– Пойду я, Ефим Гаврилович. Плотники на даче ждут, – сказал я первое пришедшее на ум оправдание своей внезапной торопливости. Для порядка прибавил: – Спасибо. Было очень интересно. Бог вам в помощь с Фаустом.

Тут же подумал: «Обиделся старик». Но он, как ни в чем не бывало:

– Пойдемте, Алеша, провожу. А то Бобик клюнет ненароком. Вы сейчас развернетесь и прямо, прямо, как раз выедете на шоссе. Там направо и километра три до вашего поселка. Помните дорогу?

– Да, да, это я случайно проскочил. Но, видите, удачно: с вами повидался, о Фаусте поговорили. Вы Фауста-то не бросайте, – о том, откуда Былинский знал местоположение моей дачи и, вообще, цели моей поездки, мне и в голову не пришло. А, может, когда-то я рассказывал ему, где живу летом.

Резко развернувшись, я рванул к шоссе.

Руки спасительно вцепились в руль. Я хотел не думать о Былинском, о странном его быте, но в голову лезли все новые и новые открытия. Я вдруг четко увидел груду писем, заваливших стол. Эти конверты, на которые марки не были наклеены, а просто напечатаны, как это делалось в давние советские времена, когда почтовые пересылки стоили копейки. Письма-то были давние с копеечными марками. А тут, как у Маркеса: «Полковнику никто не пишет». Потом увиделась закладка из «Фауста», которую я поднял с пола. Бумажная ленточка – двухцветная: белая и жухложелтая. Выгорела бумажка, воткнутая в текст. Никто ее давным-давно не вынимал за ненадобностью.

И этот смокинг под белой простыней, истинно памятник былой значительности хозяина.

Бог ты мой! Это же надо! День за днем, месяц за месяцем поддерживать иллюзию собственного существования, населив ее ветшающими подробностями, беречь их в надежде, что – а вдруг! – какой-нибудь идиот, вроде меня, забредет в это поселение немощной игры. И во имя чего? Во имя одного-единственного дня в году, когда хозяин в тщательно отглаженном смокинге будет фланировать по тусовочному многолюдью «ТЭФИ», снисходительно раздавая свои: «В процессе, голубчик, в процессе»… Как пелось в старой песенке: «и чтоб никто не догадался»…

А может это и мое будущее? Или уже настоящее?.. Нет, черта-с-два, не дождетесь. Сгину, совсем сгину. Уж, если не в строю, так нигде. В штукатуры уйти, в плотники, в ассенизаторы, куда угодно, только не в тени, силящиеся внушить что у них есть плоть.

Я нажал на газ и влетел на асфальтовую спину шоссе. Вылетел и встал посередине, поперек дороги. Мотор заглох.

И тут же, еле увернувшись, на полном ходу затормозил величавый «БМВ», из которого, матерясь, выскочил водитель, похожий на банкира, каким представляют эту профессию отечественные сериалы: «Ты совсем что ли оборзел, мать твою…» Я застенчиво вышел из машины, искательно развел руками: «Да вот, что-то с двигателем…»

Неизвестно, как шофер-банкир решил бы мою судьбу, не раздайся тут:

– Алексей Алексеевич! Опять вы! Видно сама судьба положила нам не расставаться ныне! – из лимузина вылезал Кутя.

– Спокойно, Петрович, спокойно. Это, понимаешь, мой друг. Известный литератор. А ты, понимаешь, со своей ненормативной лексикой, – осадил Кутя водителя.

– Так ведь…, – снова начал тот.

– Спокойно, лучше посмотри, что у Алексея Алексеевича с движком.

Шофер поднял левую бровь, что было указанием мне: открой капот. Неторопливо надел перчатки и полез в брюхо моей машины.

Все-то у Кути было тип-топ. Машина моя оклемалась мигом. Мигом же я согласился поехать к Куте в гости. Хотя и сто лет не нужна была мне эта на сей раз частная аудиенция к новому воплощению бывшего моего ассистента. И особняк его, объятый литой чугунной вязью забора дерзко бросающему вызов решеткам питерского Летнего сада – ни к чему. Хотя, нет, нет. Решетка-то – удалась примечательная. Некая нежданная черта в образе владельца особняка. И то. Нынешние-то богатенькие Буратины все как есть упрятаны за высочайшие заборы да еще с камерами слежения. А Кутя – вот он, смотри, кто хочешь: гектар угодий, распростертый перед взором каждого проезжающего по дороге, бело-колонный дом усадебного типа, к нему прямиком от ворот трасса. Иначе и не назовешь длинный розоватый подъезд к дому, вдоль которого, как ливрейные лакеи выстроились широкоплечие светильники.

Зрелище взывало к размышлению о нраве хозяина. Якобы говорило: да, я человек состоятельный, могу себе позволить и бело-колонное жилище и светильники эти, и прочее. Но, во-первых, я смел: никаких грабителей не опасаюсь. А, главное – честен, всё трудами праведными нажито, нет нужды таиться. Так что для описания разновидности «нового русского» все увиденное могло пойти в дело, да еще с деталькой: у ворот все-таки примостилось так же белокаменное (стиль, так стиль) сооруженьице для охраны и обслуги.

