Люсинда Райли - Свет за окном

– Не знал, что ты такой меткий стрелок, Констанс.

– Меня научили убивать.

– Это что, ваш брат? – спросил Жак Фредерика.

– Да. Он мой близнец.

– Наверное, многим известно, что он пробивался сюда?

– Сомневаюсь. Всю славу за мою поимку он хотел присвоить целиком себе.

– И все же. Может, кого-то и предупредил. Мы не можем так рисковать, если поверим, что свидетелей нет, – решил Жак. – Фредерик, вам придется не медлить. Выстрелы мог кто-то услышать. Мадемуазель Софи, спускайтесь поскорее вниз и оставайтесь там, пока мы не решим, что делать дальше. Констанс вас проводит.

– Спасибо тебе, – вымолвила Софи, когда Конни подала ей руку.

Фредерик поднялся и медленно подошел к Конни.

– Я не могу позволить, чтобы вину за это убийство вы взяли на себя. Фальк явился за мной, и разрешить эту ситуацию следовало мне. Когда дело всплывет, прошу вас сказать, что застрелил его я.

– Нет, Фредерик! Я убила его не только для того, чтобы спасти Софи или вас, – глядя в сторону, проговорила Конни. – У меня были свои причины. А теперь я знаю, что ни одна женщина не подвергнется тому, что он сделал со мной. – И она подняла глаза на Фредерика. – Много месяцев я желала ему смерти.

– Надо побыстрее схоронить тело, Фредерик, – вмешался Жак. – Поможете мне вырыть могилу?

– Конечно.

– Здесь, в этом дворе, надежней всего! Не понадобится его перетаскивать. И нас никто не увидит. Пойду за лопатами. И, пожалуй, разумней будет его раздеть, одежду я потом сожгу на костре, – торопливо распоряжался Жак. – А ты, Констанс, когда отведешь Софи, пойди в кухню и найди там коньяк. Выпей, поможет. Тут ты не нужна.

Доставив Софи в подвал и уверив ее, что Фредерик спустится, чтобы с ней попрощаться, Конни сделала, как ей велели. Коньяк немного помог, хотя дрожь не унималась, несмотря на летний зной.

Почти через час в кухню вошел Жак.

– Фалька похоронили. Мундир сожгли, Фредерик внизу, прощается с Софи, затем он уйдет.

– Спасибо, Жак.

– Нет, Констанс, это тебя нам следует благодарить. – Жак посмотрел на нее с уважением. – Сейчас я соберу Фредерика в дорогу, а когда он уйдет, поговорим.

– До свидания, любовь моя, – Фредерик бережно обнял Софи. – Я дам тебе знать, что со мной, клянусь, но сейчас самое важное, чтобы ты думала только о своей безопасности и о нашем ребенке. Слушайся Жака и Констанс, они хорошие люди, и делают все для твоего блага.

– Да. – Слезы неудержимо лились из прекрасных незрячих глаз. Софи взялась за кольцо-печатку, которую носила на безымянном пальце правой руки, и стянула металл с опухших суставов. – Вот, возьми это. Тут выгравирован герб де ла Мартиньерес. Пусть оно будет у тебя.

– Тогда ты должна взять мое. На нем наш фамильный герб. Давай я тебе его надену. – Софи протянула руку, и Фредерик надел ей кольцо на безымянный палец. – Ну вот, мы обменялись кольцами. В этом ужасном месте, в этот ужасный день. Хотел бы я, чтобы это произошло иначе, но лучше так, чем ничего. Носи это кольцо, Софи, и помни, как я тебя люблю. Ты всегда в моем сердце.

– А ты в моем.

– Мне надо идти.

– Да…

Фредерик неохотно разжал руки, в последний раз поцеловал любимую в губы и пошел к двери.

– Что бы ни случилось, скажи нашему ребенку, что его отец очень любил его мать. До скорой встречи, Софи.

– До свидания, – прошептала она, – и да хранит тебя Бог.

Позже, когда Конни спустилась в подвал утешить, как она полагала, опечаленную Софи, оказалось, что та, скорчившись, лежит в мокрой постели и тяжело дышит.

– Наконец-то! – воскликнула Софи. – Я думала, ты никогда не придешь! У меня воды отошли… Дитя… – Она взвизгнула, сотрясаемая родовой схваткой. – Помоги мне, Констанс, помоги мне!

Так в тот день, когда началось освобождение Франции, когда союзные войска высадились на берега Нормандии и началась долгая битва, эхом ей в полутемном подвале раздался крик новорожденного.

Три месяца спустя

Однажды вечером в конце сентября, в час заката Эдуард де ла Мартиньерес вошел во внутренний двор своей усадьбы. Под старым каштаном, баюкая младенца, сидела женщина. Глаза ее, как и все внимание, были обращены только на дитя.

В недоумении он пошел к ней.

– Добрый день? – Вопрос, прозвучавший в его голосе, получил ответ сразу, как только поднялись на него растерянные от неожиданности ясные карие глаза.

