Дзюнъити Ватанабэ - Свет без тени

– Кто сегодня дежурит, доктор Кобаси?

Каору Уно взглянула на график дежурств. Она собирала в палатах термометры и только вернулась на пост.

– По графику – Кобаси-сэнсэй,[1] но он, кажется, с кем-то поменялся, – не поднимая головы, отозвалась Норико Симура, подшивавшая за столиком истории болезни.

– Да? А с кем?

– По-моему, с доктором Наоэ.

– С Наоэ?! – Каору ахнула.

Норико с удивлением посмотрела на нее, и та, смутившись, зажала рот рукой.

Норико уже двадцать четыре, и она считается опытной медсестрой, Каору же совсем ребенок – ей едва исполнилось восемнадцать, – этой весной поступила на подготовительные курсы и в клинике числится пока стажером.

– Исикуре из четыреста двенадцатой опять плохо, – сообщила она.

– Это тот старичок, у которого сын – хозяин сусия?[2]

Шестидесятивосьмилетний Ёсидзо Исикура раньше сам держал сусия в Накамэгуро, но года три назад отошел от дел и передал заведение сыну с невесткой. В клинику «Ориентал» он попал с месяц назад, в самом конце сентября. Перед этим Исикура, страдавший от болей в желудке, пролежал целых двадцать дней в клинике при университете Т., но потом его вдруг выписали и перевели сюда.

– Лежит на животе и стонет…

– С ним есть кто-нибудь из домашних?

– Невестка.

Оторвавшись от историй болезни, Норико задумчиво устремила взгляд на белую стену.

– Значит, дежурит Наоэ-сэнсэй? – уточнила Каору, пересчитывая термометры у полочки с инструментами.

Норико помолчала.

– Думаю, сегодня он уже не появится, – наконец проронила она.

– Как это – не появится? Он же дежурит! – удивилась Каору.

– Да, дежурит…

– А может, он где-нибудь здесь, в клинике?

– Нет, он недавно ушел.

– Ушел? Совсем? – снова переспросила Каору. Норико недовольно отвернулась.

– Он же дежурит! Куда он мог пойти?

– Если хочешь – поинтересуйся, – и Норико показала пальцем на прикрепленный над столиком крохотный лист бумаги. На нем было торопливо нацарапано: «Наоэ. 423-28-50».

Каору с недоумением уставилась на бумажку.

– Что это?

– Бар.

– Бар?! Он что, отправился в бар?

– Выходит, что так, – сухо ответила Норико и снова уткнулась в истории болезни.

Каору отложила термометр.

– А разве можно?.. Во время дежурства?

– Конечно, нет. – Норико пожала плечами.

– Но… тогда, как же он?..

– А так. Как всегда.

Каору разрешили работать по ночам недавно, и сегодня она впервые попала в дежурство Наоэ.

– Этот бар… далеко отсюда?

– Не знаю. Сказал, где-то у Догэндзака. Пешком минут десять.

– Но с чего ты взяла, что это бар?

– От него всегда просто разит, когда он возвращается.

– Да что ты?!

– Не веришь, позвони сама и спроси.

Подшив последнюю бумажку, Норико достала из ящика стола дверную табличку и тушь.

– Ведь Исикуре действительно очень плохо… Все-таки надо бы позвонить, – виновато сказала Каору, рассматривая написанный на клочке номер.

– Бесполезно.

– Но человек же мучается!

– Если уж тебе так невмоготу, сделай ему укол.

– Без разрешения?

– Если одну дозу, то ничего.

– Но… – Каору замялась.

– Он скажет тебе то же самое. Исикуру давно держат на опиатах.

– Это же наркотики!

– Да. И очень сильные. Прекрасно снимают боли.

– Но ведь наркотики запрещены!

– Почему же запрещены?.. – Норико обмакнула кисточку в белую тушь и попробовала ее на газете.

– У Исикуры рак желудка? Норико кивнула.

– А мне говорили, что при раке совсем не бывает больно. Никогда не думала, что человек может так мучиться!

– Это потому, что у него поражен не только желудок. Метастазы прошли в позвоночник, затронуты нервные центры.

– Значит, операция уже не поможет?

– Нет. Потому-то его и выписали из университетской клиники.

– Жалко его… – Каору вздохнула. За полгода работы в клинике она успела перевидеть немало, но все для нее было пока внове и казалось захватывающе интересным. – Сколько же ему осталось?

– Наоэ считает, месяца два, самое большее – три.

