— Вот, — торжествовала Мэри. — Это решает вопрос?

Короткий испуганный крик со стороны дороги на Джорджию пронзил тишину сонного дня. Все трое посмотрели друг на друга, пораженные, утратившие дар речи. Еще крик, полный ужаса, и еще, и третий, — резкий, животный, и потом долгий, затихающий стон, покорный, наконец затих.

— Что это? — крикнула Мэри.

Хорейс молча вскочил на лошадь и поскакал к дороге. Джули быстро подставил сложенные руки, чтобы Мэри села на лошадь, она поехала за братом по дорожке, которая вела к Розовой Горке и на дорогу к Джорджии, где Хорейс остановил лошадь, чтобы ориентироваться.

— По этой дороге, — крикнула Мэри. — Это звучало около источника.

— Иди домой, сестра!

— Нет.

Питер взял с места галопом, Долли за ним; на расстоянии нескольких сот ярдов они разбрасывали из-под копыт ракушки и поднимали пыль, но у родника останавливать лошадей не было надобности: обе встали на дыбы, ржали и пятились при виде и запахе искалеченного маленького черного тела, раскинувшегося на дороге ничком. Руки были под телом, тонкая нога загнута вверх, и кровь обильно текла из пяти глубоких ножевых ран, обнаживших мышцы и позвоночник.

— Боже правый, это маленькая Среда! Хорейс, ее убили!

Он смотрел на искалеченное тельце, невольно удивляясь силе крика, исходившего от такой маленькой девочки.

— Кто это сделал, Мэри? Кто мог совершить такое? — Хорейс подбежал к краю густого леса. Несколько стеблей потемневшей осоки и немного саженцев эвкалиптов недавно были сломаны. — Тот, кто это сделал, убежал, видимо, в лес по направлению к Эбботам, — шепнул он, — у него вдруг пропало желание говорить громко.

Кто-то позвал Мэри по имени, и, повернувшись, они увидели, что к ним по дороге спешат миссис Эббот и маленькая Дебора. Они быстро подошли к своим соседкам, и Хорейс поддержал женщину, которая, казалось, вот-вот упадет в обморок. Мэри обняла Дебору и повернула ее спиной от кровавого зрелища.

— Он — он в нашем лесу, — шепнула Мэри. — Мы — слышали — крики. Посади ребенка на Долли с собой, брат, — сказала Мэри, — и отвези ее к нам. Я привезу миссис Эббот. Тебе надо взять ружье и несколько человек с собой.

Хорейс помог миссис Эббот сесть на лошадь с Мэри, поднял испуганную девочку на Долли, вскочил на нее сам, и, крепко держа Дебору одной рукой, поехал по возможности быстро к конюшне.

Менее, чем через час Хорейс, Джули и его отец, муж Ларней Джон развернулись по берегу ручья Денбар на земле Эбботов. Все были вооружены. У Хорейса был пистолет Джеймса Гульда, у Джули и Джона — кремневые ружья. Закон Джорджии запрещал неграм иметь огнестрельное оружие, но Джули и Джон были людьми надежными и хорошо знали и лес и болота, а это сейчас было необходимо.

Они решили начать свои поиски в высоких камышах вдоль соленого ручья, а также в сухом болоте, — человек мог вполне спрятаться там, лежа ничком. Первые несколько минут после того, как они разошлись, Хорейс слышал шаги Джули по сухому валежнику к югу от себя, и шаги Джона к северу. Потом они ушли далеко, и мысль, что он может встретиться с убийцей один на один, сильно поразила его. Сердце у него колотилось, когда он дошел до северного берега ручья Денбар и притаился в высокой траве, прислушиваясь. Он никогда раньше не замечал, сколько неожиданных звуков слышно в болоте. Все травы шелестели по разному, когда ветер, с наступлением прилива, дул и пробирался среди сухих, жестких стеблей. Внезапное кудахтанье болотной курочки вызвало дрожь во всем его теле. Откуда-то из болота, совсем недалеко от него поднялась стая дроздов-белобровиков и начала звенеть и свистеть на лету подобно сотням колокольчиков и дудок. Они улетели к югу и снова опустились в болото, и он почувствовал облегчение, ничего невозможно было расслышать из-за гама, поднятого дроздами. Небольшие крабы удирали из-под его сапог; он брел у края воды, внимательно следя за высокой травой на другом берегу узкого ручья. Этот человек мог подползти к нему сзади по сухому болоту, а он не мог следить в нескольких направлениях одновременно. Он был рад, что начинается прилив. Если этот негр спрятался в мокром болоте или близ него, прилив выгонит его. Хорейс ждал, взведя курок пистолета, и чувствуя, как у него пульсирует кровь в горле. Он ничего не увидел и решил осторожно пробраться вниз по берегу ручья, чтобы быть уверенным, что убийца не прячется в траве на противоположной стороне. Он мог потом вернуться и обыскать болото, находившееся позади него. Мысль, что этот человек может быть следит за ним сзади в этот самый момент, вызвала у него озноб. Но он заставил себя продолжать поиски.

