А то вдруг – бац и в пропасть.

Сегодня поехал на дачу: Лилин день рождения. Лиля так любила: вдвоем на зимней даче, среди снегов пологих и горбатых. Я-то пожалуй, в другие дни зимой на дачу и не ездил.

Зимой мы селили здесь поселкового сторожа Афанасия. Дорожки расчистить, за АГВ-отопителем последить. В летние сезоны Афанасий ютился где-то в дощатом сарайчике, у дачников подрабатывал. Клумбы перекопать, забор покрасить, штакетник подлатать, поплотничать. Впрочем, какая теперь покраска заборов у современных атлетических особняков?.. Заборы кирпичные и столбы кирпичные. Держат строй, дистанцию блюдут. Столбы в железных шлемах – хоть сейчас на битву. Хоть на Куликову, хоть на Чудское. «Князь наш древний, маршал Невский, погляди на казачьи богатырские полки». И не уверяй, что казаков в твоих дружинах не было.

Самая большая комната дачи соединяла половины: нашу и Шварцевскую, в качестве общей гостиной. Туда и выходила бывшая печка, увешанная Лилиными тарелками. Вернее, две печки. Вторую переделали в камин. Мебель в гостиной была не многочисленной: журнальный столик, телевизор, два кресла и диван-недомерок. Лиля звала его – Пони.

Я угнездился сейчас в Понивой утробе, поджав ноги.

В окне мерцали осколки звезд и макушки синих шапок на сосновых ветках.

– Не спите, Алексей Алексеевич? Не побеспокою?

Дверь приоткрыл Афанасий. Заботливо, точно ребенка, он прижимал к груди охапку дров: – Может каминчик запалить? Для уюта.

– Прекрасная мысль, Афанасий, – лживо одобрил я. Лживо, потому что понимал: Афанасий болтлив, заведет волынку, не остановишь. А мне это сейчас поперек печенок. Хотя и злиться на него грешно, небось, изнемогает от одиночества.

Афанасий свалил дрова на медный лист, укрепленный на полу перед камином. Стал перекладывать поленья в бадейку из-под когдатошнего фикуса, ныне сменившую назначение.

– Спасибо, Афанасий…. как тебя по-батюшке? – ведь, правда, как? Столько лет бок-о-бок, а вроде и отчества нет у старика. Как у Светки.

– Афанасьевич, как папашу моего покойного, по нему назван, хоть и без него в войну родился. Я родился, а его уже убило. И маманя его помнила только, как на фронт забирали. В точности по песне.

– Как это по песне?

Он тут же затянул качающимся тенорком.

– Когда пришла ко мне повестка с райкомату,

Случились страшные дела.

Мамаша с печки загремела прямо на пол

Сестра сметану пролила.

– Хорошая песня, – одобрил я.

– Оч-ч-чень. Жизненная.

За окном меж деревьями пробирался забор. Наш, тоже новый. Конечно, не кирпичный, дощатый, но новый. Его тощее безглавое тело не удерживало снежного оперения. Не то, что воинственные шлемы кирпичных соседей. А вот когда-то на былом штакетнике снежная скульптура лепилась поразительно. Наша калитка, облепленная угомонившейся метелью, всегда представала портретом Льва Николаевича Толстого. И я даже, вроде, воткнул это зрелище в какую-то повесть.

Афанасий начал выкладывать в утробе камина сложную конструкцию из поленьев. Он знал, как нужно, чтобы взялось. У меня так не получалось.

Щуплое тело сторожа было обряжено довольно странно: поверх старозаветного вислого свитера – пижонская юниорская безрукавка. Видимо подарок кого-то из дачников. Когда Афанасий наклонялся к камину, его спину брала в клещи надпись на безрукавке: «I love В.S.». Кого любил производитель одежды – не ясно. Может Бритни Спирс, а может Британскую сталелитейную индустрию.

– Песня исключительная, – Афанасий приладил очередное полено. – Возьмем призыв. Все до точки, как с папаней, так со мной.

И снова запиликал:

– Меня комиссия смотрела в голом виде

Смотрела спереди и в зад

Врачи замерили давленье: сердце бьется

В пехоту годен, говорят.

– Я в пехоте, окурат, и служил. Срочную. Только какая тогда армия была? Красота поглядеть. Какие-такие «деды»? Какой-такой беспредел? Слов таких, не то что дел не знали. Дисциплина. Порядок касался всего. Я, к примеру, старшиной был. Веду бойцов в баню. Строй по ниточке. Действия – по команде. Разделись, приняли шайки. Ждут. Тогда я: «Мой голову! Мой тело! Мой ноги! Мой мелочь!» И ни один не нарушит.

– Да, армия теперь не та, – согласился я.

