На лице Жака отразилась гамма эмоций, кончая ужасом.

– Как?! Кто?! Эдуард знает?

– Нет, и даже Софи еще мне об этом не говорила. Мне рассказала Сара, ее горничная, она знает ее как никто. Но это еще не самое худшее, месье… – Конни сделала паузу. – Отец ребенка – немец, высокопоставленный офицер ЭсЭс. – Жак замер, совершенно сраженный. – Я сожалею, что вынуждена вам это сказать, – видя его реакцию, добавила она.

– Моя маленькая Софи… Поверить не могу! – Жак потряс головой. – А я-то думал, ей грозят только боши! Нет, если станет известно, что у нее ребенок от эсэсовца, на нее обрушатся проклятия всей Франции! Недели две назад у нас в деревне женщина, о которой знали, что она спит с немцами, пропала из своего дома. Потом тело нашли на берегу. Ее избили до смерти и бросили в море. – Жак покачал головой. – Ну и дела, мадам, хуже не придумаешь…

– Знаю, – кивнула Конни. – Но что поделаешь?

– Вы уверены, что о ее связи с немцем никому не известно? И о том, что из этого вышло?

– Да, абсолютно уверена.

– И на том спасибо, – выдохнул Жак. – Пусть оно так и остается.

– Могу только добавить, пожалуй, что Эдуард сказал мне однажды, что этот немец ему нравится. При других обстоятельствах, сказал он, мы могли бы стать друзьями. В самом деле, Фредерик помог нам бежать из Парижа. И я верю в то, что человек он хороший.

– Нет! – возмутился Жак. – Он немец, а немцы насилуют нашу страну и наших женщин!

– Согласна, но порой форма, которую на тебя надели, не соответствует тому, что ты за человек. И тому, во что ты по-настоящему веришь, – Конни вздохнула.

– Значит, еще важнее, чтобы Софи была хорошо спрятана. Хотя один Бог знает, чем все обернется для нее после войны… – мрачно рассуждал Жак. – Понимаете, я с самого ее детства люблю ее, как родную. Мне думать невыносимо, что… – его передернуло. – Это война, будь она проклята, разрушила жизнь прекрасной молодой женщины! Всякий скажет, что одинокой и незамужней матери во всякие времена жить непросто, а уж теперь… Хоть бы Эдуард выбрался из этой переделки и снова взял жизнь под уздцы… А пока мы с вами должны сделать все, чтобы защитить нашу Софи.

Той же ночью Жак привел их в винный подвал, где стояли огромные, в шесть метров высотой, из русского дуба бочки, в которых зрело вино. Остановясь перед одной из бочек в самой глубине помещения, Жак поднялся по маленькой приставной лестнице к огромному крану, снял несколько боковых досок и забрался в бочку. Софи и Конни, стоя внизу, слышали шорох и треск. Наконец в проеме показалась голова Жака.

– Забраться будет сложновато, мадемуазель Софи, но вы не бойтесь, я вас поддержу. Мадам Констанс, пусть она поднимется по лестнице, а я уж тут ее подхвачу. А потом вас, следом.

– Мы что, забираемся в бочку? – изумилась Софи. – Я ведь не буду жить в бочке?

– Давай, Софи, возьми Жака за руку, он поможет, – подтолкнула ее в спину Конни, направляя по лесенке, и Софи исчезла во тьме, откуда послышалось, как Жак тихо и ласково ей что-то втолковывает.

– А теперь вы, мадам Констанс, – повысил он раздавшийся эхом голос.

Конни взобралась следом и сверху разглядела, что три доски из основания бочки вынуты, а Софи и Жак, у которого в руке был светильник, стоят в темноте уже под бочкой. Она влезла в проем и вскоре оказалась рядом с ними.

– Пойдемте, – сказал Жак, свободной рукой пригнув Софи голову. Конни тоже пригнулась, чтобы не стукнуться лбом. Туннель – она не знала, как еще назвать этот низкий проход, – показался ей бесконечным. Никогда не страдавшей клаустрофобией, даже ей стало не по себе, когда Жак наконец привел их к маленькой дверце. Он отомкнул дверцу, и они оказались в квадратной комнате с голыми кирпичными стенами, под потолком которой виднелось маленькое зарешеченное окно. Присмотревшись, Конни разглядела в полутьме кровать, кресло, комод и даже ковер на каменных плитах пола.

– Где мы, Жак? – пискнула Софи, когда он усадил ее на стул. – Тут так холодно и промозгло! А запах…

– Мы в подвале шато. Через стенку – винный подвал. Вы будете здесь в безопасности, мадемуазель.

– Ты хочешь сказать, я должна здесь остаться? В этом холодном, сыром месте? И пробираться этим длинным туннелем каждый раз, когда мне захочется выйти? – в голосе Софи прозвучал ужас. – Ты не можешь оставить меня здесь, Жак, прошу тебя! Это бесчеловечно!

