Счастливое было утро. Деньги не потерялись, шапку нашли. А все-таки не было на душе у Светки счастья.

VII

Ирину Бекетову Светка массировала на столе. Старинный стол – «сороконожка», обретавшийся в самой большой комнате Ирининой квартиры, был приобретен хозяйкой у двух стариков, дом которых пошел на слом, а громоздкая мебель, свободно располагавшаяся в одной комнате, в малогабаритную новую квартиру стариков не влезала.

«Сороконожка», раздвигаемая хитрым манером, когда сбившиеся в плотное стадо ножки вдруг расходились и стол становился огромным, необходим был Ирине позарез. Застолья собирались многолюдные. К тому же Ирина считала, что масса на диване – не по-медицински. Она за эту «сороконожку» с двенадцатью стульями старикам новый венгерский гарнитур купила – «жилую комнату».

Во время массажа Иринины подруги сидели на стульях вокруг стола. Все в шапках. В лисьей (из рыжей лисы), песцовой и волчьей.

– Представляешь: войдет, а у него вся стена расписана, – Ирина подмигнула подруге в лисьей шапке. – Обалдеет! А? Лисья шапка, однако Песцовая ее не поддержала:

– Но шокинг может иметь и отрицательные последствия.

И сразу же зачастила Волчья шапка, она всегда высказывалась только таким образом, чтобы доставить удовольствие Ирине:

– О чем ты говоришь? Кто-нибудь когда-нибудь обрушивал на него такое смелое выражение чувств? Что – его научная мадам способна была на такую открытую дерзость? Это же удар по нервам! Мужчине необходимо потрясение, откровение, непредсказуемость. На это невозможно не откликнуться.

– Да я уже ударяла, – Ирина потянула носом, вроде бы всхлипнув, – помнишь: он на мою запись с публикой в концертной студии пришел? Я же нарушила репертуар и вдруг прямо ему в глаза ахнула: «Ванюшенька-душенька». Пою, а сама с микрофоном прямо в зал, к нему.

– А он – что? – спросила Лисья шапка.

– А – ничего. После записи говорит: «Поздравляю, прекрасно пела». Чувак вареный.

– А ты – что? – спросила Волчья.

– А ничего. Говорю: «Благодарю, что пришли».

– Но тем не менее он же пришел и поздравил. Ведь мог вообще не появиться, если бы был безучастен, – вдохновилась Волчья шапка.

– А, брось… – Ирина отмахнулась ладонью с плотно сжатыми пальцами.

Привычки не разжимать пальцы Ирина не нарушала даже в «салоне». У привычки этой была своя история.

В шестнадцать лет к Ирине пришла первая любовь. Она полюбила морячка Пашку, прибывшего в недельный отпуск на родину, в Павлово-Посад. Познакомились, как водится, на танцах, в соседнем дворе, где один из жильцов владел редкой для павловопосадских девчонок штуковиной – магнитофоном. Владелец «мага» слыл человеком широким, коллективистским: предоставлял свое сокровище во всеобщее пользование. Но Ирина подозревала иное. Золотушный этот владелец никакими достоинствами, даже примечательностями не отличался. Разве что сизой шишкой на шее, будто запустили в него срезанной головкой маринованного баклажана. А та возьми да и присосись к шее, слегка ее скособочив.

Магнитофон давал Баклажаннику (как звала его Ирина) преимущества перед прочими и даже, можно сказать, власть: хочу, вынесу «маг» – можете потанцевать, не вынесу – и фиг вам.

К Ирине Баклажанник имел затаенную, маскируемую хамством, страсть. Но Ирине что страсть, что хамство, что сам Баклажанник – пыль по деревне. Она его и не видела. А видела – отворачивалась. Так и в тот раз отвернулась. А отвернувшись, обмерла.

По двору, прямо на нее, как-то надземно двигался умопомрачительный моряк. Синие волны тельняшки дыбились игрой могучих грудных мускулов, закипали белым буруном гюйса. Моряк двигался, утюжа клещами соседский двор, разметывая почтительную ребятню порывами бризов, муссонов и различных норд-остов, сопровождавших покорителя водных стихий.

– Позвольте тур, – сказал моряк Ирине. И она полюбила его. И он ее. Полюбил.

Умопомрачительный был моряк – одно слово, умопомрачительный. Монументальную Пашкину грудь украшала татуировка, изображавшая морской бой, а поверху этой за душу берущей баталии славянской вязью было выколото: «Не забудь мать родную – Д.К.Б.Ф.» (Д.К.Б.Ф. означало Дважды Краснознаменный Балтийский флот).

