Рэндольф вздохнул.

– Я должен был ответить на его выпад. Вместо этого, поскольку мои чувства к Элисон носили слишком личный характер, и я не хотел выставлять их перед кем-то, кто стал бы надсмехаться над ними, я, придав голосу как можно больше беспечности, сказал, что женюсь на ней из-за денег. Я знал, что эта причина будет ему понятнее всего.

У Элизабет возникло ужасное чувство, что она уже знает, что за этим последует.

– Элисон подслушала и выгнала вас?

– Еще хуже. – Он очень тщательно уложил две большие ветки в костер. – До недавнего времени я не знал во всех подробностях, что случилось. Она действительно подслушала и сказала своему отцу, что не выйдет за меня замуж, даже если я останусь последним мужчиной на земле, но не объяснила причину, почему передумала. Думая, что это всего лишь минутный каприз, ее отец сильно разозлился и запер Элисон в ее же комнате, клянясь, что будет держать там до тех пор, пока она не согласится на замужество. Чувствуя себя преданной и отцом, и мной, Элисон сбежала. Она отсутствовала долгих двенадцать лет. И только в прошлом сентябре она вернулась и наладила отношения со своим отцом.

– О боже! – воскликнула Элизабет. – Как же она смогла так долго выживать самостоятельно?

– Сначала она преподавала. Позже, случайно, она стала земельным управляющим, причем весьма успешным. Я же говорил вам, что она – необычная женщина. Вы мне ее напоминаете. – Рэндольф оторвался от огня, за которым наблюдал с совершенно излишней бдительностью. – После того, как Элисон исчезла, я не однажды задумывался, нет ли в этом моей вины, и когда она вернулась, я спросил ее об этом. Она подтвердила, что подслушала наш разговор и именно это явилось причиной ее побега. – Он горько усмехнулся. – Эту историю лучше рассказывать на Пасху, а не на Рождество. Я на себе прочувствовал, что должен был испытывать Петр, когда понял, что трижды отрекся от Иисуса Христа прежде, чем прокричал петух[40].

Сердце Элизабет болело за обоих молодых влюбленных, чьи жизни были разрушены из-за минутной глупости. Неудивительно, что Рэндольф не мог себя простить. Тот факт, что леди Элисон убежала от своей благополучной жизни, стал ярким доказательством тех мучений, испытываемых ею от очевидного предательства человека, которого любила и которому доверяла.

Элизабет попыталась представить себе, на что была похожа встреча Рэндольфа с его прежней любовью, но воображение отказало ей.

– Должно быть, от вас потребовалось большое мужество, чтобы вновь встретиться с ней.

– Я решил, что лучше уж все узнать наверняка, чем продолжать жить с сознанием вины, в которой не уверен. – Уголок его рта слегка искривился в горькой усмешке. – На самом деле, Элисон удивительно снисходительно отнеслась ко мне. Я не стал бы ее винить, если бы она наставила на меня пистолет, но вместо этого она сказала, что мы все ошиблись, и они с отцом так же ответственны за это, как и я, и что ее жизнь вовсе не была разрушена.

– Ваша Элисон, похоже, замечательная женщина.

– Это так, но она больше не моя Элисон. Спустя несколько недель после появления из изгнания, она вышла замуж за одного из самых печально известных повес Англии, и я точно знаю, что он полностью переродился. Теперь он трезвый, ответственный, и опьянен ею настолько же, насколько она им. Сейчас Элисон счастлива, и она имеет на это право. Она – одна из тех редких людей, которые выковали себе второй шанс для счастья. – Рэндольф сцепил пальцы и уставился на огонь. – Начиная с сентября, я только и твержу себе, что все сложилось как нельзя лучше. Ее сильный характер был бы потрачен на меня впустую. У меня нет никаких достойных недостатков, требующих ее вмешательства, несомненно, я очень быстро надоел бы ей.

– Вы все еще любите ее?

Он вздохнул, его лицо ничего не выражало.

– Я был молодым человеком, который был любим молодой женщиной. Но ни одного из них больше уже не существует.

Это не был настоящий ответ, но, по крайней мере, теперь Элизабет понимала, почему он предложил ей карт-бланш[41]: она напоминала ему женщину, которую он любил. Но как же его жена вписывается в эту картину? В годы одиночества, когда леди Элисон исчезла из его жизни, он, должно быть, женился без любви и жил, сожалея об этом. Элизабет не посмела расспрашивать его о браке; она уже и так была непростительно любопытна. С печалью в голосе она произнесла:

– Возможно, только молодежь достаточно глупа или достаточно смела, чтобы влюбляться, и это – та причина, почему вторые шансы даются очень немногим.