За окном клубился Млечный путь. Млечный путь, хай-вей галактик. Со своими клубками развязок, съездами во вселенские бездны. Созвездия мчались по ним миллионы лет, избегая дорожно-транспортных происшествий. А, может и сшибаясь лбами, телами.

Млечный путь, Млечный путь… Да, да, вчера читал в каком-то печатном органе. Ирина Бекетова создала конкурс-школу для вокалистов-новобранцев эстрады. «Путь к залу – только талант!» Таков девиз примадонны. «Бекетова финансирует предприятия из собственных средств, – провозглашал орган, тут же оговариваясь, – хотя усиленно это скрывает. Конкурс-школа Ирины Бекетовой называется „Млечный путь“.

Ах, черт! Забыл позвонить доронинскому документалисту. Хотел – ведь рассказать про Швачкинское нео-дворянство и почетный титул Арты. Эта подробность им, вряд ли, известна. Даже спросил мнение Левки на этот счет. Тот сказал: «Валяй!».

– Ну, ну не шутковать! Гореть! – отдал команду огню Афанасий, и сунул в камин еще несколько щепок. Наверное, приказывал: «Гори охапка! Гори полено! Гори мелочь!» Только в обратном порядке.

Сколько ему лет? Шестьдесят? Похоже, мой ровесник, что-то в этом роде. А я про него – старик. Но ведь и Кутя, поди, думает про меня – старик.

Сколько себя помню, Афанасий был атрибутом дачного поселка. И всегда – старик. Хотя, конечно, все было не так. И в детстве моем никакого Афанасия не существовало. А казалось – был. Старый, одинокий, бессемейный. Так без бабы и вековал? Или подваливался к какой-нибудь молочнице из соседнего совхоза. Как бы это научиться: жить одному?

– Афанасий, сгоняй-ка на кухню. Там в холодильнике поллитровка и закусь кой-какая. Есть необходимость выпить.

– Это железно, необходимость. Елизаветы Петровны день, – и это старожил наш помнит. Надо же!

Он принес требуемое, разложил на журнальном столике, подпихнул его к Пони. Разлил.

– Ну, светлая память! Человек светлый, память светлая. Она, ведь, Елизавета Петровна…

– Давай по второй, – мне не хотелось обсуждать с Афанасием достоинства Лили. Хотя, возможно, в таком сообществе это было бы наиболее безболезненно.

– Водка не дурна. Совершеннейший вкус сливок.

– Насчет сливок – это, конечно, слишком. – И хотя гениальная формула гоголевского Ноздрева Афанасию была неведома, он одобрил: – но с самоделкой не поравняешь. Сорт он и есть сорт. Душа ликует враз. – И без паузы: – Песня исключительно жизненная. Про всю жизнь. И даже мечта моя отмечена. Моя личная.

Снова заколыхался Афанасьевский тенорок:

– Поставлю избу край деревни восемь на семь

И буду водкой торговать

А вы, друзья, не забывайте Афанасья,

Ходите чаш-ш-е выпивать.

– Где ж ты такую песню откопал?

– А академик Звягинцев, Лучевая, дом три, научил. Говорит: «Вы, Афанасий, у нас песенный герой, былинный. Что это – былинный? Я постеснялся спросить.

– Ну, вроде сказочный герой. Ладно, собирай провизию. Что-то не идет у меня сегодня водяра. Спасибо за камин.

Он вопросительно поднял недопитую бутылку.

– Бери, бери. Все забирай. Я, пожалуй, вздремну.

– Момент, момент, – засуетился Афанасий. И как-то угодливо глянул: – Я на кухне, если что, если понадоблюсь, я на кухне нахожусь.

Я вдруг ощутил как жестоко лишаю его краткой радости общения, снова отсылая в тусклое одиночество. Но было мне не до него, ни до кого мне было.

Снова угнездился в Пони, полежал без мыслей. Потом включил телек.

Шло какое-то теле-шоу. С трибун страстно вопили представители публики, перебивая друг друга, гости в креслах тоже не желали слушать собеседников и, затыкая рты всем, по студии метался ведущий.

– Она, ведь, девочка, дитя. По математике все пятерки… – женщина в лиловом расшитом люрексом платье приложила к глазам платок, другой рукой поправляя оранжевый фонтанчик волос на макушке. – Исключительно пятерки. – Она спрятала платок в вырез платья.

С трибун полетело:

– Если бы она была настоящая мать…

– Я лично, одна двух детей поднимаю. Но, когда им всю себя отдаешь…

– Еще надо проверить, в каких обстоятельствах девочка живет…

– Обстоятельства, обстоятельства исследовались, – завопил ведущий: – Павел Семенович…

Павел Семенович, как следовало из титров, представитель социальных служб, откликнулся из кресла:

– В материальном отношении условия жизни соответствуют…

Однако, чему соответствуют, выяснить не удалось, так как встряло контральто другой гостьи:

– Я, как психолог, должна заметить, что часто материальный уровень еще не определяет ситуацию. Психологический климат и нравственная доминанта…

– Именно доминанта, – подхватил ведущий, – Дмитрий Петрович, вы, как юрист.