Ему случалось видеть, как люди умирали в дуэлях, видеть самоубийц в Новом Орлеане, но здесь было совсем другое. Это должен был быть сумасшедший. То, что он совершил зверское убийство на Сент-Саймонсе, как-то усиливало страх Хорейса. Ужасно было испытывать такой страх дома, на острове, где все чувствовали себя в безопасности.

Он заметил какое-то движение в высокой траве справа от него; потом услышал шум камышей. Он стал дышать ртом, чтобы вдохнуть побольше кислорода. Трава в болоте медленно отклонялась то в одну, то в другую сторону. Это что-то меньше человека, сказал он себе, но не рискнул стрелять. Это двигалось слишком медленно, слишком ровно для дикого кабана; слишком большое для енота или опоссума. Это должно быть большая змея, решил он и осторожно ступил назад, пока не удостоверился, что прав. Это действительно было змеей, восьмифутовым водяным щитомордником, медленно ползшим к освещенному солнцем месту в иле. Хорейсу ничего не оставалось, как тихонько обойти щитомордника и надеяться, что он удовлетворится солнечной ванной в меркнущем свете близкого вечера. Хорейс вернулся на берег ручья примерно на пятьдесят футов дальше и увидел, что какое-то другое, более грузное существо ползет к нему через высокую траву. Не прочь от него, а именно к нему. Он знал, что аллигатор не двигался бы так неуклюже. Потом он увидел черную курчавую голову, рваную рубашку, худые темные руки. Это был негр, ползший на животе. Хорейс нацелил дрожащей рукой тяжелый пистолет и ждал, идя на риск, в расчете, что у негра не было оружия, кроме ножа. Его лицо было в холодном поту. Существо, ползшее к нему сквозь густую траву, не издавало ни звука. Хорейс шагнул к нему, и тогда послышался жалобный скулящий, всхлипывающий звук; негр поднял голову и Хорейс увидел его искаженное лицо. Он плакал.

— Я вижу тебя, — крикнул Хорейс. — Вставай.

— Масса, — всхлипнул негр. — Не убивай меня, масса.

Хорейс ничего не ответил, и тогда неизвестный перевалился на спину и, подняв в неистовой мольбе руки, покрытые засохшей грязью, стал выкрикивать что-то на диалекте гичи, которого Хорейс почти не понимал.

— Я не собираюсь тебя убивать, если ты встанешь и будешь говорить со мной по-человечески, — закричал Хорейс. — Ты живешь на Сент-Саймонсе? Кто твой хозяин?

Совершенно ослабев, человек перекатился и с трудом встал на ноги. Он был, видимо, уже пожилым, хотя определить возраст негра по виду всегда трудно. Он был тщедушного сложения, изнурен, может быть, болен; его толстые красные губы были беспомощно опущены от страха.

— Где ты живешь? — спросил Хорейс.

Хриплый голос был едва слышен.

— Я — живу — Батлер. Я — Батлера — человек.

— Когда ты убежал?

— Пять дней назад. Вы застрелите меня, масса?

— Я сказал тебе, что не буду стрелять, если ты будешь говорить. Мы знаем, что ты убил одну из наших девочек. Почему ты это сделал? — Хорейс старался подавить возникающее чувство жалости. — Почему ты убил ее? — закричал он.

Убийца упал на колени и протянул сложенные руки к Хорейсу. — Дьявол меня толкнул. Большой зеленый дьявол. Пожалей, масса! Пожалей! Пожалей!

— Встань, — приказал Хорейс; ему был невыносим вид коленопреклоненного человека, умоляющего о пощаде.

— Джон! Джули! — Он кричал очень громко. — Джон! Джули!

Они тоже были черные. Они смогут сказать ему, что надо делать.

Глава XXVIII

Нетерпеливо ожидая Мэри в общей комнате, Хорейс подбросил в огонь небольшую согнутую дубовую ветку, потом еще одну, чтобы чем-то занять себя. Сквозь закрытые окна к Хорейсу долетало печальное пение в хижинах негров. Он им завидовал. Негры умели выражать свое горе. Их напев был печален, но пели они громко, и этим облегчали горе. Он долго стоял у окна, потом тяжело опустился в кресло отца и постарался не думать ни о чем до возвращения сестры из негритянских жилищ. Этот страшный день разбудил прежние противоречия, а теперь начинали возникать новые, и это было слишком рано. Все это было слишком рано. То, что совершил беглец с плантации Хэмптон на мысе Батлер, было отвратительно, но и состояние этого несчастного вызывало у Хорейса такое же беспокойство, как и его преступление.

