Эжени Прайс - Свет молодого месяца

Отлично понимая, что его могут схватить как не имеющего права входа на судно, он сбежал по деревянным ступеням на пристань, потом по широким сходням на палубу. Если его поймают, он разыграет роль дурачка, скажет, что только что приехал из Джорджии и не знал, что запрещается посмотреть такой великолепный корабль. Он прохаживался по широкой лакированной нижней палубе, глазея на разные украшения; он заглядывал в ярко освещенные залы для танцев, где хрустальные люстры отбрасывали узорчатую тень на нарядные потолки, крытые темной панелью. На борту было уже много пассажиров, большинство из них прекрасно одеты, они болтали и смеялись с тем возбуждением, которое возникает перед началом развлекательной поездки. В барах сидели богатые мужчины, положив лакированные сапоги на полированные медные поручни; их дамы гуляли по палубам или сидели в удобных гостиных и болтали. Сквозь широкое окно был виден неизменно присутствующий профессиональный пароходный игрок в карты, уже занятый своим делом в углу большого салона.

Стоя у поручней верхней палубы, где было тише, Хорейс смотрел в сторону большого изгиба Миссисипи, где «Принцесса» поплывет завтра утром. У него забилось сердце, и капельки пота выступили на лбу, несмотря на холодный ночной воздух. Он был одинок. В его жизни больше никогда не будет женщины, но в душе у него возникало какое-то новое требовательное чувство, очень похожее на влюбленность. Он положил руку на полированные поручни, погладив их, затем быстро прошел по великолепной палубе и поднялся по узкой деревянной лесенке к каюте капитана.

Он знал, что капитан речного парохода на Миссисипи — существо высшего порядка, неприкасаемое для простых смертных, — существо, которое нельзя беспокоить, но он уже не мог остановиться. Перед ним возникла тяжелая дверь красного дерева с золотыми буквами «Каюта Капитана»; он постучал громче, чем хотел, — и, не ожидая ответа, открыл дверь и вошел. Капитан, высокий рыжебородый мужчина с надменным выражением лица, вскочил и схватил пистолет.

— Кто позволил вам входить ко мне в каюту?

— Умоляю вас простить меня, сэр, — сказал Хорейс, — но я влюбился в ваш пароход и я хотел бы у вас работать.

Капитан медленно опустился в кресло, сдвинув свои рыжеватые брови.

— Кто сказал вам, что мне нужен казначей?

— Никто сэр. А вам нужен?

— Как вас зовут? Откуда вы? И почем я знаю, не мошенник ли вы?

— Меня зовут Хорейс Гульд. Мой отец Джеймс Гульд, владелец плантации Сент-Клэр на острове Сент-Саймонс. Я был в Йеле два года и я не мошенник. Я просто хотел бы работать на «Принцессе».

Капитан помычал.

— Мне нужна работа и я уверен, что буду хорошим казначеем.

— Но как, черт возьми, вы узнали, что мне нужен казначей?

— Я не знал, сэр.

— Так вот, нужен. — Капитан отодвинул назад свою фуражку, обильно обшитую галуном. — Это мой большой рождественский рейс. Мы отходим завтра утром, а новый казначей не явился, так что мне ничего не остается, как взять вас. Моего прежнего казначея застрелили на борту «Принцессы» на прошлой неделе. Вы займете его место.

Перед отъездом в церковь Мэри зашла в кухню, чтобы оставить маме Ларней последние инструкции. В этот день у них обедала семья Томаса Батлера Кинга, и так как у мисс Кинг бывало прекрасное угощение, то и в Сент-Клэре все должно быть как следует.

Ларней осмотрела Мэри, начиная с ее новых сафьяновых полусапожек и кончая зеленой бархатной шапочкой, под цвет ее новому зеленому бархатному платью с рукавами-буффами. — Мисс Мэри, ты красива как твоя ангел мама.

— Ну, спасибо, но ты и должна одобрять, ведь ты помогала сделать мой новый наряд. Как там пирожки, которые пекла Ка? Удались?

— Не будет сегодня пирога. Ларней тебе могла сказать, что моя девочка Ка не умеет печь пироги. Сегодня подаем яблочный пирог, Ларней пекла. — Она вытерла руки передником и подошла к Мэри. — Мисс Мэри, я хочу до обеда узнать, нет ли письма от моего мальчика.

— Мама Ларней, ты знаешь, что я скажу после возвращения.

Ларней отвернулась.

— Масса Джеймс больше не ждет.

