Элизабет спросила:

– Как вы думаете, не пригласить ли нам сюда Байрона? Это место имеет право быть увековеченным в поэзии.

– Никогда, – твердо ответил лорд Рэндольф, ставя на землю корзину для пикника. – Как только Байрон напишет об этом великолепии, здесь не будет прохода от людей, желающих приехать сюда и восхититься этим местом; кто-то из них, конечно же, упадет с горы и разобьется насмерть, и их смерть будет на нашей совести. Гораздо лучше, если это место и дальше будет оставаться тайной Ванни.

Остатки старого кострища доказывали, что место не было совершенно секретным, но, безусловно, посещалось очень редко, поскольку пол храма был устлан опавшими листьями. Элизабет встала на колени и тщательно убрала их, открыв очаровательную мозаику из птиц, цветов и бабочек.

– Интересно, какому богу или богине здесь поклонялись.

– Думаю, одной из нимф.

Быстро посмотрев на Рэндольфа, Элизабет заметила странный, оценивающий взгляд, обращенный на нее. И необъяснимая дрожь пробежала по ее телу. Ей захотелось понять, действительно ли в воздухе появилась какая-то напряженность или это всего лишь ее развитое воображение.

Заметив ее дрожь, Рэндольф протянул ей руку, помогая встать.

– Несмотря на то, что вовсю светит солнце, в тени все еще остается декабрь.

Его рука, теплая и сильная, легко и без усилий подняла ее с пола. Элизабет выпустила ее, как только оказалась на ногах. Осознание силы и мужественности лорда Рэндольфа было настолько пронзительным, что она почувствовала некоторую неловкость. Элизабет решила, что это происходит оттого, что, несмотря на целую неделю, проведенную вместе, они еще никогда не оставались действительно наедине.

Она довольно проворно отодвинулась от него, зная, что ее чувство собственного достоинства напрямую зависит от ее способности оставаться собранной и деловой женщиной. Она предпочла бы броситься с утеса, чем сообщить компаньону о своей глупой, безнадежной страсти. Сняв с корзины сложенный коврик, закрывавший ее содержимое, она спросила:

– Не пора ли посмотреть, что приготовила нам София? Думаю, ее рождественская выпечка придется нам по вкусу.

– Да здесь еды на целую армию или, по крайней мере, на целый взвод.

Рэндольф потянулся к корзине и вынул плоский овальный круг. Хорошенько исследовав его, он предположил:

– Пирог с угрем?

– Вполне вероятно. День перед Рождеством – постный день, а поедание угрей – это традиция, – объяснила Элизабет, распаковывая корзину.

– Итак, мы имеем свежие фрукты, два сыра, плетеный хлеб, три вида рождественских пирогов, pizza rustica – вам она понравится, это вид сырного пирога с резаной ветчиной среди прочих компонентов. Кроме того, у нас достаточно красного вина, чтобы все это проскочило незаметно.

Рэндольф прищурился.

– Если рабочие заслужили такую плату, полагаю, что она показывает, насколько София ценит свое оливковое масло.

– Пожалуй, к тому же она непрерывно пытается меня откормить. И ей кажется, что вы тоже слишком худой.

Вспомнив, что еще София сказала об английском лорде – все очень лестное, но частично решительно непристойное, – Элизабет тут же постаралась сконцентрировать все свое внимание на раскладывании еды на скатерти. Что это с ней? Простой пикник с джентльменом, а она ведет себя так, словно является одной из своих же собственных пылких и романтичных воспитанниц. С какой стати все ее мысли постоянно возвращаются к этому мужчине.

Пусть он даже невероятно красив, любезен, внимателен и учтив! "Стоп! Прекрати немедленно!" – отругала она себя. Элизабет с радостью отметила, что пока она наливала вино в два каменных бокала, рука у нее не дрожала.

Они неторопливо приступили к еде. Под воздействием дружелюбной беседы о прошедшем дне нервозность Элизабет несколько поутихла. Она хотела спросить у лорда Рэндольфа, как долго он намерен оставаться в Неаполе, затем решила, что лучше ей этого не знать. Скоро и так все выяснится.

После того, как они поели, Элизабет вытащила свой блокнот и стала делать зарисовку храма, хотя и не рассчитывала на хороший результат. Сев так, чтобы ветер дул от Элизабет, Рэндольф раскурил свою трубу, у него, очевидно, было прекрасное настроение.