В залог вечной любви Ирина с Пашкой, следуя морской традиции, искололи внутреннюю сторону пальцев: «Павел + Ирина = до гроба».

Ирина и собиралась любить Павла до гроба. Никакой иной любви она не признавала. Потому, когда Пашка в следующий раз приехал в отпуск, они уже решили обзавестись собственным жильем – купить у одной старухи пристройку в частном старухином доме, для чего Пашка назанимал у соседей полторы тысячи рублей.

Однако деньги эти старухе Пашка не вручил, а уехал, срочно вызванный к себе на Д.К.Б.Ф.

Уехал – и ни гугу. А через три месяца телеграмма: «Если можешь, прости. Жизнь связал с другой».

Ирина прочла и почувствовала, как тонко и нестерпимо, точно вязальная игла, что-то воткнулось в сердце.

Вязальная игла так и торчала в сердце, и вытащить ее было невозможно. Хотелось отравиться: без Пашки жизни никакой, и простить нарушенную клятву любви не могла. Тогда-то, чтоб тоску утолить, и пошла в самодеятельный фабричный хор.

Год так было, два.

Коварный Пашка сгинул из Павлова-Посада на вечные времена, так и не узнав, что еще долго откладывала Ирина по двадцатке из своей хористской зарплаты, чтобы вернуть тем «потерпевшим» полторы тысячи.

Наверное, на это могла уйти долгая Иринина жизнь, если бы встреча со Швачкиным все не изменила: пошли иные заработки. Через год уже отослала деньги.

Тогда-то, откровенно говоря, ее сам успех и не заботил. Важна была возможность заработать и оплатить Пашкин долг.

Память о Пашке заглохла, а вот татуировка меж пальцев осталась, свести ее она боялась, говорили, остаются шрамы.

Потому и возникла привычка пальцев не разводить.

Однако при киносъемках и телевизионных записях сведенными пальцами манипулировать было неудобно, поэтому все концертные туалеты Ирины дополняли вечерние перчатки выше локтя. И хотя в данное время подобные перчатки были в мире не модны, того, что их носила Ирина, стало достаточно, чтобы тысячи девиц и дам с ума сходили в поисках подобных, окрешенных «бекетовки».

В позе «змея» (тело от живота поднято, ноги плотно прижаты к столу, торс поднят, голова запрокинута) Ирина замерла, и прямая ладонь одной руки прижалась к груди:

– Ох, девочки, вот верите – нет – все бы отдала, чтобы полюбил. Вот входите, берите «сороконожку» со стульями, все.

– До чего же ты широкий человек, Ирина! – восхитилась Волчья шапка, но Песцовая не задержалась с подковыркой:

– А вот если бы тебе предложили: брось эстраду, успех – и Иван твой, согласилась?

Ирина оперлась руками о стол, голова упала: «Нет, не соглашусь».

– Идиотская постановка вопроса, – Лисья шапка, слывшая тут психологом и мудрецом, швырнула в Песцовую презрительный взор, – для художника творчество – это форма самого физического существования. Ты предлагаешь ей умереть?

Но Песцовую было не сбить:

– Хорошо, пусть поет. Но без успеха и популярности. Согласилась бы?

– Нет, – жестко сказала Ирина.

Странное это дело: никогда не знает человек, какое обстоятельство станет мышеловкой для его души, на чем сама его сущность споткнется. Взять, к примеру, Ирину. Казалось бы, и не выдумаешь, как такую на коротком поводке удержать, чем спеленать ее норов. А на самом деле. Захочешь купить ее – нет, как говорится, таких материальных ценностей, предашь хоть в малом – узнает, прощения не замолишь, пусть у самой «сердце на клочки»; нужно что кому – берите все. Бывает, ей словечко поперек – сразу взрыв, земля вдрызг, воздух вдребезги, а может, смирней послушницы будет, только чтоб сама, не поучайте.

Этой великодушной вольницей Ирининой натуры и был покорен автор, когда узнал поближе певицу Бекетову. И уж менее всего автор подозревал, что то единственное, что станет ее поработителем, единственное. К чему пойдет она в услужение, перед чем сложит покорно всю свою непокорность – слава.

Конечно, автор обрисовал сложившуюся ситуацию витиевато, напыщенно и, прямо скажем, несколько неуклюже. Но это происходит от удивления и неумения соотнести качества своей героини с действием такого ходульного феномена. Другие сказали бы об этом проще и точнее. Хоть, например, Максим Максимович Шереметьев, вероятно, сформулировал бы расстановку сил в духе своего последнего научного труда: «Бекетова стала униженной верноподданной абсолютной монархии собственной славы».

И Ирина жестко повторила:

– Нет. Без успеха не соглашусь.