– Дорогая моя, послушайте меня внимательно. Поскольку никто не видел, как вы входили в шато, нет никаких причин, чтобы время от времени не подниматься в дом. Конечно, при плотно закрытых ставнях. И можно будет гулять во внутреннем дворике, там вас никто не увидит. Но сейчас, ради вашей же безопасности, вам, конечно же, следует оставаться здесь.

– А как мне мыться? – почти в истерике вскричала она. – И все прочее, что полагается даме?

Жак открыл еще одну дверцу и посветил внутрь.

– Вот, тут есть удобства.

Конни, заглянув, увидела умывальник с тазом и тумбочку для ночного горшка. Тут парафиновая лампа в руке Жака внезапно погасла, и все трое оказались в кромешной тьме. Да, это был тот мир, в котором обитала Софи, мир тьмы. Жак пытался снова разжечь лампу, и пока это у него не получалось, у Конни было время порадоваться за Софи, что той все равно, горит лампа в ее застенке или не горит.

– Я не могу быть здесь одна, – ломая руки, вымолвила Софи. – Не могу!

– Выбора нет, – вдруг посуровел Жак. – Днем, я же сказал, сможете выходить, но ночью мы рисковать не можем!

– Конни! – вскричала Софи, направив руку в ее сторону. – Пожалуйста, не оставляй меня здесь! Умоляю!

Жак, не обращая внимания, повернулся к Констанс:

– Я должен показать вам, мадам, как отсюда сразу попасть в шато. Тот, кто придумал этот тайник, знал толк в таких вещах: здесь два выхода.

Он подошел к противоположной стене, где оказалась еще одна дверь, и повернул ключ. Толкнул дверь, и, когда она распахнулась, Конни увидела расстилавшийся перед ней просторный винный подвал. Жак провел ее в противоположный его конец и указал на ступеньки:

– Они ведут в хозяйственные помещения дома. Если не открывать ставни, можно брать в кухне воду и готовить еду. Только огонь разжигать видом нельзя. Мы находимся в долине, а деревня – над нами, там сразу заметят дым.

– Я все поняла, – кивнула Конни, почувствовав облегчение от того, что из подземной темницы есть путь полегче.

– Я сейчас вас тут оставлю с мадемуазель, чтобы вы устроили ее на ночь. Завтра можно будет подняться наверх, принять ванну, сменить одежду… Повторю еще раз: вечером никакого огня, даже с закрытыми ставнями. Его будет видно на мили вокруг. Внимание нам привлекать ни к чему.

– Хорошо.

– Сумеете найти дорогу назад? Уверены? Я оставлю вам лампу, – говорил он, шагая назад в темницу, где, уронив голову на руки, тихо плакала Софи.

Он ушел, а Конни села на кровать рядом с Софи и взяла ее за руку.

– Софи, милая, постарайся быть сильной. Тебе ведь только ночью придется бывать здесь. Я думаю, не такая это большая цена за безопасность.

– Но здесь так ужасно! И этот запах… – Софи передернуло. – Констанс, ты посидишь со мной, пока я не усну?

– Ну конечно!

И, легонько укачивая Софи в руках, как ребенка, Конни раздумывала, как это получилось, что, засланная во Францию английской разведчицей, она превратилась в защитницу и прислугу избалованной аристократки.


Глубокой ночью Эдуард и Винишия сидели на опушке густого леса, откуда открывался вид на большое поле. Дело было где-то на западе от Тура. Так долго и мучительно они добирались туда на различном транспорте, что Эдуард, совершенно измученный, потерял представление об ориентирах. Однако он все-таки одолел этот путь, и теперь человек, сидевший с другого боку от Винишии, под низкий гул мотора мигал фонариком через поле. Три вспышки дали летчику знать, что все в порядке, и самолет начал снижаться.

– Ну что, мой друг, похоже, вам удастся благополучно унести ноги. Передавайте привет доброй старой Англии, ладно? – жизнерадостно сказала Винишия.

– Ну конечно. А вам не хочется улететь со мной? – повернулся к ней Эдуард, и взгляд ее прекрасных зеленых глаз на мгновенье смягчился.

– В идеальном мире, конечно бы, улетела, – кивнула она. – Я целый год не видела родителей. Но тот мир, где мы с вами живем, не идеален. Моя работа не кончена.

– Никогда в жизни я не смогу отблагодарить вас за то, что вы для меня сделали! – с чувством проговорил Эдуард, и при мысли, что он оставляет ее в опасности, взгляд его затуманился. Чувство юмора Винишии, ее смелость и неизменное присутствие духа поддерживали, подбадривали его и в болезни, и в опасной дороге. – Я буду скучать.

– И я! – улыбнулась она.

– Если нам повезет и мы оба выберемся из этой войны, я бы очень хотел снова увидеться с вами, Винишия.

– И я. – Отчего-то смутившись, она опустила глаза.