— Ты это говоришь потому, что папа перестал ездить в Джорджию каждый день? Просто ему не хочется. Я уверена, что мы сегодня получим письмо. Раз он не приехал домой на Рождество, я уверена, что будет письмо.

— Если не болен и не умер.

— Мама Ларней!

— Да.

Внезапно послышался стук колес на дороге за домом и голос Адама:

— Мисс Мэри! Мисс Мэри! Посмотрите новый экипаж — запряг для церкви! Два этажа, низ белым, верх неграм, совсем золотой!

Мэри подбежала к двери; там стоял новый нарядный экипаж ее отца, на высоких козлах сидели Джули, рядом с ним Адам, с сияющими лицами.

— О, Джули, Адам, это великолепно. Но мы не сможем поехать в церковь в этом экипаже. Придется вам запрячь лошадей в две коляски. — Это был неприятный момент. — Я знаю, как вы оба разочарованы, но все-таки, пожалуйста, сделайте как я сказала.

— Да, мэм, — сказал Джули. — Две повозки.

— И поскорее. Нам пора ехать.

Они поехали к конюшне, она посмотрела им вслед и повернулась к маме Ларней.

— Джули знает насчет мисс Алисы. Почему он так сделал? Почему он поставил меня перед необходимостью — лишить их удовольствия? Я же ничего не могу сделать, раз она не желает ездить с…

— С ниггерами? — мягко сказала Ларней. — Нет, мисс Мэри, ты ничего не можешь сделать, девочка.

— Но почему Джули так сделал? Он не тупой черный. Он твой сын, мама Ларней. И он знает!

— Знает. Но раз масса Джеймс купил новый экипаж и там место для массы Джима и мисс Алисы, я думаю, он надеялся. Получит от меня после вашего отъезда. Хорошо получит от своей мамы.

— Обещай, что ты ему ни слова не скажешь. Мне не надо было тебе говорить. — Мэри заставила себя улыбнуться. — Забудем об этом. О, мама Ларней, мне так хочется верить, что мы получим письмо от Хорейса.

Мэри привязала лошадь у коновязи напротив церкви и минутку посидела, прежде чем соскочить, чтобы помочь отцу. Большую часть дороги они ехали молча; Каролина спокойно сидела между ними. Наконец, Мэри спросила:

— Папа, ты хочешь, чтобы я добежала до дерева мистера Каупера и выяснила?

Она посмотрела на похудевшее лицо отца.

— Да, — сказал он устало. — Да, дочка, пожалуйста.

Джон Каупер протягивал ей письмо, улыбаясь.

— Доброе утро, мистер Каупер, — это от Хорейса?

Да, мисс Мэри, рад сказать. Из Нового Орлеана.

Она взяла письмо, простилась с мистером Каупером и побежала назад к коляске.

Отец не протянул руки за письмом.

— Он нам написал наконец?

— Да, папа. Хочешь, чтобы я прочитала вслух?

— Да, пожалуйста.

— О, Мэри, поскорее, — сказал Каролина. — Тебе наверное отдышаться надо, но — осторожно, не разорви его, когда будешь снимать печать.

Мэри развернула единственную страничку и начала читать.

«Дорогие папа и родные, я знаю, что надо было написать до отъезда из Саванны, но очевидно мистер Лайвели рассказал вам подробности о моем поспешном отъезде. Меня послали найти пропавшую перевозку хлопка. Я довольно легко наше ее и я хочу, чтобы вы знали, что я полностью выполнил свои обязанности по отношению к мистеру Лайвели прежде, чем послал заявление об отставке». — Голос Мэри задрожал.

— Отставке! — ахнула Каролина.

— Продолжай, Мэри, — сказал отец.

— Видите ли, — читала она, — на шхуне, по пути из Саванны в Новый Орлеан я познакомился с джентльменом по имени Джон Дэвис, который является антрепренером (известным и из хорошей семьи) театра Орлеана. Он предложил мне место главного капельдинера в его театре, и я согласился. У меня хорошая комната поблизости в пансионате, и мне нравится город и спектакли в театре. Они более высокого качества, чем в Саванне. Надеюсь, вы хорошо провели Рождество. Любящий Хорейс Гульд».

Мэри перевернула письмо, не веря, что это все. Она взглянула сначала на Каролину, едва удерживавшуюся от слез, потом на отца. Он сказал:

— Помоги мне сойти, дочка. Мне надо пойти в церковь.

Джим и Алиса остановились около них, но Мэри и отец шли дальше, через дорогу и по узкой дорожке к церкви.

— Что случилось с ними? — спросил Джим. — Да, кстати, и что это с тобой, тетя Каролина?

