– Я слышу это уже который год, а она все никак не кончается, – жаловалась Софи.

– Кончится, моя дорогая, клянусь, ты должна мне верить. И тогда я найду местечко для нас, приеду и заберу тебя. Тебя и нашего ребенка.

– Не покидай меня! Я без тебя тут не выдержу! – И, сама понимая, что мольбы ее тщетны, уткнулась лицом в его теплое плечо.

– Надо потерпеть, осталось всего несколько месяцев. Ты должна быть сильной, для нашего малыша. И наступит день, когда мы расскажем ему, какая смелая у него мамочка, как много она сделала для того, чтобы он появился на свет. Софи, милая, – Фредерик нежно поцеловал ее в лоб, нос и подбородок, – я же обещал, что найду тебя, и нашел. И в будущем не подведу тоже, верь мне.

– Я верю, верю! А теперь давай поговорим о чем-нибудь повеселей. Расскажи мне про свое детство, – попросила Софи. Ей хотелось как можно больше узнать о человеке, которого она любит, об отце ее ребенка.

– Я вырос в Восточной Пруссии, в местечке под названием Шарлоттенруе. – Фредерик, прикрыв глаза, улыбнулся. – Мы были счастливы. Наша семья жила в прекрасном замке, Schloss, окруженном акрами плодородной земли. Восточная Пруссия вообще известна как хлебный край, и мы, ее обитатели, процветали и благоденствовали. У меня было прекрасное детство. Все, что захочешь, любовь родителей и превосходное образование. Единственной проблемой, пожалуй, был брат, который ненавидел меня с рождения.

– Два брата, с разницей в час, вырощенные в одной семье, и такие разные! – Софи похлопала себя по животу. – Я только надеюсь, что наш маленький будет в тебя, а не в дядю. Куда вы разъехались после школы?

– Фальк – сразу в армию, а я – в Дрезденский университет, изучать философию и политические науки. Фюрер как раз пришел к власти. После нищеты, в которой многие немцы прозябали после Первой мировой, Гитлер начал реформы, направленные на то, чтобы граждане Германии жили лучше. Наряду с другими молодыми мыслителями радикального направления и с особым интересом к политике, я с энтузиазмом воспринял его идеи. – Фредерик вздохнул. – Наверное, тебе неприятно это слышать, Софи, но в первые годы своего канцлерства Гитлер затеял не одну благотворную перемену, а его мысль превратить нашу страну в державу с сильной экономикой и международным влиянием – она завораживала. Я ездил на один партийный сбор в Нюрнберге… Атмосфера там была просто невероятная! Фюрер обладал таким мощным политическим обаянием! Оно делало его неотразимым в глазах униженной нации. И когда он говорил, мы верили каждому его слову. Он дал нам надежду на будущее, и мы стали боготворить его… Я, как и мои друзья, поспешил записаться в его партию.

– Понятно… – Софи передернуло. – И как же произошла перемена?

– Ну, – Фредерик от усталости не сразу нашел слова, – нам с тобой трудно это представить – чтобы миллионы людей впитывали в себя каждое его слово… И каково это – быть объектом восторженного обожания и не слышать ни единого возражения? Уж конечно, всякий почувствует себя всемогущим. Буквально, богом.

– Пожалуй, – пробормотала Софи ему в плечо.

– Еще до войны я был в ужасе от того, что он сотворил с немецкими евреями, и от того, что под запретом оказалась религия. Я христианин, как ты знаешь, мне пришлось это скрывать. Но к тому времени я уже был направлен в разведку. Выбора не было, Софи. Если бы я отказался – расстрел.

– Бедный, каково тебе было, – Софи не смогла удержать слез.

– Да, но это ничто по сравнению с тем, что переживает тринадцатилетний мальчишка, которому силой суют ружье, чтобы он убивал, сами не понимая, за что! – Фредерик скрипнул зубами. – И я тоже, имея в руках всю информацию, посылал людей на смерть! Ты даже не представляешь, какие страшные поступки я совершал… Прости меня, Господь. И ты, Софи, – Фредерик глянул на нее с мукой в глазах, – как ты сможешь простить меня? Как я прощу сам себя?

– Фредерик, умоляю…

– Да, ты права, довольно об этом, – прошептал он, целуя ей волосы. – Здесь, с тобой, я чувствую мир и покой. И если бы умереть сию же минуту, я бы умер счастливым.

Фредерик откинулся на подушку. Отблеск масляной лампы обозначился на темнеющем потолке.

– Эту ночь я никогда не забуду. Рай, на мой взгляд, – отнюдь не пребывание в прекрасном месте вроде Эдемского сада, как в Библии, и не умножение богатства и власти. Внешние проявления красоты и благосостояния ничего не значат. Я в сыром и темном подвале, приговоренный к смерти. Но ты в моих объятиях, и я счастлив. – Он подавил восторженное рыдание. – Душа моя в раю, потому что я рядом с тобой.