Седовласый юрист Дмитрий Петрович зажал в кулаке рыжеватую шкиперскую бородку:

– Прежде всего, господа, необходимо очертить правовой аспект проблемы. Если речь идет о половых контактах с несовершеннолетними, это – одно. Если…

– Какой еще аспект, – вскинулась на трибунах немолодая женщина, которой ведущий, не дослушав юриста, ткнул под нос микрофон, – путана девка, извиняюсь за выражение. Путана, и все тут. И мамаша-путана. Вы только поглядите на нее. Рыжая, сиськи наружу…

– Боже! Что за подход! У меня вот тоже – глубокое декольте, сейчас это модно. Что же, по-вашему, я тоже путана? – гостья, сидящая напротив юриста, всплеснула руками.

– Вы актриса – вам можно, – примирительно закричали с трибун.

– Какая путана? – Мамаша извлекла из своего порочного декольте платочек и приложила к углу глаза. – Девочка, дитя, по математике все пятерки.

Юрист Дмитрий Петрович распахнул руки, видимо, навстречу истине:

– Господа, не установив точных обстоятельств дела…

– Да, да, – и свободной от микрофона рукой, ведущий постарался как бы утрамбовать шум: – Сейчас мы все установим. У нас в студии сама участница события – Таня. Она нам все расскажет. Поприветствуем Таню.

Таню встретили аплодисментами. И противники и защитники. Она помахала всем ладошкой и села в свободное кресло. Джинсики, маечка, смышленное личико без следов косметики. Успехи в области математики не вызывали сомнения.

– Таня, – призвал ведущий, – расскажи нам, как ты попала на яхту господина Соломонова и что там было?

– Нас подарили, – безгрешно сказала Таня.

– Как подарили? – вроде не понял ведущий.

– Сэм сказал, что это его подарок Соломонову. Операция «одноклассницы». Взял пять девчонок из нашего класса и отвез на яхту. Обещал хорошие бабки.

– Кто такой Сэм?

– Ну, кузен Даши. Даша тоже из нашего класса.

– И что же? – подался вперед юрист Дмитрий Петрович. – Что было на яхте? Вы подвергались сексуальным домогательствам?

Таня дернула плечиком.

– Ну, вы прямо, как маленький…

– Я – маленький? А вам сколько лет?

– Четырнадцать. Между прочим, теперь в четырнадцать паспорт дают.

Зал рухнул в пучину воплей.

– Позвольте мне, – вонзился в этот хаос страстно-спокойный голос. И, как ни странно, все смолкли.

– На первый взгляд перед нами банальная история: один олигарх «дарит», как выразилась девочка, другому олигарху группу малолеток для сексуальных утех на вечеринке. Но банальности и есть самое страшное: олигархическая власть, власть денег определили все в нашем обществе – от экономики до морали. Возьмите принципы выборов в руководящие органы…

– Ты не про те органы, – под общий хохот крикнула с трибуны какая-то хулиганистая бабенка.

– Что ж, можно и не про те, хотя диалектическая связь налицо, – согласился говорящий, и снова все стихли, будто оратор сообщал не набившее оскомину трюизмы, а неведомые откровения.

– Главная беда: утрата нашей российской вековой самобытности, на которую Запад ежедневно продолжает напирать своим глобалистическим пузом. – Через паузу прибавил: – Эхо фултоновской речи Черчилля и через полвека оглушает нас.

Тут почтительность зала иссякла, и все снова принялись перебивать друг друга.

А я разглядывал оратора: дорогостоящий жилет умело придерживал рвущийся к аудитории живот. Дымчатые очки слегка притушали праведный блеск взора.

Бог ты мой! Да это же Соловых! Как я сразу не распознал неуемного трибуна? Видимо, тема шоу не предполагала встречи с партийным вождем. Хотя он теперь бывал всюду. Во! Надо будет подсказать режиссеру нашей документалки вставить этот эпизод в фильм, откупив у канала фрагмент записи.

Таким образом, почти все действующие лица налицо. Извините, за тафталогию. С Ириной Доронин вроде сам договорился.

– Может чайку, Лексей Лексеевич? Я закипятил, – Афанасий сунул голову в дверь.

– Давай чайку, – согласился я. Мне стало жутко жаль старика, оторванного от сексуально-олигархических проблем, волнующих телестудии, мне стало жаль его, запертого один-на-один с памятью и любовью к Бритни Спирс. Или Британской сталелитейной индустрии.