Волчья шапка аж прослезилась от жалости к Ирине:

– Боже мой! Но это же великое счастье – любить женщину с такой славой. Если бы у меня была хоть йота ее популярности, я была бы председателем женщин земного шара.

– Пустой номер, – сказала Песцовая шапка, которая противоречила исключительно для того, чтоб всюду рассказывать о своей независимой позиции по отношению к знаменитой подруге, – он же ее в упор не видит. Плюнуть нужно. И забыть.

– Нет, нужно искать экстрасенса с сильным полем, – возразила Лисья шапка, – довести Ивана до медитации, самой одновременно впасть и в состоянии транса внушить ему чувство.

– Где, где взять? – сотрясая «сороконожку», Ирина перебросила с живота на спину свое гулкое тело и в отчаянии запрокинула руки за голову. – Где взять экстрасенса? А и найдешь – как к Соконину его завести? Дистанционник нужен, чтоб мог посылать импульсы на расстоянии.

И тут вступила Светка:

– А вот у меня один раз интересный случай был. Звонит на работу Максим Максимович Шереметьев, боли ужасные, просит срочно прийти. А у меня Рудик с Вадиком не кормленные, и дома еды никакой. Говорю: «Максим Максимович, миленький, потерпите, только сбегаю ребят накормлю, и к вам». Прибежала домой, а Вадик весь горит, смерила температуру – тридцать девять. Как оставить? И душа за Максима Максимовича рвется. И все мне представляется, что я его массирую, и боль снимается. Будто я там, у него. И вот – ему легче. Бегу в автомат: «Максим Максимович, Вадик у меня заболел, температура 39, можно я завтра? Потерпите». А он: «Светочка, а меня отпустило». Может это быть, чтобы на расстоянии?

Все шапки повернулись к Светке, а Ирина села на столе. Заговорили почти одновременно.

Лисья шапка сказала:

– А что? Типичный случай дистанционного воздействия.

Песцовая шапка сказала:

– Ну, это может быть и простое совпадение. Откуда в ней экстрасенсизм?

Волчья шапка сказала:

– Откуда? Очень даже вероятно, что она экстрасенс. Остеомиелитные боли вообще простым массажем не снимаются. Значит, она воздействует полем. А движения те же. Между прочим, Судейкин в своей рукописи «Неведомое» это объясняет. Я принесу тебе, Ирина, мне позавчера дали. Потрясная рукопись. Он там делает анализ четырех Евангелий и приходит к интересному выводу. Христос был экстрасенс. Ведь он лечил наложением рук. А так как он вообще был сверхгений, то и поле у него было ошеломительной силы. И мог поднять почти мертвого.

Ирина вперилась в Светку и, приложив к груди ладони дощечками, выдохнула:

– Слушай, а может, ты астральное тело? Ты же вообще с приветом. Как ты меня в своем детстве увидела! – И подругам: – У нее сны наяву бывают.

Правда, было, один раз Светка, как выражалась Ирина, «раскололась» во время массажа, подруг тогда не было, со Светкой «случилось». Она увидела, как Ирина зашла в комнату Люськи-Цыганки, когда та рыдала там, брошенная очередным мужем, и, взяв со стены гитару, стала петь для одной Люськи неведомую песню, в которой на все лады повторялась только одна строчка: «Мужчины нас поймут, когда умрут…»

Светка тогда единственный раз в жизни пересказала Ирине свое видение.

В тот же день Ирина вызвала к себе композитора и поэта-песенника, чтоб те написали песню с этой строчкой.

«Мужчины нас поймут, когда умрут» стала шлягером сезона. Пожалуй, ни в одну песню Ирина при исполнении не вложила столько страсти и душевных сил.

И все они – Ирина, Лисья шапка, Волчья шапка и даже Песцовая шапка, стремящаяся противоречить, – сказали:

– Точка. Экстрасенс. Астральное тело.

Светке казалось, что подъезд ковригинского дома, где будто и сейчас красно тлела морда парня, сдернувшего с нее шапку, она будет обходить любыми кружными дорогами. Но вдруг обнаружила, что ноги ее сами привели туда.

«Ох, дура, дура, зачем? – подумала Светка. – Домой надо, ребята ждут, Виолетку надо отмассировать, а я сюда». И все-таки ей тут же стало очевидно, что непривычность многолетнего маршрута вела ее к знакомому подъезду, а необоримость общения с Александром Илларионовичем. Он был единственным человеком, с которым Светка могла посоветоваться, рассказать о том, в чем разобраться сама не могла. И то, что Александра Илларионовича уже не существовало на земле, не было помехой этому их общению. Только он мог расшифровать Светке открытие, сделанное «шапками».