Снова я безмолвно матюгнул себя. Какого хрена отмечаю все эти подробности, особенности! Плотнику – штукатуру – ассенизатору задаром не нужны они. Что ему делать со всякой литературной шелухой?

Вот преуспевающему продюсеру все нужно, все к делу. И шеренга ливрейных светильников, и литературная решка, и белокаменное обиталище охраны, и круглый высоченный холл в почтительном окружении статных колонн.

В холле мы, как раз, с Кутей и стояли.

– Возвышенно живете, Сережа, – сказал я. – Только вот странно, что наши края избрали. Тутошнее место ведь в престижных не числится, вам бы Николину гору, Жуковку…

– Да помилуй Бог, Алексей Алексеевич! Ты видел, что там сейчас творится? Старинные участки расхватаны, на клочки порезаны и, понимаешь, на каждой плешке по трехэтажному особняку. И все друг перед другом в архитектурной, понимаешь, вычурности выделываются. Какой-то город безумцев. Видел?

– Да нет, не бываю я там.

– А ты съезди, съезди. Это, понимаешь, Алексей Алексеевич, картинка сегодняшнего образа жизни растипичная. Тебе, как литератору…

Я не стал ему объяснять, что покончил с литературой. Отметил про себя другое: он называл меня по имени-отчеству, но на «ты». Так в прежние времена общались между собой партийные деятели. Вроде и интимно, но уважительно. И клановость подчеркнута.

– У меня сегодня день свиданий с прошлым. С вами вот увиделись. А по дороге на дачу Былинского наткнулся. Помнишь, Ефима Гавриловича?

– Как он? – с отработанной живостью спросил Кутя.

– В порядке. Размышляет, работает. Начал сценарий инсценировки «Фауста» в новом прочтении, – мне не хотелось предавать Ефима. Мы же с ним теперь тоже были членами одного клана.

Но интерес к Былинскому Кутя уже исчерпал.

– А эти места еще почти не освоены, хоть и от Москвы недалеко. Я тут две старые дачи купил, дома снес, участки объединил, вышел, понимаешь, гектар. Поселок-то, понимаешь, довоенный, они тогда по пятьдесят соток получали. И – красота, лес нетронутый. Живешь, как в тайге на заимке.

– И в заимочной архитектуре новое слово сказано. Как и в образе жизни, – я улыбнулся, чтобы Кутя не почувствовал, не дай Бог, издевки. Он и не почувствовал, беззаботно расхохотался.

Так мы и беседовали, стоя в центре белого двухцветного (трехцветного?) холла, площадью в сто квадратных (круглых?) метров. Сесть мне Кутя не предложил, хотя тут-там были расставлены белые же диваны. А у камина, опять-таки, белого – белые кожаные кресла. Каминный прибор – щипцы, лопаточки разные, а также светильники – напротив, черные, кованые. А еще – белоснежные просторы украшала некая художественная деталь: инстоляция, наводящая на мысль о совокуплении колченого краба и пружины из дивана довоенных лет. Тоже черная, кованая (клепаная? отлитая?).

И оттого, что все эти черные детали интерьера были запечатлены на белом фоне, зрелище казалось необъемным. Чертеж тушью на белом ватмане. Проект, ждущий воплощения.

Может, так оно и есть, подумал я, зрелище – лишь, проект, план долгожданных Кутиных мечтаний о правильной, в его понимании, жизни.

Впрочем, зря я на Кутю напраслину возводил: вот, не пригласил, мол, сесть и прочее… Он, как раз, и сказал:

– Если желаешь освежиться с дороги, Алексей Алексеевич, ванна гостевая – вон там, по коридорчику. А потом мы с тобой отобедаем, понимаешь, чем Бог послал, что Олег создал. С Олегом мне жутко повезло, со старым хозяином они что-то не поделили. Я его, понимаешь, и ухватил. Повар – супер-дупер. Класс – культ-экстра.

Я не желал маститься в «ваши»:

– Это как – хороший?

– А это ты уж сам оценишь… Иди, иди, ополоснись.

Обедали мы в «малой», как объяснил Кутя, столовой, предназначенной только для него с женой или, как он выразился, «с супругой». Ну, может, еще один-другой друган заедет. Тогда тоже здесь.

Столовая, хоть и малая, но была изящна и продумана. И горничная Татьяна Васильевна – расторопна и вышколена. И повар Олег, показавшийся в конце трапезы с улыбкой: «Претензии будут, Сергей Николаевич?» – тоже тип-топ. Этакий лукавый поп-расстрига, досконально установивший, что Небеса – пусты.

