Вообще-то, Гуннхильд наделила новую постоялицу неким приданым: дала пару холщовых рубах, шерстяной жупан[64] толстой вязки, кожаные полусапожки, кусок добротного светлого полотна, гребни, тесьму, а еще небольшой рог, окованный узорчатой медной полосой. Светорада благодарила, но только в глубине души мелькнуло что-то насмешливо-печальное: раньше она в парче да соболях расхаживала, ела на злате-серебре, а ныне за простой куб с окантовкой благодарить обязана. Но она тут же отогнала от себя эти мысли. Леший с ним, с этим некогда привычным, а теперь утерянным богатством. Главное, что она любима и свободна, что ей интересно жить.

Между тем дни стали удлиняться, хотя по-прежнему было холодно и даже как-то не верилось, что уже наступила весна. Озеро Неро все еще дремало под толстым слоем льда, снег плотно покрывал землю, а ветви деревьев были черны и голы, без малейшего намека на почки. Светорада то и дело напоминала себе, что отныне она живет куда полуночнее,[65] чем жила ранее, и весна тут начинается гораздо позже. И хотя волхвы объявили время Масленицы, а ростовчанки словенского племени уже пекли тонкие круглые блины, мерянские жители только пожимали плечами, глядя на это суетное веселье, и говорили, что, пока медведь не встал из берлоги, а заяц не спешит сменить свою белую шубку, нечего и мечтать о том, что ветры принесут ясное солнечное тепло. Но в гости по традиции все же зазывали. Поэтому Светорада, пользуясь тем, что нового человека здесь всем было интересно послушать, а она уже стала известна как неплохая рассказчица, довольно часто принимала приглашения разных родов, а то и просто любила пройтись по Ростову, поглядеть, как тут люд живет.

Ростов, молодой град, привольно раскинулся на берегу озера Неро, что означало у местных «илистое». Вообще-то, град разросся на месте большого мерянского поселения. Поговаривали, что назвали град в честь некоего Росты, первого, кто сладил с местными шаманами, а позже привел в Ростов Олега. А вот в чащах вокруг озера имелись поселения мерян, кумирни[66] шаманов, где почитали богов, таких же мирных, как и сами меряне, спокойно стерпевшиеся с тем, что теперь на берегу и в окрестностях Неро можно было встретить высокие изваяния славянских богов. Меряне даже стали почитать чужие божества не меньше своего Кугу-юмо или Шкабаса – создателя мира. А вот священный камень мерян, выступавший из замерзшего озера подобно острову, стал называться камнем Белеса, ибо Белес был покровителем торговли, а напротив каменного святилища издавна проходили мены и торги мерян.

Меряне многому научились у пришлых, многое у них переняли. Люди с Руси прибывали сюда целыми родами и оседали большими семьями, а потому среди мерянских избушек вырастали огромные дворы, огражденные тыном, а за вороши виднелись крыши большой вотчинной избы, а также башенки и кровли домов селившихся тут же женатых сыновей. Со всеми клетями, амбарами, складами двор превращался в целую крепостцу, и люди говорили: «Милютин род», хотя сам прибывший некогда с Руси Милюта давно помер. Многие улочки назывались по имени большого рода – Милютинская, Разудайская или Светлоглазинская. Строился Ростов по большей части новгородскими плотниками, слывшими самыми умелыми на Руси – бревнышко к бревнышку умело клали, тыны ровные возводили, окошки деревянным кружевом украшали.

Однако зачастую среди изб встречались полуземлянки, ко многим домикам были пристроены свинарники или хлева, сплетенные из ветвей и покрытые древесной корой. Кто как мог, так и обживался. И, кроме словен новгородских, в Ростове жили поселенцы из полочан, из северной веси, из кривичей, причем последние зачастую называли себя смолянами, хотя их было немного, и переехали они в этот край давно. Кривичей княжна Светорада сторонилась. А вдруг кто вспомнит, что в главном граде кривичей, Смоленске, жила княжна, просватанная за самого Игоря Рюриковича? Но, хвала богам, таковых пока не находилось. Да и Игоря тут почти не вспоминали. Олега Вещего – да. О нем даже мерянские шаманы любили потолковать; рассказывали, как некогда прибыл в их землю князь-варяг, как понравились ему мерянские люди и край их, как взял он эту землю под свою руку. Данью обложил невеликой, но охранять обещался. Вот почему здесь и поныне несут его витязи службу, хорошо несут. Раньше меряне то с муромой схлестывались, то от черемисы разбойной урон несли, но сейчас соседи присмирели; если и наскакивают порой, то люди воеводы Нечая враз ответный поход совершают, а на своей земле бьют находников так люто, что те не один раз подумают, прежде чем идти на разбой. Ну а с тем, что на реке Итиль разбойные соседи порой пошаливают, меряне почти свыклись и считали это неизбежным злом.