– Винишия, я… – И, повинуясь порыву, Эдуард обнял ее и поцеловал, крепко и страстно, в губы. Самолет приземлился. Винишия отстранилась. Он увидел, что и в ее глазах стоят слезы, и легонько приподнял ей подбородок. – Крепитесь, мой ангел. И берегите себя, пожалуйста. Ради меня.

– После этого поцелуя – как же иначе! Ну, пойдемте. Пора.

Они побежали к «Лизандеру», который прилетел, чтобы доставить его на ее родину. Перед тем как взойти по лесенке, Эдуард протянул ей небольшой сверток.

– Прошу вас, если у вас или кого-то из подпольщиков будет случай встретиться с моей сестрой, передайте ей это – и она поймет, что я жив.

– Что-нибудь придумаю и передам непременно, – пообещала Винишия, сунув сверток в рюкзак.

Уже у люка Эдуард в последний раз обернулся.

– Удачи, мой ангел! Я буду молить Бога, чтобы мы встретились снова.

Он вошел в самолет, и маленький люк закрылся. Винишия, не отрывая глаз, следила, как самолетик рулит по земле, набирает скорость, подпрыгнув, взлетает и разворачивается в сторону Ла-Манша.

– Пойдем, Клодетт, время не ждет, – проговорил ее товарищ Тони, тот, что подавал знаки фонариком. Он взял ее за руку и повел через поле. Глядя на яркое ночное небо с полной луной, превратившей схваченное инеем поле в сверкающую сказочную страну, Винишия со смутной тоской подумала, что Эдуард де ла Мартиньерес – человек, которого наконец-то она смогла бы по-настоящему полюбить.

Днем позже, передав сверток Эдуарда связному, который направлялся на юг, Винишия поездом вернулась в Париж. Прибыв на новую конспиративную квартиру, в прихожей она с облегчением сбросила рюкзак и поспешила на кухню, чтобы вскипятить воду для чая.

– Добрый вечер, фройляйн. Очень рад, что могу с вами познакомиться.

Повернувшись на голос, она застыла на месте под ледяным взглядом бледно-голубых глаз полковника Фалька фон Вендорфа.


После недельного пребывания в гестапо, где ее допрашивали и пытали, ничего не добившись, Винишию вывели во двор. Солдат, привязывая ее к столбу, смотрел на нее с отвращением.

– Дали бы девушке последнюю сигаретку, – с вымученной улыбкой проговорила она.

Он раскурил сигарету, сунул ей в рот. Пару раз затянувшись, Винишия мысленно попрощалась с родными. Но в тот момент, когда палач целился ей в сердце, она думала о поцелуе Эдуарда де ла Мартиньереса.

Глава 25

Гассен, юг Франции

1999


Жак, посерев от усталости, замолчал.

– Довольно, папа, тебе нужно отдохнуть, – распорядился Жан. – Пойдем, я отведу тебя наверх.

– Но я должен досказать эту историю… Я еще не закончил…

– На сегодня хватит, пойдем. Времени у нас достаточно. Может быть, завтра продолжим. – И он повел отца к двери.

Оставшись одна, Эмили, глядя в огонь, представляла себе Винишию. Смелая и веселая красавица, перед самой гибелью она полюбила ее отца…

Жан, сбежав с лестницы, устроился у каминной решетки.

– Вот ведь история, а? – пробормотал он.

– Да. И надо же, всюду любовь! Как жаль мою тетю – если бы не роман с немцем… ее жизнь могла бы сложиться иначе…

– Ну, нам же известно, что сталось после войны с француженками, которые проводили время с врагом. Их брили наголо, мазали дегтем, обваливали в перьях и даже расстреливали соседи…

Эмили содрогнулась.

– И из всех мужчин Софи выбрала…

– Разве мы выбираем, кого полюбить, Эмили? – тихо спросил Жан.

– А ребенок, которого родила Софи? Он тоже умер?

– Кто знает? Придется нам подождать, когда папа доскажет, как все вышло. Но знаешь, сдается мне, Фредерик был человеком неплохим. Где ты родился, когда – всего лишь игра случая. Разве человек сам выбирает свою участь? Разве по своему выбору идет воевать? В те годы выбора у них не было, что бы они там себе ни думали, на чьей они стороне.

– Сколько же им всего выпало… – вздохнула Эмили. – Это, знаешь, совсем по-иному представляет наше существование…

– Вот именно. Слава Богу, после двух мировых войн Запад усвоил уроки. На хотя бы какое-то время, – проговорил Жан. – Но война неизбежна; это в человеческой натуре – желать перемен и не ценить мира. Грустно, но это так. И случается, критические обстоятельства проявляют в человеке лучшее, что в нем есть. Твой отец определенно спас Констанс, когда сам пошел в кафе предостеречь Винишию. А Констанс подвергла себя самым ужасным испытаниям, какие могут выпасть на долю женщины, чтобы уберечь Эдуарда. Но, разумеется, в человеке могут проявиться и качества самые отвратительные. Как это было с Фальком. Чрезмерная власть опасна для того, кто ею обладает.