– Эдуард!

Он подошел ближе. Она встала навстречу, прижимая к себе ребенка.

– Прости, Констанс, но цвет твоих волос… ты так изменилась! Показалось, на мгновение, что это Софи! – Он улыбнулся.

– Нет… – Ее взгляд затуманился, но она быстро сказала: – Не верится, что ты здесь! Тебе следовало предупредить нас, Эдуард!

– Не хотел зря рисковать. Да, Париж освободили и де Голль снова у власти, но, пока вся Франция не свободна, опасность все-таки еще есть.

– О, союзники высадились здесь на пляже неподалеку! Немцы бежали как от чумы, а партизаны их кусали за пятки! Жак знает, что ты здесь?

– Нет, его нет ни в винодельне, ни в домике. Но я заметил, ставни в шато открыты! Как Софи? Как Сара?

– Это чудесно – наконец-то жить открыто! – невпопад ответила Конни.

– Софи у себя?

– Нет, Эдуард, нет… Пожалуйста… – Конни тяжело вздохнула. – Прошу тебя… Сядь. Мне нужно многое тебе рассказать.

– Вижу! – Эдуард кивнул на ребенка.

Захваченная врасплох, Конни не знала, с чего начать.

– Эдуард, это… это не то, что ты думаешь.

– В таком случае нужно пойти взять кувшин розового. Подожди, я быстро.

Конни следила взглядом, как Эдуард выходит из сада. Она столько дней ждала, что он приедет, и так этого боялась, что теперь, когда он был здесь, не представляла, как рассказать ему, что случилось.

И хотя его долгожданный приезд означал, что она наконец-то свободна, с тяжелым сердцем Конни смотрела, как он возвращается с кувшином вина и двумя стаканами.

– Прежде всего я хочу, чтобы мы выпили за то, что этот ад позади. Франция почти полностью освобождена, на очереди весь мир.

– За новую жизнь, – пробормотала Конни. – Даже не верится… Неужели конец этой войне?

– Да, за новую жизнь! – Эдуард сделал глоток. – Так скажи мне, где Сара?

Конни рассказала, что Сару схватили в поезде, когда они через всю Францию пробирались на юг.

– Теперь, когда появилась такая возможность, мы навели справки. Ее отправили в рабочий лагерь в Германию. Придется подождать, что ответят оттуда, – вздохнула Конни.

– Будем надеяться, что будут добрые вести, – с чувством сказал Эдуард. – Нет сомнения – немцы скоро капитулируют. Но в стране такая разруха и такая скорбь по жертвам войны, а их сотни тысяч… А теперь, Констанс, объясни мне вот… это. – Он указал на ребенка. – Не стану притворяться, я поражен. Как?.. Кто?..

Конни набрала воздуха в грудь:

– Ребенок не мой. Он просто на моем попечении.

– Тогда чей же?

– Эдуард, это твоя племянница. Ее мать – Софи.

Он посмотрел на нее так, словно она спятила.

– Нет-нет! Не может быть! Софи никогда бы… Нет. Это немыслимо! – Он судорожно сглотнул.

– Я знаю, тебе трудно это принять, да и мне было трудно, когда Сара сообщила мне, что Софи в положении. Но, Эдуард, я сама принимала роды. Они начались как раз в день высадки союзников, поэтому мы назвали девчушку Викторией.

Эдуард сидел, схватившись за голову, пытаясь осознать, что ему говорят.

– Я очень хорошо понимаю, ты потрясен. И мне жаль, Эдуард, что именно на мою долю выпало рассказывать тебе обо всем. Но вспомни, мы все обращались с Софи как с ребенком. А ведь она тех же лет, что и я. Она была женщиной, которая полюбила.

Он настороженно поднял голову.

– Почему ты говоришь о ней в прошедшем времени, как будто ее тут нет? Где она? Ответь мне, Констанс, где Софи?

– Софи умерла, Эдуард, – тихо проговорила Конни. – Родила Викторию и через несколько дней умерла. Роды были тяжелые, долгие, началось кровотечение, которого мы остановить не смогли. О том, чтобы отправить ее в больницу, не могло быть и речи. Жак привел врача, тот сделал, что мог, но она скончалась от кровопотери, – еле слышно закончила Конни. – Прости меня, Эдуард! Я боюсь этого разговора с тех самых пор, как случилась беда.

Эдуард – не сразу – издал низкий животный вопль, разорвавший вечернюю тишину.

– Нет! Нет! Этого не может быть! – Он встал, повернулся к Констанс, схватил ее за плечи и потряс. – Скажи, что ты лжешь! Скажи мне, что это сон. Что она жива! Нет, этого быть не может!

– Я ничего не могу изменить… Но это правда, чистая правда! – Конни крепче прижала к себе ребенка.