Он подошел к входной двери в ожидании Мэри и увидел, что ее фонарь, приближаясь, покачивается между ее новыми апельсиновыми деревьями.

— Папа лег? — Спросила она, задувая фонарь и топая, чтобы счистить песок с туфель на веранде.

— Да, около часа тому назад. Тебе непременно надо было вытащить все шатающиеся зубы именно сегодня? Мне казалось, ты никогда не придешь. — Он закрыл дверь и повесил ее пальто на вешалку в передней.

Мэри вздрогнула.

— На улице холодно.

— Я зажег сильный огонь в камине. Идем, посиди со мной. Мне не хочется еще ехать в Блэк-Бэнкс. Мне хочется поговорить.

— Я вытащила только четыре шатавшихся зуба, — сказала Мэри, с удовольствием опускаясь в кресло. — Как папа, чувствует себя хорошо?

— Он спокойнее, чем я. — Хорейс присел на край отцовского кресла. — Как мать Среды все это переживает?

— Именно так, как можно было ожидать от Мэтти. Безропотно. Потому я так долго там была. Мама Ларней и я старались помочь ей заплакать. Мэтти вроде меня — ей трудно плакать. Она сидела в своей хижине и смотрела на огонь. Я прямо-таки видела, что внутри у нее поднимаются рыдания. Потом она задерживала дыхание, задыхалась, давилась, как будто обливаясь слезами. Но не могла плакать. Но черные большей частью плачут легко.

— Может быть Мэтти не может поверить, что это действительно случилось?

Мэри сбросила туфли.

— Она этому безусловно верит. Они принимают смерть как неизбежную часть жизни. Они это правильнее воспринимают, чем мы… Хорейс, ведь он мог и тебя убить.

— Нет, не мог в том состоянии, в каком я нашел беднягу. — Он потер глаза. — Я никогда не забуду окровавленную спинку бедной Среды, — но я также не смогу забыть его лицо, когда он полз ко мне как животное. — Он вскочил. — О, Мэри, что за система!

— Система?

— Рабство. Я ненавижу его. — Он подошел к окну и стоял, глядя наружу, спиной к ней.

— Хорейс?

— А?..

— Ты читал, вероятно, о бойне, организованной Нэтом Тернером в Виргинии в тысяча восемьсот тридцать первом? — Ее голос звучал нерешительно, непохоже на обычный.

Он вернулся к камину и опустился в кресло.

— Да, конечно, читал. Я неделями места себе не находил от беспокойства, все думал о вас всех на этом уединенном острове, — около сотни белых и две тысячи черных. Потом я убедил себя, что плантаторы на Сент-Саймонсе так хорошо относятся к своим черным, что здесь не может произойти ничего подобного.

— Ты действительно думаешь, что это не может случиться у нас?

— Нет. Это может случиться, где угодно. Наши негры покорные, послушные, особенно те, что родились в рабстве, — они не знают другой жизни. О, некоторые из них лгут прямо в глаза, воруют, — но это и дети делают. Вот черные и есть дети. Мы их сделали такими. Это неправильно.

— Но, Хорейс, даже мама Ларней без нас растерялась бы! Она командует нами сейчас, но если бы ей пришлось вдруг уехать и жить без нас, она бы совершенно потерялась, как несчастный маленький щенок.

— Я именно это и имею в виду, Мэри. Мы их приучили к зависимости от нас, а кто знает, что они такое на самом деле, в душе? Разве ты знаешь, что мама Ларней в действительности думает о тебе? о папе? обо мне?

— Хорейс Банч Гульд, тебе надо бы рот щелоком промыть за то, что ты говоришь такие вещи! Мама Ларней любит нас.

— Конечно, она любит нас. Я в этом не сомневаюсь. Но какие у нее мысли о нас, в этой ее мудрой старой голове? Если исключить то, что мы владеем ею, какие у нас основания ожидать от нее постоянного подчинения и верности? От любого из наших рабов? Этот несчастный полоумный бедняга, наверное, лежит на голом полу в хижине для наказанных рабов в Хэмптоне, и спина у него исполосована новым надсмотрщиком мистера Батлера. Этот человек совершил убийство; его должен бы судить и вынести ему приговор судья и присяжные заседатели, — как это было бы со мной, если бы я убил кого-нибудь. Что представляет собой этот надсмотрщик, чтобы судить и наказывать его?