Спустя некоторое время, удлинившиеся тени обратили на себя внимание Элизабет, и она оторвала взгляд от своего блокнота.

– Господи! Уже так поздно. Вы давно должны были меня прервать. Когда я рисую, то забываю о времени. – Она закрыла свой блокнот и вернула его и карандаши в корзину для пикника. – Стоит такая теплая погода, что совсем забываешь о том, что это одни из самых коротких дней в году. К тому времени, как мы вернемся в город, будет уже совсем темно.

– Мисс Уокер... Элизабет... прежде, чем мы отправимся в обратный путь, я хотел бы кое о чем с вами переговорить.

Пораженная, она откинулась назад и внимательно посмотрела на лорда Рэндольфа. Хотя он все еще сидел на земле, непринужденность позы ушла, и в его худощавом теле почувствовалась напряженность. Он смотрел вниз, беспокойно крутя свою трубку, и ей стало ясно, что та стала предлогом для того, чтобы не встречаться с ней глазами.

Вынув перочинный нож, Рэндольф начал тщательно выскребать из трубки использованный табак.

– Эта последняя неделя доставила мне огромное удовольствие. – Он сделал какой-то неопределенный взмах левой рукой, словно в подтверждение своих слов, приведший к тому, что оставшийся в трубке пепел просыпался на его бриджи из оленьей кожи. С выражением сожаления он смахнул пепел в сторону, затем все же взглянул на Элизабет. – Извините, я достаточно неуклюж. Я отрепетировал свою речь, но она совершенно вылетела у меня из головы. Элизабет, я хотел сказать, что неравнодушен к вашей компании, и... и мне хотелось бы продлить ее надолго. Точнее навсегда.

Если бы дыхание не было действием автоматическим, Элизабет непременно перестала бы дышать. Сначала она просто уставилась на него, не веря своим ушам. Но когда его взгляд встретился с ее, и она увидела в глубине его глаз надежду и неуверенность, то поняла, что он подразумевал именно то, что сказал.

Внезапная боль пронзила ее душу, заставив страдать столь же сильно как тогда, когда она услышала о смерти Уильяма. Поразительно, но лорд Рэндольф захотел-таки, чтобы она стала его любовницей. Это было самым лучшим предложением из тех, что она когда-либо сможет получить, но Элизабет к прискорбию поняла, что все еще остается дочерью священника и не может с ним согласиться.

На глазах Элизабет выступили слезы, и она отчаянно заморгала, пытаясь не позволить им пролиться наружу. Горло сдавило, и только шепот смог вырваться из него, когда она произнесла:

– Я сожалею, милорд, но не могу принять ваше предложение.

Надежда в его глазах мелькнула и погасла, на смену ей пришло сначала сожаление, затем отстраненность. Прежде он никогда не отгораживался от нее маской невозмутимого английского джентльмена, но вот теперь она явно появилась на его лице.

– Нет, конечно вы не можете. Приношу свои извинения, мисс Уокер. Это всего лишь мои глупые фантазии.

Он засунул свою трубу и перочинный нож в карман и встал, затем взял корзину.

– Молюсь за то, что вы простите меня, если я смутил вас. Пойдемте, пора возвращаться. День почти закончился.

Но закончился не только этот день, настал конец и их дружбе; Элизабет по выражению его лица поняла, что после сегодняшних событий она больше никогда не увидит лорда Рэндольфа. Она поднялась на ноги без всякой помощи с его стороны, проигнорировав предложенную им руку. Желая его и страдая от невыносимого одиночества, она не рискнула прикоснуться к нему, боясь окончательно потерять самообладание.

Молча идя впереди него, Элизабет вела внутреннюю борьбу, разрываясь между желанием и совестью. Она была уверена, что его предложение не было результатом его безнравственности, а происходило от одиночества человека, тоскующего по товарищеским отношениям. Если бы он был свободен и мог жениться, то нашел бы себе более юную и более симпатичную женщину, но в данном случае, как она предположила, он был слишком благороден, чтобы сделать такое предложение девушке, лишь только достигшей брачного возраста, тем самым разрушив ее шансы на удачный брак.

А с такой женщиной, как Элизабет, этого риска не было, она уже в течение многих лет числилась в старых девах. И все же, делая ей свое предложение, он должен был быть хоть немного в ней заинтересован, поскольку, вне всяких сомнений, мог выбирать из тысяч более симпатичных любовниц.