– Фредерик, – попросила Софи, – обними меня так, будто никогда не отпустишь!

Обитатели шато де ла Мартиньерес пробудились на рассвете, те, что на земле, – с тревогой в сердце, те, что под землей, – боясь взошедшего солнца.

В Лондоне, при первых лучах солнца Эдуард де ла Мартиньерес услышал низкий, настойчивый звук, который, приближаясь, усилился до оглушительного рева. Подойдя к окну, он увидел нескончаемый поток самолетов, пересекающих небо над британской столицей. Наступило шестое июня 1944 года, – день в истории, когда высадились союзники. В семь утра Конни была в кухне, когда раздался осторожный стук в дверь. Открыв, она увидела Фредерика. В глазах его еще пылал свет любви.

– Мне скоро уходить, Констанс. Могу я попросить чашку кофе и кусок хлеба? Боюсь, перекусить в следующий раз мне удастся нескоро.

– Разумеется. И, думаю, я найду, во что вас переодеть. Жак такого же роста, как вы. – Даже на расстоянии Конни чувствовала запах давно немытого тела.

– Вы очень добры, Констанс. Софи просила вас зайти к ней. Она сказала, тут есть внутренний дворик, где она бы хотела со мной проститься.

– Конечно, – Конни указала на закипающий на плите чайник, на оставшийся от ночной трапезы хлеб. – А вон там, за дверью, можно помыться. Я пока пойду принесу вам одежду.

Жак на велосипеде поехал в деревню за свежим хлебом, так что Конни поднялась к нему в комнату и принесла оттуда стопку вещей, которые, на ее взгляд, могли подойти Фредерику.

– Возьмите, что впору. Я отведу Софи в сад и вернусь. И посмотрю, нет ли у нас нескольких франков дать вам с собой.

– Констанс, вы ангел! Поверьте, я никогда не забуду, что вы для нас с Софи сделали. Спасибо!

Четверть часа спустя Конни постучалась в дверь Софи. Та сидела на кровати. Лицо ее было прекрасно и безмятежно.

– Фредерик сказал, вы попрощаетесь в садике.

– Да. Кто знает, когда мы еще увидимся! А мне хочется запомнить наши последние минуты вместе так, словно мы свободны идти, куда захотим.

– Я понимаю. Но только будь готова не мешкать, если вдруг кто придет.

– Ну конечно. А теперь посмотри на меня, Констанс. Я чисто умылась? Нет копоти на лице? Волосы не топорщатся?

Конни присмотрелась к ней в тусклом свете единственного окошка. Любовь, освещая лицо Софи, сделала ее прекрасной без ухищрений. Выведя ее во двор, она оставила узницу на скамье под каштаном.

– Пойду приведу Фредерика.

– Спасибо. Какое прекрасное утро!

– Да, милая, утро прекрасное.

Конни ушла, а Софи осталась сидеть, обратив лицо к лучам солнца, проникающего сквозь листву, вдыхая воздух, в котором среди других ароматов слышалась сильная нота лаванды, обильно цветущей в бордюрах.

– Софи.

– Как ты быстро вернулся! – Она протянула руки к нему. – Констанс что, оставила нас вдвоем?

– Да, – после короткой паузы ответил Фредерик.

– Поди же, обними меня, Фредерик! Время наше уходит.

Он подошел, наклонился к ней, и Софи вдохнула его запах – он был другой, а не тот, что час назад. Провела пальцами по его лицу, по грубой ткани незнакомого пиджака.

– Ты вымылся, и Конни дала тебе новую одежду.

– Да, она очень добра.

– Побудь еще немного со мной! Посидим здесь? – Софи похлопала по скамье, приглашая его занять место рядом, и, когда он сел, нашла его руки. Пожатие их показалось ей чуть более крепким, и они стали мягче, не такие шершавые – возможно, от мыла.

– Как я смогу связаться с тобой, когда будут новости? – спросила она.

– Я сам найду для этого способ. И если бы ты мне сказала, где твой брат, я мог бы послать весть и ему тоже.

– Но, Фредерик, я правда не знаю, где брат! Он не дает о себе знать, чтобы не подвести меня.

– Так ты правда не знаешь, где он?

– Конечно, нет! И зачем повторять это снова, когда ты вот-вот уйдешь! Фредерик, послушай, у нас так мало времени! Давай лучше обсудим, как нам назвать ребенка!

– Как насчет – Фальк, в честь его дяди? – спросил тот же голос, но в некотором отстранении. Софи, недоумевая, в растерянности стала слепо водить руками.