Вспомнив о своих волосах, Элизабет решила, что пора дать им свободу, или к утру ее будет мучить головная боль. Вынув все шпильки и убрав их в корзину, чтобы не потерять, она начала расчесывать свои спутавшиеся завитки пальцами в бесполезной попытке придать им благопристойный вид. Когда Рэндольф поднял голову, она объяснила:

– Если сюда заявятся волки или другие дикие животные, я, пожалуй, со своими волосами смогу сыграть Медузу-Горгону и превратить их в камень.

Он хихикнул, выходя из своего угнетенного состояния.

– Вы должны как можно чаще распускать свои волосы – это вам очень идет.

Элизабет закатила глаза в комическом недоверии, и он задумался, а верит ли она хотя бы одному произнесенному ей комплименту. По правде говоря, в свете костра, игравшего в ее каштановых волосах, переливающихся красными и золотыми оттенками, она выглядела очень привлекательной. Возможно не красивой, но совершенно точно притягательной.

Рэндольф торопливо отвернулся к огню, понимая, что при данных обстоятельствах ход его мыслей принимает опасный оборот, а ведь она ясно дала понять, что он не вписывается в ее планы на будущее. Очевидно, помня свою прошлую любовь, она не хотела выходить замуж без любви. Возможно, в этом она поступала более мудро, чем он, поскольку его единственная попытка привела к пагубными последствиями. Тем не менее, чем больше он общался с Элизабет Уокер, тем увереннее он становился в своих мыслях о том, что им было бы очень хорошо вместе, если бы она снизила свои запросы и приняла его таким, каков он есть.

Возможно, поговорив так откровенно о своем прошлом, теперь они чувствовали некоторую неловкость, но, с другой стороны, они поступили правильно. Вечер располагал к дружелюбному молчанию, прерываемому случайными ничего не значащими фразами. Они сидели на расстоянии нескольких футов друг от друга спиной к утесу, что давало хоть какую-то защиту от резкого декабрьского ветра. Везувий находился достаточно близко, чтобы просматриваться на фоне вечернего неба. Вид перед ними открывался драматический, но захватывающий. К их счастью, небольшой костерок создавал некий успокаивающий комфорт, давая к тому же и некоторое тепло.

Наконец, они сделали небольшой набег на содержимое корзины для пикника, и там еще оставалось достаточно еды на раз или два. После того, как они перекусили и выпили немного вина, Рэндольф спросил:

– Как вы себя чувствуете? Уже сейчас прохладно, а к утру станет значительно холоднее.

– Все хорошо, спасибо.

Голос Элизабет показался Рэндольфу несколько напряженным, и когда он посмотрел на нее более внимательно, то увидел, как она кутает в коврик свои колени, и он понял почему.

– Вы мерзнете, не так ли? И вы слишком практичны, чтобы признаться в этом, поскольку у нас нет достаточного количества дров, чтобы разжечь костер побольше.

– Это вы сказали, не я.

Рэндольф скинул свое пальто и вручил ей.

– Наденьте это.

– Не глупите, – ответила она, отказываясь принять пальто и пряча руки под коврик, укутывающий колени. – Это приведет только к тому, что вы тоже замерзнете. Я вполне сносно себя чувствую. – Ее зубы выбивали дробь, пока она так храбро все это говорила.

– Похоже, что не так уж сносно. Ну же, возьмите мое пальто, – уговаривал он. – Меня холод не очень-то беспокоит, а вот вас шесть лет в Италии, вероятно, приучили к теплу, вы стали более чувствительны к холоду, чем любая средняя англичанка.

Элизабет выглядела упрямой; определенно, у нее было много общего с Элисон. И почему это высокие, упрямые, независимые женщины так его привлекали? Он слегка улыбнулся, понимая, что сам вопрос содержал в себе ответ.

– Что ж, если вы отказываетесь от моего пальто, мы должны будем искать спасения в освященном веками методе сохранения тепла.

Он положил пальто подкладкой вверх и затем, прежде чем она поняла, что он имеет в виду, склонился над ней и взял ее на руки. Она приглушенно взвизгнула от удивления точно так же, как сделала это в Больцано, когда кто-то к ней прижался. Это был очаровательно покоряющий писк.