– Эдуард! Прекрати немедленно! Тебе не в чем винить Констанс! Она кругом перед тобой права! – Жак пересек лужайку и оттащил Эдуарда от обомлевшей Конни. – Послушай меня. Эта женщина, на которую ты напал, – спасительница твоей сестры! Она защищала ее, рискуя собственной жизнью – она убила ради нее! Я не потерплю такого к ней отношения, как бы тяжело тебе сейчас ни было!

– Жак… – Эдуард попятился, невидяще посмотрел на старого друга, словно едва узнал его, и умоляюще простонал: – Прошу тебя, скажи, что она говорит неправду…

– К сожалению, это правда, друг мой. Три месяца назад Софи умерла. Мы пытались дать тебе знать, но в стране такой хаос, чему удивляться, что весть не дошла.

– О боже! Софи! Моя Софи!

Эдуард зарыдал. Жак, стоя, обнял его, уложил его голову себе на плечо.

– Я не вынесу, я не вынесу этого! Ведь это моих рук дело! Не положи я все силы на спасение Франции, она была бы жива! Почему она? Умереть следовало мне, мне!

– Да, тяжело, невыносимо тяжело, что ее нет, – тихо сказал в ответ Жак, – но ты не должен себя винить. Софи тебя обожала, Эдуард, она страшно гордилась тем, как много ты сделал для освобождения нашей страны.

– Ты не понимаешь, Жак, – сквозь рыдания твердил Эдуард, – я столько времени спокойно сидел в Лондоне, в то время как она здесь страдала! Я-то считал, что мое отсутствие спасет ее, а приезд – погубит! И вот теперь она умерла!

– Однако вспомни, друг мой, что Софи умерла в родах, а не в лапах гестапо. Был бы ты тут, нет – вряд ли бы ты смог спасти ее.

Эдуард поднял голову и посмотрел на Жака.

– Скажи мне, а кто отец?

Тот перевел взгляд на Конни. Та встала, нерешительно шагнула вперед.

– Фредерик фон Вендорф. Мне очень жаль, Эдуард.

Наступило молчание. Эдуард переваривал еще одну новость. На этот раз он вздохнул, пошатнувшись, сделал шаг к скамье и резко сел, словно ноги перестали его держать.

– Ты ведь сам говорил, что Фредерик неплохой человек, помнишь? Он помог нам бежать из Парижа, он другим помогал, рискуя собой, – так же, как ты. И, несмотря на свой мундир, больше жизни любил твою сестру.

– Это было заметно, – кивнул Жак.

– Вы что, встречались? – взглянув на него, спросил Эдуард.

– Да. Он был здесь, всю страну прошел в поисках Софи, – подтвердил Жак. – Хотя бы перед смертью ей выпало несколько часов счастья. Больше того. Его брат, Фальк…

– Довольно! – не выдержал Эдуард, но взял себя в руки. – Извините меня. – Поднявшись, он побрел к выходу со двора. – Мне надо побыть одному.

Позже, когда Конни, накормив малышку, укладывала ее спать в просторной комнате второго этажа, которую приспособила под детскую, в дверь постучали. На пороге стоял Эдуард, серый, измученный, с красными от слез глазами.

– Констанс, я пришел извиниться… мое поведение непростительно.

– Я все понимаю, – обрадовалась Конни тому, что он идет на контакт. – Хочешь взглянуть на девочку? Она такая славная, вылитая Софи!

– Нет… нет! Я не могу. – Он развернулся и вышел из комнаты.

В последующие дни Конни редко его видела. Он занял спальню чуть дальше по коридору. Она слышала, как он бродит по ночам, но когда утром спускалась к завтраку, его уже не было. На рассвете, кормя Викторию, она видела в окно его удаляющуюся фигуру. Часто он весь день отсутствовал, возвращался лишь с наступлением темноты и сразу уходил к себе.

– Дай ему время, Констанс, – говорил Жак. – Горе надо пережить.

Конни это понимала, конечно, но день шел за днем, Эдуард, похоже, не собирался выходить из отчаяния, и ее терпение начало иссякать. Просто невыносимо хотелось домой.

Теперь, наконец-то ни от кого не прячась, она могла уехать в Англию, к мужу, и впервые за четыре года самой распоряжаться собственной жизнью.

Но как бросить Викторию, если Эдуард, который никак не придет в чувство, не хочет принять ответственность за девочку на себя? Конни первой взяла ее на руки – истерзанная Софи ни разу даже ее не поцеловала – и с той минуты полностью посвятила ей себя.

Конни перевела взгляд на личико девочки, унаследовавшей материнскую красоту. Конечно, поначалу она волновалась, что дитя унаследует и слепоту матери, но голубые глазки Виктории живо следили за всяким ярким предметом, которым Конни махала перед ее личиком. А недавно она научилась улыбаться и прямо-таки расцветала, когда Конни подходила взять ее из кроватки. От одной мысли, что девочку придется оставить, сердце Констанс почти останавливалось. Заменив ей мать, Конни испытывала такую нежность к ребенку, что порой даже пугалась, – и молилась, чтобы у них с Лоуренсом поскорее родились дети…