О реке Итиль, по-местному Великой, в Ростове говорили с особой гордостью. Светорада знала, что ее Стема уехал в дозор со своим десятком на эту отдаленную реку и теперь не скоро приедет. Она вздыхала, понимая, что ее Стрелок – воин, без этого он жить не может, и такого, как он, не заставишь сидеть в Ростове подле жениного подола.

Она ждала его, и жила как умела. Княжна, моющая котлы на хозяйственном дворе; дочь одного из богатейших князей Руси, которой приходилось замачивать в воде с золой рубахи хирдманнов и стряпать для всего рода. Она старалась думать об этом. К тому же у Светорады был счастливый дар: она умела находить приятное даже в мелочах, легко отказавшись от привычного почета и роскоши, и теперь для нее важнее всего было доказать самой себе, что она чего-то стоит, чего-то может добиться сама.

Стрелок вернулся в Ростов из поездки на праздник Медежьего дня.[67] Светорада с другими жителями Ростова как раз стояла в толпе, окружавшей площадку, где волхвы обкладывали освященным хворостом большую снежную бабу, олицетворяющую саму Зиму. А тут вдруг появился Стемка, увидел в толпе свою Свету, наблюдавшую за действиями служителей, наскочив на нее со спины, подхватил, закружил. Светорада даже стала отбиваться, крича с видимым возмущением:

– Медведь! Пусти, задохнусь! Сгреб, как свою!..

– А ты и есть моя! Захочу – зацелую до смерти!

И впрямь начал целовать на глазах у всех, словно никого рядом не было. Однако такое поведение влюбленных нисколько не разгневало. Песни волхвов уже поднадоели, а тут появилась возможность посмотреть на непривычное зрелище. Только когда костер ярко затрещал, и снеговая баба стала плавиться от жара, люди наконец-то вспомнили, для него они собрались, и весело запели веснянки.

Стема и Светорада тоже подпевали, стоя в обнимку. Снезвая баба истаивала под дружное пение ростовчан. Постепенно люд потянулся туда, где над кучами угля вдоль берега жарились барашки и служительницы-волховки раздавали освященное сдобное печиво. Весело было, солнышко пригрело, гусляры ударили по струнам, в бубны забили, а молодежь принялась отплясывать, разбившись на пары. И тут, к удивлению собравшихся, Стрелок со Светой тоже пустились в пляс. По традиции весенние танцы вели только молодые и неженатые парни и девушки, а остальным приходилось лишь степенно наблюдать со стороны. Однако этим двоим оглашенным словно и дела не было до старых обычаев. Стрелок в обороте поднимал свою жену, кружил, а когда она радостно начинала выплясывать под перезвон гуслей и дудок, пошел вокруг нее, бросив шапку о землю и ловко выделывая коленца. А как только народ повел вкруг костров хоровод, они тут же примкнули к развеселой цепочке. И что с того, что уже женаты, если душа молода и сила рвется наружу? От них исходило такое безудержное веселье, что даже суровые волхвы не стали вмешиваться. Стрелок и Света были пришлыми, а значит, могли и не знать местных обычаев, поэтому служители богов смолчали и только посмеивались в бороды. А потом, когда и другие семейные пары присоединились к хороводу, тоже не стали пенять. Если с чужаков не потребовали ответа, то зачем же теперь своим праздничное настроение портить? Тем временем народ продолжал веселиться. Купец из Милютиного рода повел свою сударушку в круг, кузнец из Светлоглазинского конца был увлечен в танок своей бабой, ну а шустрая Верена, которая не могла пропустить такого веселья, под смешки и подзадоривание толпы выволокла в круг своего обычно спокойного и рассудительного мужа Асольва-варяга.

Праздник получился буйный, медовуха ходила по рукам, брага лилась через край. Вскоре народ захмелел и просто исходил смехом, когда под удивленным взглядом посадника Путяты его скромница дочь повела в танок важного Аудуна. Руслана и ногами бойко перебирала, и притопывала мастерски, даже повизгивала от удовольствия, когда ее солидный муж так разошелся, что стал лихо подпрыгивать и горланить, что тебе лось во время гона. А уж по примеру вождя и другие варяги вошли в круг притопывая, стали орать, размахивая в воздухе выхваченными клинками. Весело было!