Она знала, что любит его, и все же до сих пор не осознавала насколько сильно ее чувство, до того самого момента, когда, отказывая ему, поняла, что смогла бы дать ему тот комфорт, который он искал. Элизабет продолжала идти по очень узкой тропинке, лорд Рэндольф тихо шел позади нее, она чувствовала его присутствие и понимала, что ее мотивы были только отчасти альтруистическими.

Да, ей хотелось бы сгладить его одиночество, но ей также хотелось уйти и от своего собственного. Она мечтала о его доброте, его своеобразном юморе и красивом теле. Ей хотелось воскресить ту Элизабет Уокер, которой она была до того, как "удары и стрелы неистовой фортуны"[38] стерли ее надежду.

Целиком погрузившись в свое отчаяние, она не почувствовала первых предупреждающих толчков и ничего не предприняла, чтобы спасти себя от дальнейших. Проблески понимания, что что-то не так, появились лишь тогда, когда она, зашатавшись, почти потеряла равновесие. На мгновение она подумала, что, пожалуй, выпила слишком много вина, что сделало ее такой легкомысленной.

События разворачивались с мучительной медлительностью. Земля зашевелилась, и низкий, ужасающий грохот заполнил воздух, Элизабет задрожала.

Тропинка под ее ногами начала разрушаться прямо на глазах. Элизабет попыталась вскарабкаться на безопасную высоту, но было слишком поздно, ей не за что было уцепиться. Она закричала, поскольку ее подбросило и оттолкнуло от утеса в сторону пропасти, куда она, совершенно беспомощная, начала падать. Насколько далеко внизу скалы, на которые она упадет? Почувствует ли она, как ломаются ее кости?

И тут она услышала крик, глубокий голос Рэндольфа звал ее:

– Элизабет!

Между двумя ударами сердца сильные руки подхватили ее и вытянули наверх на твердую землю. Она ударилась о скалы, больно задев ребро.

Она задыхалась, Рэндольф же тянул ее все дальше от края, затем бросился на нее всем своим телом, прикрывая от потока падающих сверху камней и земли. Посреди этого немыслимого хаоса, Элизабет острее всего воспринимала близость Рэндольфа, теплоту и силу, которые окутали ее со всех сторон. Если им суждено умереть, легкомысленно подумала Элизабет, она рада, что это случится тогда, когда она находится в его руках.

Страх, вызванный землетресением, казалось, длился вечность, а само землетресение, должно быть, свершилось всего за какую-то минуту. Когда землю перестали сотрясать толчки и последний грохот замер вдали, Рэндольф отодвинулся, сбрасывая с себя насыпавшиеся камни. Уставшим голосом он настойчиво произнес:

– Элизабет, с вами все в порядке?

Дрожа, она с трудом приняла сидячее положение и поправила свои очки, которые каким-то чудом не разбились.

– Думаю, да. Благодаря вам. – Она вдохнула, и в горло попала пыль, она откашлялась. Когда она снова смогла заговорить, то продолжила: – Простое спасибо кажется недостаточным. Я уже думала, что мой час пробил. А как вы?

– По плечу ударил довольно приличный камень, но ничего, кажется, плечо не сломано. – Он слегка поморщился, стряхивая с себя остатки земли и камней, затем с сожалением исследовал порванный рукав. – Однако моя шляпа пропала навсегда, а мое пальто похоже не подлежит восстановлению. Мой камердинер будет просто убит горем: это пальто – одно из его любимых.

На сей раз Элизабет c благодарностью приняла его помощь, чтобы подняться на ноги.

– Оно и ваше любимое, не так ли?

– Мне не разрешается иметь свое мнение о том, что находится в ведении Бернса, а это пальто туда включено. – Он посмотрел куда-то за Элизабет и тихо присвистнул. – Удачно, что София снабдила нас таким большим количеством пищи, поскольку, боюсь, мы можем задержаться здесь немного дольше, чем рассчитывали.

Все еще немного не в себе, Элизабет осторожно развернулась, благодарная лорду Рэндольфу за предложенную руку. Она в смятении прикусила губу, увидев картину позади себя. Приблизительно десять футов тропинки полностью исчезли, и она почувствовала головокружение, бросив взгляд вниз и поняв, какой опасности она только что избежала. За этим отрезком пути тропа казалась неповрежденной, но была покрыта щебнем на всем протяжении, пока не исчезала за поворотом, огибавшим холм.