— Мы, наконец, получили письмо от твоего брата, Джим.

— Хорошо! Но почему у всех такой похоронный вид? Как поживает маленький бунтовщик? Что он задумал?

— Вот в этом-то и дело. Он поступил на работу старшим капельдинером в театр в Новом Орлеане, и это все, что мы знаем.

— Хорейс — старший капельдинер? — Алиса засмеялась.

— Йель должен гордиться им по поводу этого высокого достижения. — Джим тоже смеялся, помогая Алисе сойти с повозки.

— Сейчас же прекратите насмешки, — строго сказала Каролина.

Джим церемонно опустил свою тетю на землю, и, приведя себя в порядок, она приказала:

— Ни одного насмешливого слова Мэри и вашему отцу, слышите? У них и так тяжело на душе. И почем знать? Орлеанский театр, может быть, вполне элегантное учреждение.

— О да, дорогая тетя Каролина, посмеиваясь, сказал Джим. — И принадлежит он одному из самых известных антрепренеров — картежников на границе… Я сказал «известный»? Я имел в виду «печально известный».

— Картежник, Джим? Ты сказал «картежник»? — прошептала Каролина.

— Дорогая моя тетя, в Новом Орлеане все играют в карты, — все. Этот мошенник может вернуться домой богачом. — Он взял дам под руки. — В церковь, мои дамы. Если мой маленький братишка устраивается в Новом Орлеане, у нас действительно есть о чем помолиться.

Не считая равномерного дребезжания дождя по металлической крыше над оконным выступом, в столовой, где сидели за завтраком Мэри и отец, в доме было тихо. Они только что обменялись листами газеты из Саванны от третьего сентября 1831 года и оба молчали. Все чаще они так сидели молча, а если говорили, то о незначительных, случайных вещах, — о том, что, возможно, Томас Батлер Кинг будет представлять округ Глинн в законодательной комиссии в будущем году, о цене ситца и полушерстяной ткани, о том, что на дорогу, ведущую к ним, надо подсыпать побольше ракушек, что зацвела новая роза, о споре по поводу границ имений Вилли и Хассарда. Хорейс уехал из Саванны уже почти десять месяцев, и за это время написал им всего лишь два раза. Сейчас был сентябрь, а последнее письмо, почти ни о чем не сообщающее как и предыдущее, было датировано двадцать первым мая. Много раз Мэри спрашивала: «Папа, как ты думаешь, он все еще в этом театре в Новом Орлеане?» Хорейс сообщил им только адрес почтового отделения в городе и написал, что ему нравится его работа. Он ни разу не попросил денег и был, видимо, здоров. Больше они ничего не знали.

Джеймс Гульд помешал кофе, отпил и продолжал читать, развернув газету так, чтобы было удобнее.

— Ну, кажется хлопок на рынке держится в цене, — пробормотал он, не поднимая глаза. — Наш сорт длинного волокна по-прежнему стоит пятнадцать.

— Папа! — Чашка Мэри звонко задела на блюдце, и рука ее дрожала, ставя ее на место.

— Что такое, дочка?

Глаза ее были широко раскрыты от какого-то потрясения, краска отхлынула с лица.

— Разве ты не прочитал? Ты же видел эту часть газеты, — разве ты не прочитал?

Джеймс Гульд тяжело вздохнул.

— Да, Мэри, прочитал.

— Так как ты можешь говорить о цене хлопка на рынке?

— Я просто не знал, что сказать, милая.

Она смотрела на него, ее глаза требовали объяснения.

— Что тут можно сказать, дочка? Только то, что это ужасно. Ужасно для белых и ужасно для черных, которые не участвовали в этом. — Он опять вздохнул. — Ужасно для тех, кто участвовал.

Мэри уронила газету на пол и опустилась в кресло. «Пятьдесят пять человек — варварски убиты! Некоторые во время сна!» — Ее начал охватывать новый, ранее совершенно незнакомый ей страх. — «Негр, который был во главе восстания, всегда считался хорошим рабом. Одна семья, которой он принадлежал, по фамилии Тернер, даже обучила его грамоте».

— Это не та семья, против которой он восстал, и мы не можем узнать всю эту историю из газеты, Мэри. Здесь только голые факты. Мы не знаем о степени озлобления обеих сторон, о возможной жестокости, — у нас нет возможности знать, каковы на самом деле условия в Виргинии.

— Но, папа, что могли белые сделать, чтобы их негры задумали такое? Неужели на континенте такие жестокие люди? Или это все северные сплетни?