Люсинда Райли - Свет за окном

– Да, у всех есть свои тайны и свои недостатки.

– И сильные стороны тоже. Брат, например, поразительно изворотлив. Что называется, выйдет сухим из воды. Прошу тебя, дай ему шанс, Эм. Не опускай руки!

– Не опущу, – пообещала она.

– А теперь давай поужинаем! Мне сегодня с фермы привезли отличное мясо. И хорошо бы ты поделилась, что еще узнала о боевой юности моей бабки.

За ужином Эмили изложила ему, как могла точно, рассказ Жака.

– Нимало не удивлен, – кивнул Алекс, когда она замолчала, и с чувством добавил: – Бабушка была женщина выдающаяся. Она бы тебе понравилась.

– Что тут скажешь, кроме «мне очень жаль»? – отозвалась Эмили.

– В самом деле. Никогда не примирюсь с тем, что сделал, но, наверное, так оно и должно быть. Потрясение, вызванное ее смертью, привело меня в чувство. Я стал лучше, чем был.

Эмили заметила, что уже заполночь.

– Мне надо идти, Алекс. Завтра лечу во Францию, дослушать рассказ Жака, но как только вернусь, сразу дам знать. Спасибо тебе за откровенность, за честность, за справедливость по отношению к Себастьяну. Доброй ночи! – Она наклонилась и легонько поцеловала его в щеку.

– Пока, Эм.

Дверь за ней закрылась. Алекс вздохнул. Надо бы рассказать ей больше, гораздо больше, но руки у него связаны. Пусть сама разбирается, за кого вышла замуж. Он сделал все, что мог.

А Эмили забралась под одеяло в состоянии хоть и взволнованном, но все-таки с чувством облегчения, поскольку подоплека отношений между братьями ей стала теперь понятна. Вооруженная фактами, она как-нибудь справится с ситуацией. Себастьян – не сумасшедший, он просто неуверенный в себе мальчик, которого всю жизнь сжигала ревность к младшему брату, который во всем его превосходил. Можно ли, исходя из этого, считать его плохим человеком? Нет…

Теперь, понимая, в чем дело, она сможет ему помочь. Нужно, чтобы он жил с ощущением, что его любят, ценят, оберегают. Не обязательно ведь, как в случае с Фальком и Фредериком, чтобы один был чистое золото, а второй – воплощение зла? Ни жизнь, ни люди не бывают исключительно черны или белы… Или, – Эмили, вздохнув, щелкнула выключателем лампы, – она придумывает оправдания поведению мужа, потому что не может вынести простой и жестокой правды? Которая состоит в том, что она сделала чудовищную ошибку…

Подъехав к шато, Эмили, несмотря на все предупреждения подрядчика, расстроилась – так грустно дом выглядел с забитыми провалами окон и дверей. Два часа она провела с архитектором, осматривая, что уже сделано, а потом подъехала к винодельне, где, как обычно, корпел за бумагами Жан.

– Эмили! Как я рад тебя видеть! – Он поднялся поцеловать ее в щеку.

– Как отец себя чувствует?

– Прямо ожил с приходом весны. Сейчас отдыхает, а вечером будет готов продолжить рассказ. Велел мне предупредить тебя, – Жан вздохнул, – что конец там не очень счастливый.

Но Эмили, после умственного и эмоционального смятения прошедшей недели, сейчас, вдыхая легкий, благоухающий воздух Прованса, ничего уже не боялась.

– Жан, это мое прошлое. Не будущее и не настоящее. Обещаю, я справлюсь.

Он задержал на ней внимательный взгляд.

– Послушай, да ты изменилась! Словно выросла, повзрослела. Прости, что я это говорю.

– Ну что ты, Жан. Я думаю, ты совершенно прав.

– Говорят, когда умирают родители, ты по-настоящему становишься взрослым. Словно в утешение за то, что потерял.

– Пожалуй.

– А теперь, пока отец спит, может, поговорим о виноградниках? А, Эмили? Я хочу рассказать тебе, что задумал.

Эмили старалась сосредоточиться на фактах и цифрах, которыми принялся осыпать ее Жан, но сделать свои выводы не могла: чувствовала себя недостаточно подготовленной. В тонкостях виноделия она была несведуща, и ей было совестно, что Жан вынужден советоваться с ней, спрашивать разрешения, можно ли расширить дело, в то время как она представления не имеет, что посоветовать и как помочь.