Ночью Стема поделился с молодой женой своей думой: вскоре вскроется лед на реке Итиль, пойдут струги по легкой воде, и тогда Путята начнет строить в мерянском поселке Медвежий Угол,[68] новый град на берегу. И в граде том ему придется сажать своего человека. Вот Стема и надеется, что Нечай на него Путяте укажет.

Когда Стема уехал, княжна Светорада отправилась доить коров. Княжна… А вот же, теперь она знала, что, если у коровы соски в трещинах, первую струю надо пропустить через колечко. Сидя в полумраке у крутого бока коровы, Светорада вдыхала теплый запах парного молока и размышляла над услышанным. Они со Стемой не так давно прибыли в Ростов, а ее Стрелок уже вон куда метит. Конечно, хорошо было бы получить столь высокое место, однако и другие, более нарочитые[69] ростовчане могут захотеть возвыситься в новом граде. И Светорада впервые подумала о том, чтобы поговорить об этом деле с ростовским тиуном. Усмар, как бы там ни было, мужик толковый и влияние на посадника Путяту имеет немалое. Однако… Светораду даже вид Усмара раздражал, несмотря на то что тиун не был дурен собой, одевался на редкость аккуратно и богато. Она не обольщалась насчет того, что Усмар за услугу ничего не попросит. Ведь уже не единожды он затрагивал ее, одарить пытался… А когда смотрел на нее, то в его темных глазах появлялся маслянистый блеск.

Светорада невольно усмехнулась, вспомнив, как недавно тут же, подле хлевов, толкнула наглого Усмара в кучу навоза, чтобы руки не распускал.

Ну да ладно, Светорада взяла полные ведра и пошла к выходу. Остановилась на пороге, вдохнула глубоко. В воздухе уже явственно ощущался восхитительный запах талой воды и влажной земли. Хорошо!

Весна и в самом деле наступала. Солнце днем светило так, что в кожухах становилось жарко. И хотя по ночам было студено, и снег затягивало крепким настом, днем на сосновых иглах елей висели капли влаги, и часто было слышно, как осыпались с мохнатых лап пласты снега. Днем же с крыш капало все сильнее, и пригревшиеся на солнце синицы, цепляясь за бревенчатые стены построек, звонко долбили по дереву клювами, отыскивали спящих между бревнами мух. А потом, меньше чем за седмицу, вскрылся лед на Неро, берега его начали просыхать, а там и водяная птица пошла. По воде плыли темные стаи гоголей, крохалей, белели пары строгих лебедей, весенний воздух звенел от птичьих голосов. Повсюду журчали ручьи, открылись еще бурые после снега проталины, распространяя запах сырости и перегноя.

Теперь Нечай чаще отпускал Стрелка к жене, а вой его десятка всячески прикрывали старшого, если он задерживался на побывке. В Большом Коне Стема сдружился со Скафти. Они часто бывали вместе, соревнуясь, кто кого превзойдет в знании прибауток, больше выпьет пива и не опьянеет или ловчее взберется на столб для учений. Старшая дочка Гуннхильд, пятнадцатилетняя Бэра, даже заявила варягу, что хочет, чтобы ее вывел на первый девичий праздник не Скафти, а Стрелок – если Света, конечно, позволит.

– Вот видишь, приятель, – говорил Скафти, пряча улыбку, – теперь я уже не слыву самым завидным парнем в округе. И даже моя племянница готова променять меня на какого-то бродягу, который и в росте мне уступает, и пьянеет быстрее, и знает свою родословную только до деда. А вот я помню ее едва ли не до богов…

– Где уж мне до небожителей, – прислонившись к бревенчатой стене, отвечал Стемка Стрелок. – С меня достаточно того, что я лучше езжу верхом и могу победить тебя в схватке на копьях. – Помолчав, он улыбался и добавлял: – А еще у меня красавица жена. – И привлекал к себе на колени Светораду, которая поднесла им новый кувшин пива.

Она не противилась, сдувала ему пряди с глаз, смотрела нежно. Стема же видел, как при взгляде на них обычно веселое и приветливое лицо Скафти мрачнело. И тогда Стрелок восклицал:

– Эй, парень, на чужое рот не разевай! В тебя и так все мерянки местные влюблены, не говоря о ростовских девушках.

Скафти привычным движением заправлял за ухо длинную височную косицу.

– Если малышка Бэра так легко меня на тебя променяла, то не удивлюсь, что ты вскоре всех моих милых уведешь – и мерянок, и ростовчанок.

Света, надув губки, показывала варягу кулачок. А заодно и Стеме пригрозила. Конечно, она была уверена в своем Стрелке, но такие речи ей все одно не нравились. Стему же они смешили.