– Вы реально замерзнете, – прокомментировал Рэндольф, держа ее, дрожащую, и плотно прижимая к себе. Он усадил ее к себе на колени, удобно облокотившись на стену утеса, и начал легонько растирать ей спину, плечи и руки, пытаясь разогреть ей кровь, заставить ее бежать быстрее. От нее восхитительно пахло розовой водой и апельсинами.

– Это совершенно непристойно, – пробормотала она в лацкан его сюртука.

– Да, но так нам обоим гораздо теплее. Подумайте о своем долге, мисс Уокер, – посоветовал он. – Вы можете предпочесть превратиться в глыбу льда, но вы же не можете и меня обречь на ту же участь?

Она оторвала от него голову и хмуро на него посмотрела.

– Вы дразните меня.

Он усмехнулся.

– В результате ваша кровь только ускорит свой бег, что поможет вам сохранить тепло.

Элизабет понимала, что она ни в коем случае не должна ему этого разрешать, но желания сопротивляться ей явно не доставало. И виной всему было не только замечательное физическое тепло, от которого она начинала таять, но и близость, возникшая от того, что она находилась в его руках. Это, несомненно, была самая романтичная вещь, которая так внезапно с нею приключилась, и она позволила себе насладиться ею. Элизабет прижалась к Рэндольфу еще теснее, смакуя слабый аромат ароматизированного яблоком табака, которым пропиталось его пальто, но полному комфорту помешал твердый объект, прижавшийся к ее бедру. Она слека сместилась в сторону.

– Мне кажется, что я могу сломать вашу трубку, лежащую в вашем левом кармане.

– Ах, этот карман. Я думал, что он пуст. Извините, сейчас я посмотрю, что в нем. – Он убрал свою руку, обнимавшую ее, залез в карман, пошарил в нем и вытащил найденный там предмет. – Вот, смотрите.

Он замер. Элизабет развернулась, чтобы увидеть то, что так захватило его внимание, и задохнулась от восхищения. Фигурка младенца из lapis Solaris, казавшаяся днем такой непривлекательной, теперь в темноте совершенно преобразилась. Находящийся в чаше из ладоней Рэндольфа, Святой Младенец сиял мягким, волшебным светом – чудесный ребенок, пришедший, чтобы поселить надежду в сердца людей.

– Я вынул его из presepio, где он находился, и, должно быть, случайно засунул с этот карман, – пробормотал Рэндольф.

Элизабет улыбнулась и покачала головой.

– Это не было случайностью. Дитя появилось, чтобы напомнить нам о той удивительной ночи, что происходит сегодня, о ночи Его рождения. Помните, что итальянский климат очень похож на климат Святой Земли. Возможно, та ночь в Вифлееме, когда ангелы посетили пастухов, была точно такой же, как нынешняя.

И она спокойно начала читать из Евангелия от Луки, начиная со слов:

– В те дни вышло от кесаря Августа повеление сделать перепись по всей земле...[42] – Не зря она росла в доме священника; вспоминая выученные наизусть слова, она пересказывала бессмертную историю.

– ...не бойтесь; я возвещаю вам великую радость, – тихо повторил Рэндольф, когда она закончила. – Спасибо, Элизабет. Вы только что сослужили самое трогательное Рождественское богослужение, которое я когда-либо слышал.

Единственными звуками, раздававшимися в ночи, были потрескивание огня, случайное отдаленное блеяние овцы и тихие вздохи ветра. Когда огонь начал стихать, Рэндольф спросил:

– Теперь вам тепло?

– Просто замечательно.

Она не стала добавлять, что жар, охвативший ее тело, был гораздо выше обычной температуры.

– Тогда пора сменить положение. Не думаю, что нам удастся выспаться этой ночью, но мы можем расположиться настолько удобно, насколько это будет возможно.

К большому сожалению Элизабет, Рэндольф снял ее со своих коленей, чтобы наклониться к костру. Когда он снова начал гореть довольно устойчиво, Рэндольф разместил оставшиеся ветки так, чтобы их легко можно было подбрасывать в огонь частями.

– Если вы ляжете между мной и костром, то вам будет довольно тепло, хотя, вероятно, мне придется тревожить вас всякий раз, когда потребуется подбрасывать дрова в огонь.