Так что Кутино переселение из ассистентской коммуналки в продюсерские хоромы не выглядело для него чужеродным. Ведь не было в доме этом, в быту этом чудовищности лестниц с золотыми перилами и портретов хозяйки, размерами с диораму Бородинской битвы. Ничего этого «новорусского» тут не было. Но и личность хозяев отсутствовала. В нищенской берлоге Былинского с нелепыми креслами и манекеном, с придуманной жизнью, с его игрой в жизнь – существовал, присутствовал, пронизывал собою пространство он сам, Гаврилыч. А это пространство было, как бы, ненаселенным. Как зеркало, не отражающее глядящегося в него.

Об этом я думал, поглощая Олеговы изыски.

Еще я думал о том, что в Кутиной семейной жизни что-то не так. Больно – уж пылко рисовал он достоинства жены. Четвертой, на которой был женат всего полгода.

– Викуся, это, понимаешь, нечто. Красивая, конечно, но сейчас у всех жены – фотомодели. Так теперь, понимаешь, носят. Но моя-то и умница. Она, не поверишь – только проснется и сразу решать кроссворды. А персонал? Представляешь, Алексей Алексеевич, она и за составом персонала следит. Обратил внимание – горничная? У всех молоденькие – хорошенькие, а толку – ноль. Викуся немолодую подобрала. И Чебурашку рекомендовала в секретарях оставить. Викуся считает, что персонал должен функции исполнять, а не отвлекать мысли хозяина… И вообще… у всех бабы в Ницы – Майами всякие рвутся. Или на яхтах по морям шастать, на горных лыжах изгаляться, на фристайлах всяких… А Викуся, понимаешь… Вот прочла тут книжку Артура Переса Риверто… Знаешь такого? Модный – испанец. Сейчас все по нем с ума сходят, хлеще, чем по Акунину. Так вот, Викуся, понимаешь, прочла книжку и говорит: «Хочу в путешествие по Испании, по описанным местам». Представляешь? Вот с подружкой отправились.

Так. Я, значит, думал о Викусиных совершенствах.

А еще я думал: на кой хрен Кутя залучил меня к себе? Не ради же того чтобы похвастаться круглым холлом и женой, решающей кроссворды сразу по пробуждении. Конечно, мой экс-ассистент не был ни глубокой, ни деликатной личностью. Но и столь примитивен не был. Так зачем я ему понадобился?

Во время еды Кутя склонял голову к тарелке, точно рукопись вычитывал. Две макушки то и дело всходили над столом, по Чебурашкиной версии – к уму. Значит не без ума затеяна эта экскурсия в новый Кутин мир.

Мне вдруг томительно захотелось, чтобы что-нибудь произошло. Ну, хоть мелкий скандал, хоть нежданный тревожный звонок по телефону. На худой конец – пусть бы вдруг безупречная стена столовой трещинами пошла. Ничего. Все вокруг было заботливо укатано. Я бы сказал, как-то полого все было. И Кутя про свой тайный замысел ни словца. Выдернулась в голове Галичевская строчка про лошадь, у которой была грудная жаба, а она маршалу «про это ни словца».

Когда вонзал длинную ложечку в барочное сооружение из крема и фруктов, чуть не спросил: «А про что вы, Сережа, ни словца». Но тут он сам начал повествование, я почувствовал, что начал, хотя сюжет был производственный и непримечательный.

– Устал, чегой-то нынче. После сидений у руководства канала всегда, понимаешь, чувствую себя употребленным. Такой у него стилек, подчерк, – Кутя так и отчеканил «подчерк». – Но, вообще-то, тема важная. Анализ всероссийского зрительского опроса. Опроса по запросам. Чего его величеству Зрителю угодно. Ты как полагаешь, Алексей Алексеевич, чего ему угодно? А?

– Крови и секса, – сказал я. Я же хотел быть современным.

– Отстал. Отстал ты, Алексей Алексеевич. Я же, понимаешь, не зря тебе сказал: не чувствуете вы, вчерашние, сегодняшнего дня.

– Катастроф? Вселенских катастроф? – Что-то в этом роде возникает то и дело на экране.

Видимо, щадя мою старомодность, Кутя снисходительно качнул макушками:

– Да, да, конечно. И кровь, и секс, и катастрофы еще пользуются спросом у определенной части молодежи. Но наша-то аудитория, понимаешь, всевозрастная. И нужен новый формат фильмов и сериалов.

– Что же показал опрос?

– А то. Замети, л сколько советских фильмов сегодня в сетке? То-то. А почему? Жесткой современности зрителю и в новостных, понимаешь, программах хватает. Да еще всякая аналитика-мудолитика. Криминальные программы и прочее. Вот и хочет народ в дальнюю историю, слезами обливаться над царевнами и маркизами. И очень так же влечет его, понимаешь, советская эпоха. Якобы понятная, доступная и человеческая. Это – раз. Захотел народ так же положительного героя, чтоб простого, без затей, без геройств бандитских или антибандитских. Как говорили прежде – «герои среди нас», «один из нас». Это – два. Второй – зрительский запрос, Алексей Алексеевич. А еще, понимаешь, три имеется. Полюбил народ, чтоб чуток мистицизма было подпущено. Новое это стремление, но – четкое.