди. Насколько я знаю, загсы не работают по воскресеньям.

– Правда? – она озадачилась. – Какое сегодня число?!

– Седьмое.

– Замоталась. Ах, какая я дура, мы же с ним договорились на девятое, – она упала в соседнее кресло.