– Ты где? Фредерик? Что случилось?

Фредерик смотрел на брата, который, встав со скамьи рядом с Софи, теперь держал его под прицелом.

– Значит, ты все-таки меня выследил, Фальк…

– А ты сомневался?

– И привел с собой всю мощь гестапо? Батальон что, ждет у ворот, чтобы маршем сопроводить меня в Германию?

– Нет, брат, – Фальк покачал головой. – Я решил, что этим удовольствием делиться ни с кем не стану. Предоставляю тебе последний шанс объясниться. В конце концов, мы родные люди, и это меньшее, что я могу для тебя сделать.

– Очень благородно с твоей стороны, – кивнул Фредерик. – Но как ты меня нашел?

– Надо быть совсем идиотом, чтобы не понимать, что ты непременно тут появишься. Последние недели за тобой шел хвост. Я знал, что рано или поздно ты приведешь меня к тем, кого мне хочется допросить. К примеру, к молодой даме, которая тут сидит. К сожалению, открыть, где ее брат, она отказалась. Хотя, конечно же, все знает.

– Месье, это не так! Ради нашей же безопасности он нам не пишет! – вскричала Софи.

– Да ладно вам, фройляйн, даже такая безмозглая шлюха, как вы, – он указал на ее живот, – не может рассчитывать, что я в это поверю! – И перевел внимание на Фредерика. – Ты знаешь, что у меня в кармане ордер на твой арест. Не хотелось бы убивать тебя для того, чтобы заставить твою подружку открыть мне правду.

– Наверное, брат, этой минуты ты ждал с самого детства, – с печалью взглянул на своего близнеца Фредерик. – И я бы с радостью умер от твоей руки, если бы не женщина, которую я люблю. Послушай, если я добровольно сдамся и поеду с тобой в Германию, где тебя похвалят, как ловко ты меня выследил, ты пощадишь ее? Клянусь тебе нашей матерью, Софи не знает, где Эдуард де ла Мартиньерес! Ну как, договоримся? Я отправлюсь с тобой и ты получишь ту славу, о которой всегда мечтал, при условии, что Софи и наш ребенок останутся в безопасности.

Фальк издал хриплый смешок. Револьвер в его руке дрогнул.

– Ах, брат, ну какой же ты идеалист! А все эти стишки, которые ты читал в детстве, романтическая белиберда! Что твоя вера в Бога, твой хваленый интеллект и твой философский ум, когда ты представления не имеешь, что такое реальная жизнь! Жизнь – она холодная, тяжкая и жестокая. Нет никакой души, о которой ты вечно твердишь. Мы ничем не лучше муравьев, которые вслепую ползают по планете. Ты никогда не понимал, как все устроено. В нашем мире, брат, человек человеку волк. Каждый за себя. Ты что, думаешь, твоя жалкая жизнь что-нибудь значит? Или вот ее, еще более жалкая? Что, ты в самом деле думаешь, что любовь, – Фальк произнес это слово так, будто выругался, – побеждает все? Ты ненормальный, брат, и всегда таким был. И пришел час мне тебя научить, как оно есть на самом деле.

Револьвер в его руке повернулся дулом к Софи.

– Вот как!

Фредерик метнулся заслонить телом любимую, и тут в тихом рассветном воздухе грянул выстрел.

А потом еще один.

Фредерик, невредимый, обернулся взглянуть, цела ли Софи.

Но на землю упал Фальк. Он вздрогнул, из ослабших пальцев вывалился револьвер. Фредерик кинулся к нему, встал на колени.

Тонкая струйка крови вытекла из уголка рта. Фальк с трудом сфокусировал взгляд, выдавил два слова:

– Твоя взяла, – и с легкой улыбкой сожаления затих.

Повисла тишина. Птицы, замолкшие было, снова запели, терпко пахла лаванда.

Закрыв брату глаза и поцеловав его в лоб, Фредерик поднял голову. Конни держала в руках ружье и все еще целилась в то место, где несколько секунд назад стоял Фальк.

– Спасибо, – одними губами выговорил Фредерик.

– Он заслужил это. Да и давно пора мне оправдать мою профессиональную подготовку, – с тенью улыбки тихо добавила Конни. – Я все правильно сделала?

Фредерик посмотрел на мертвого брата, повернул голову к Софи, посеревшей от потрясения, и ответил:

– Да, правильно. Спасибо вам.

Рядом с Конни возник Жак.

– Дай мне ружье, Констанс. – Он осторожно забрал его, и, едва он сделал это, Конни стало неудержимо трясти. Жак, обняв за плечи, подвел ее к скамье и усадил рядом с Софи.

– Он мертв? – Жак повел подбородком в сторону тела, лежащего на траве.

– Да.