– А Исикура знает об этом?

– Конечно, нет. Только родственники.

– Выходит, они просто ждут, когда он умрет?..

– Выходит, что так.

Норико снова взялась за кисть. По черной дощечке побежали белые иероглифы: «Цунэо Мурая» – имя, фамилия только что поступившего пациента. Линии получались у Норико легкие, изящные.

– Смотри не проговорись, – предупредила она, хотя этого можно было и не делать: у Каору ни за что недостало бы духу рассказать обо всем старику. Но все же она кивнула с самым серьезным видом – и в этот момент зазвенел сигнал вызова. Звонок был из 412-й.

– Исикура!

– Захвати две дозы бробарина, скажи, что это должно помочь.

– Хорошо.

Каору, достав из аптечки красную упаковку, стремительно выбежала в коридор.

Название клиники звучало претенциозно: «Ориентал». Однако это была самая обычная частная клиника, и владелец ее – Ютаро Гёда – был также и главным врачом. Здание «Ориентал» – шесть этажей над землей плюс один подземный – располагалось неподалеку от пересечения улицы Тамагава с кольцевой дорогой № 6 и выходило фасадом на проезжую часть. На первом этаже находились амбулатория для приходящих больных, приемная, регистратура, аптека и рентгенкабинет. Второй этаж занимала операционная, физиотерапевтический кабинет, лаборатория, ординаторская, кабинет главного врача и канцелярия. С третьего по шестой шли палаты. Всего в «Ориентал» было семьдесят коек. Число амбулаторных больных колебалось в зависимости от дня недели, но в среднем ежедневно в клинику приходило 150–160 человек. На дверях кабинетов висели таблички: «терапевт», «дерматолог», «уролог», «хирург», «гинеколог», «кабинет пластической хирургии», «врач-радиолог»,[3] однако в действительности число постоянных врачей в «Ориентал» было невелико: терапевт Кавахара, два хирурга – Наоэ и Кобаси, педиатр Мураяма – всего, вместе с главным врачом, пять человек. В кабинете пластической хирургии тоже принимал Наоэ, а в кабинетах уролога и гинеколога – два раза в неделю – приходящие врачи из клиники при университете М. Медсестер, включая младших и стажеров, в «Ориентал» было двадцать две. Главврач Ютаро Гёда специализировался в терапии, но последние несколько лет почти не показывался в палатах, во всем полагаясь на Кавахару, с которым был в приятельских отношениях. Самого же его волновало лишь членство в муниципалитете и в правлении Ассоциации врачей – проблемы, весьма далекие от медицины. Когда же, случалось, речь заходила о клинике, он ныл, что частное предпринимательство не приносит никакой прибыли, и тем не менее «Ориентал» по праву считалась довольно крупной больницей не только в округе, но и во всем Токио.

Ночью в клинике оставались две дежурных медсестры. Главный вход – он вел в отделение «Скорой помощи» – был открыт до восьми часов вечера. После восьми его запирали, и посетителям приходилось нажимать на кнопку звонка.

В тот вечер в клинике происшествий не было – словно все предвидели исчезновение дежурного врача. Только Исикура жаловался на боли, да Сугимото, парнишка из палаты на третьем этаже, пришел попросить что-нибудь от простуды. Амбулаторных пациентов, явившихся после пяти часов, когда прием обычно уже заканчивался, было немного: двое пришли на перевязку, еще двое просили сделать назначенные инъекции.

Больных с травмами, которых обычно привозили в клинику через день, сегодня тоже не ожидалось. Конечно, то, что Норико сама, без указаний дежурного врача выдала лекарство от простуды и поменяла повязки, было нарушением правил, однако она не решилась тревожить Наоэ по таким пустякам. Норико прекрасно знала, что следует делать, да и вздумай она позвонить ему, услыхала бы только: «Вот и чудесно, продолжай в том же духе».

В девять в палатах выключили свет, а Наоэ все еще не вернулся. Работу можно было считать законченной, и Норико, раскрыв роман, погрузилась в чтение бестселлера известной писательницы. Книга была про любовь. Каору включила телевизор и, приглушив звук, уселась смотреть музыкальную программу. Комната медсестер была на третьем этаже, справа от лифта, и окнами выходила на глухую, безлюдную улочку. Шторы слегка раздвинуты, и в узенький просвет виднелся, весь в огнях, вечерний город. В девять тридцать музыкальная программа кончилась. Каору зевнула и потянулась. Она пришла в клинику рано, в восемь утра, после обеда – занятия на подготовительных курсах, потом снова сюда – на ночное дежурство, – и сейчас от усталости Каору просто валилась с ног. Ничего не поделаешь, годика два потерпеть придется… Норико сидела, низко склонившись над книгой. Волосы упали ей на лицо.