– Я вполне доверяю тебе, Жан. Я знаю, ты сделаешь все возможное, чтобы винодельня начала приносить прибыль, – сказала она, когда он принялся убирать бумаги.

– Спасибо, Эмили, но я обязан обговорить все с тобой. Ты владеешь и предприятием, и землей.

– Так может быть, мы это изменим? – осенило ее. – Может быть, владельцем должен стать ты?

Жан посмотрел на нее с удивлением.

– Послушай, что если мы обсудим это за стаканчиком розового?

Так что они сели на террасе с вином и принялись обсуждать.

– Можно сделать так: дело я выкуплю, а землю буду арендовать – тогда те, кто придет после меня, не смогут отделить винодельню от имения, – предложил Жан. – Много я предложить не смогу, и так придется брать кредит в банке, и на выплату процентов уйдет время. Однако в возмещение могу платить тебе какой-то процент с прибыли, которую получу.

– Звучит разумно. Мне, конечно, понадобится спросить Жерара, что он об этом думает, и нужно, чтобы он проверил, нет ли в старых документах каких-либо оговорок, запрещающих такой поворот дела. Впрочем, если они есть, я уверена, что вправе их отменить. Я вдруг почувствовала себя всемогущей… – и она рассмеялась.

– И тебе очень это идет, – рассмеялся и Жан.

– Пожалуй, – Эмили в раздумье сделала глоток вина. – Знаешь, когда умерла мама, я была в ужасе от того, что надо управляться с поместьем, парижским домом и всем наследием целиком. Первым моим побуждением было все продать, и дело с концом. Но теперь – я столькому научилась за этот год! Знаешь, кажется, я чуть толковей, чем раньше, предполагала… – и осеклась. – Прости, что-то меня занесло…

– Милая Эмили, одной из твоих проблем всегда был недостаток уверенность в себе. В общем, если ты не против обдумать эту идею, скажу, что я крайне заинтересован, чтобы мы достигли соглашения. Но ты, наверное, голодна? Пойдем в дом поедим, а потом у нас как раз хватит времени дослушать рассказ отца.

Жак, по мнению Эмили, выглядел гораздо лучше, чем в прошлый раз.

– Это весенний воздух согрел мои старые кости, – коротко хохотнул он за свежим морским лещом, поданным на ужин. – Ну как, ты готова, Эмили? – спросил он, когда они перешли в гостиную. – Только предупреждаю, история непростая.

– Я готова.

– Если я помню правильно, остановились мы на том, что Констанс и Софи прибыли в шато, а Эдуард улетел в Англию…

Гассен, юг Франции

1944

– Кто-то идет! – тревожно прошептал Жак. – Где Софи?

– В подвале, спит, – насторожилась Констанс.

– Пойди предупреди ее, – велел Жак, не отрываясь от дверного глазка. – Нет, погоди! Это Арман. – И, с облегчением переведя дух, отворил дверь.

Арман, прислонив свой велосипед к стене, вошел. Целый месяц проведя в обществе только Жака и Софи, Конни была необыкновенно рада увидеть его веселое, выразительное лицо.

Мужчины коротко, но крепко, как принято у французов, обнялись, и по проходу из винодельни Жак провел гостя в дом.

– Присаживайся, дружище, и расскажи нам все новости. Мы тут изголодались в неведении. Констанс, будь добра, сделай нам кофе.

Та неохотно кивнула, боясь пропустить хоть словечко. Ее нынешнее положение сиделки и няньки при Софи – Софи, которая весь последний месяц отказывалась вставать с постели, выходить во внутренний дворик, чтобы подышать свежим воздухом, и есть тоже отказывалась, хотя Конни не уставала ее увещевать, – с каждым днем тяготило ее все больше.

Торопливо поставив три чашки на поднос и наполнив их дымящимся кофе, она понесла поднос в гостиную.

– Спасибо, мадам Констанс, и счастливого вам Нового года! – Арман взял свою чашку и сделал глоток, от удовольствия прикрыв глаза.

– И давайте помолимся, чтобы сорок четвертый год ознаменовался освобождением нашей страны, полным и окончательным, – горячо проговорил Жак.

– Правильно ты все сказал, – кивнул Арман и достал из рюкзака сверток. – Вот это передали для мадемуазель Софи, но я думаю, она не станет возражать, если вы откроете его сами, мадам. Там добрые вести.

Конни сняла обертку, увидела поблекший зеленый переплет, название книги – и улыбнулась:

– Это второй том «Истории французских плодовых деревьев»! – Она подняла на Жака сияющие глаза. – Книга из парижской библиотеки Эдуарда. Он мне когда-то с гордостью ее показывал. Полагаю, это означает, что он в безопасности?

– Да, мадам. Эдуард ушел от опасности, – кивнул Арман. – И помогает нам даже оттуда, где он скрывается. Мадемуазель Софи наверняка повеселеет, когда узнает, что брат ее жив и здоров. И кто знает? Он может вернуться скорее, чем мы можем предположить, – и не делает этого сейчас только потому, что боится поставить вас под удар.

– Вам известно, как ему удалось бежать? Он был едва жив, когда мы расстались! – Конни прижимала книгу к груди.

– Подробностей я не знаю, мадам, но вот девушка, британский агент, которая спасла ему жизнь, говорят, попалась немцам в лапы, и они расстреляли ее. В паршивые времена мы живем, мадам, – но хотя бы Геро ушел от расправы.

– А Сара? Что-то известно о Саре?

– К сожалению, нет. Ничего, – Арман помрачнел. – Она просто исчезла… и таких много. А мадемуазель Софи, как она?

Жак и Конни переглянулись.

– В общем, неплохо, – пробурчал Жак. – Но тоскует по брату и рвется на свободу. Но что поделаешь, когда война на дворе?

– Скажите, пусть не теряет надежды. Совсем недолго осталось терпеть. Скоро все кончится, и тогда не только она, мы все выйдем на свет божий. Вот-вот высадятся союзники, – и мы все делаем, чтобы этот день наступил скорей, – Арман, глядя на Конни, так сердечно ей улыбнулся, что она оживилась. – Что ж, мне пора.

Они смотрели, как он уезжает, с благодарностью, что он привнес ноту надежды в их монотонную и уединенную жизнь. Бедняжка Софи страдает, что заперта в подземной тюрьме, но и они с Жаком вели такое же замкнутое существование, вызванное необходимостью ее уберечь.

– Как она сегодня? – спросил Жак.

– По-прежнему, – ответила Конни, собирая на поднос чашки. – Похоже, совсем пала духом.

– Может, новость, что брат жив, ее приободрит?

– Пойду спущусь, расскажу ей.

Жак, не говоря ни слова, кивнул. Конни вернулась в кухню, взяла в кладовой фляжку молока, положила ее в полотняную сумку, в которой носила в подвал припасы, как почтальон, перекинула сумку через грудь.

– Попробуй выманить ее подышать, – вслед ей посоветовал Жак.

– Попробую.

Конни привычно забралась в дубовую бочку, вынула доски дна, зажгла масляную лампу и, пригнувшись, пошла по туннелю. Этот ход, ужаснувший ее, когда она преодолевала его в первый раз, теперь совсем ее не пугал. Открыв дверь в подвал, в слабом свете, сочившемся из окошка под потолком, она увидела, что Софи лежит, повернувшись к стене, и спит. Подходило время обеда.

– Софи, – осторожно потрясла ее Конни, – просыпайся, у меня хорошие вести.

Та повернулась на спину, потянулась. Просторная ночная рубашка из белого батиста не могла больше скрыть, как округлился ее живот.

– Какие еще вести?

– Связной только что принес чудесную новость! Твой брат жив и здоров!

Софи села.

– И едет сюда? Едет забрать меня отсюда?

– Возможно, – слукавила Конни. – Но разве не славно знать, что он в безопасности? Он прислал нам книгу о фруктовых деревьях. Помнишь, я тебе читала из нее в Париже, а ты рисовала?

– Помню… – Софи, подтянув колени к груди, обвила их руками. – Чудесные были времена…

– И они вернутся, уверяю тебя!

– И Эдуард скоро приедет, – мечтательно проговорила Софи, направив взгляд в пустоту, – и заберет меня из этого ада. Или, может быть, Фредерик… – Она вдруг схватила Конни за руку. – Ах, Конни, ты представить себе не можешь, как мне его не хватает!

– Отчего же, я представляю! Ведь и у меня есть человек, по которому я скучаю.

– Да, твой муж, – кивнула Софи, как-то сразу погасла и опять улеглась. – Нет, я не верю, что эта война когда-нибудь кончится. Я думаю, что умру в этой дыре.

За последний месяц Конни слышала эти слова десятки раз и по опыту знала, что средств вывести Софи из этого состояния нет.