Каору поднялась, выключила телевизор и посмотрела в окно.

– Как ты думаешь, сэнсэй все еще в баре?

– Не знаю.

Норико оторвалась от книги. Она прочла уже почти до конца.

– Может, кофейку?

– Да хорошо бы.

Каору проворно вскочила и зажгла газ. В углу комнаты за белой шторкой виднелась двухъярусная кровать и два шкафчика. Кофе и чашки стояли на верхней полке. Каору достала банку с растворимым кофе и сахар, поставила на стол.

– Сколько сахару?

– Кусочек.

Теперь, когда телевизор молчал, в окно врывался, словно очнувшийся ото сна, глухой шум вечернего города.

– Ох, чуть не пролила!.. – Каору осторожно поставила перед Норико чашку.

– Спасибо.

– Как он долго… Интересно, он еще держится на ногах?

Не ответить было неловко, и Норико, буркнув что-то бессвязное, поспешно глотнула кофе.

– А если несчастный случай? Или… срочная операция? Что тогда делать?

– Что делать? Операцию!

– Но разве он сможет оперировать – в таком состоянии?

– А что ему еще остается?

Тон у Норико был неприязненный. Каору охватило смутное беспокойство. Дежурный врач ушел, бросив их одних…

– Может, все-таки позвонить?..

– Зачем?

– Хоть узнать, как он там…

– Сядь и успокойся.

– А вдруг он забыл, что дежурит?

– Не думаю.

– Я так волнуюсь! – жалобно протянула Каору.

– Волнуешься? Ты?! – Норико смерила Каору презрительным взглядом. – Скажи на милость, тебе-то чего волноваться?

– А если несчастный случай?

– Заруби себе на носу: мы не несем никакой ответственности!

Стрелки на нескольких часах показывали без десяти десять. Каору чувствовала, что лучше бы замолчать, но справиться с охватившей ее тревогой уже не могла.

– Главврач, видно, не знает, что сэнсэй пьет…

– Знает.

– Знает и молчит?

– Да что ты ко мне пристала? Не я же главврач! – неожиданно вспылила Норико.

Разговор угас. Каору представила долговязую фигуру Наоэ, изможденное, бледное лицо. Было что-то леденяще-холодное в его правильных, словно выточенных чертах. Что-то пугающе-жуткое в спокойствии равнодушных глаз…

– А это правда, что он не женат? Ведь ему уже тридцать семь.

Норико кивнула. Она поставила чашку на стол и снова раскрыла книгу, но глаза ее отрешенно глядели поверх страницы в окно.

– Он такой талантливый! Говорят, раньше преподавал в университете… Если бы не ушел, стал бы профессором… Почему он уволился и перешел сюда? Блестящий хирург…

– Что хотел, то и получил.

– Нет, все-таки непонятно. Променять прекрасное место в первоклассном университете… странно.

Норико хмыкнула.

– Одни говорят, он ушел из-за какой-то любовной истории, – не унималась Каору. – Другие – что поссорился с преподавателями. Интересно, что правда?

– Думаю, все вранье.

– Вот и мне тоже так кажется. Языки-то без костей, мелют всякую ерунду. Только я вот что скажу: непонятный он какой-то. Странный.

Каору лишь несколько раз разговаривала с Наоэ, да и то исключительно о работе, встречаться же с глазу на глаз с ним никогда не случалось. Их разделяла пропасть почти в двадцать лет. Она понимала, что и думать, и говорить Наоэ должен иначе, не так, как она, но и с остальными медсестрами, куда старше Каору, он был неизменно сух. Наоэ всегда держался особняком; казалось, он упорно избегает общения.

– Почему он не женится?.. – задумчиво прошептала Каору.

– Что ты меня-то об эт5 м спрашиваешь?

– Наверное, многие почли бы за счастье… – Каору считала себя непревзойденной красавицей, но такой жених, как Наоэ… Ее не смутила бы даже разница в возрасте. – Да, жаль… – тихонько вздохнула она.

– Что он странный – это, конечно, факт, – заключила Норико, и в это мгновение раздался телефонный звонок.

– Я подойду! – Каору бросилась к телефону. В комнату ворвался грубый мужской голос: