Светорада прошла к сыну. Ее малыш сладко спал, раскидавшись на мягкой шелковой перине. Светорада ласково убрала пряди темных волос с его лба. Для всех Глеб был только ее сыном. И может, хорошо, что Ипатий отказал в ее просьбе связаться с Русью, иначе ей бы пришлось отдать мальчика матери, Ольге. Как та пережила его утрату? И хотя после того как они с Ольгой подружились, Светорада испытывала жалость к матери, лишившейся ребенка, княжна решила, что теперь Глеб только ее, Светорады. Он уже забыл, что некогда у него была иная мать. А признайся Светорада Ипатию, что ее Глеб сын названной дочери Олега и самого князя Игоря… Но почему-то Светораде казалось, что и тогда Ипатий не стал бы мешкать, чтобы увезти ее с сыном. С Глебушкой. Что ж, видно, так рассудили сами боги.

Она прошла в опочивальню. Там на резной подставке горела малахитовая лампа, бросая блики на роспись стен, – птиц, бабочек, обезьянок на фруктовых деревьях. В стороне, на покрытом ковром возвышении, стояло широкое кедровое ложе под стеганым шелковым покрывалом. Оглядевшись, Светорада опять подумала о том, как ей повезло, что судьбе было угодно отдать ее в руки бывшего жениха, который так добр к ней, так терпелив и уважителен… Ведь жить с человеком, который ценит и уважает тебя, – великое благо.

На другой день Ипатий и впрямь повез ее с Глебом кататься по морю на небольшой гребной лодке-алеаде[168] управляемой шестеркой сильных гребцов. Водная гладь была совсем тихой, и Светорада даже решилась по совету Ипатия взять с собой Глеба. И хотя ей было непривычно и волнительно оказаться в таком царстве воды, мальчик пришел в неописуемый восторг. Особенно когда легкий ветер надул светлый парус и подгоняемая им лодка, еще и убыстряемая умелой греблей, просто полетела по волнам. А тут еще из воды совсем рядом стали выпрыгивать дельфины. Светорада даже визжала от страха и восторга, видя их мокрые темные спины, наблюдая за скачками и быстрым скольжением, Глеб хохотал во все горло. Ипатий тоже смеялся. Порывы теплого ветра раздували его темно-синий широкий гиматий,[169] трепал кудрявые волосы, и стратиг выглядел молодым и счастливым, пожалуй, даже красивым. Ипатий предложил половить рыбу и, как заправский рыбак, закинул в волну невод, утяжеленный по краям круглыми камешками. Через какое-то время они с Глебом принялись вместе тащить сеть с попавшей в него рыбой, беззаботно разговаривали и смеялись, а княжна вдруг подумала, что ее малышу как раз и нужен такой отец.

Когда они возвращались, стратига уже ждали на берегу несколько всадников. Светорада заметила, что у Ипатия напряглось лицо, между темных бровей залегла глубокая морщина. Он первым соскочил с борта лодки в воду, но не поспешил к ожидающим, а сперва бережно перенес Глеба, потом Светораду. Малыш, поняв, что так радовавший его мужчина уже уходит, вцепился в полу его гиматия.

– Не уходи!

Он сказал это по-печенежски, однако Ипатий знал этот язык и, опустившись на корточки, стал объяснять малышу, что сейчас он вынужден его покинуть, но уедет ненадолго, а потом обязательно вернется к такому хорошему мальчику. Стоявшая в стороне Светорада, отводя рукой белое развевающееся покрывало, наблюдала за ними, и ей хотелось сказать Ипатию столько хороших, теплых слов…

Ипатий переговорил с крупным рыжеватым мужчиной в отсвечивающем медью литом панцире, потом подошел к княжне.

– Наверное, мне стоит выразить вам свое сожаление, Светорада. Этот человек, почтенный катепан Прокл Пакиан, принес мне известие о смерти Овадии бен Муниша.

Княжна побледнела. Овадия… Когда-то она любила его. Давно.

– Как он умер? – неожиданно охрипшим голосом спросила она.

Ипатий отвел взор.

– Его отравили. Известно только, что он умер во сне, без мучений. Вы скорбите о нем? Ведь теперь вы вдова.

– Я думала, что уже давно вдова, – тихо произнесла Светорада, и перед ней внезапно возник не образ хазарского царевича, а светлый лик Стемки Стрелка.

Однако вечером, сидя перед мерцающим огнем малахитовой лампы, она думала об Овадии. Вспоминала, как он кувыркался, веселя ее в своей усадьбе, как готовил для нее кебаб, учил пить кумыс, как объезжал для нее серую в яблоках лошадь. Из глаз Светорады текли медленные слезы.

Пусть Овадия и разрушил ее жизнь со Стемой, пусть одновременно с ней любил и Мариам, но она познала с ним и некое счастье.

– Пусть ты будешь счастливее на небесах, чем на земле, мой дерзкий Овадия! А я… Я прощаю тебя. Покойся с миром.

Несколько последующих дней Ипатий Малеил не посещал ее, и Светорада стала скучать в праздном безделии. Наконец она сама вызвалась поехать к нему в Херсонес.

Однако Ипатий смог уделить ей весьма мало времени. Он явно обрадовался ее визиту, но в его приемной толпилось столько людей, что они с княжной едва успели перекинуться несколькими фразами.

– Этот присланный на мое место Феофилакт Заутца такой легкомысленный, – пожаловался княжне Ипатий. – Он как будто не желает вникать в дела, все что-то путает и злится, поэтому большинство просителей предпочитают обращаться ко мне, пока я еще не снял с себя обязанности градоначальника. Так что… Вы не будете сильно гневаться, если я дам вам охрану, и вы отправитесь посмотреть город?

Тон Ипатия был извиняющимся, и Светораде его смущение понравилось. К тому же, побыв в его городской резиденции всего несколько минут и заметив, как к нему тут все относятся, она и сама прониклась уважением к своему новому… Жениху?.. Поклоннику?.. Мужу?..

Уже уходя, она столкнулась с легкомысленным Феофилактом Заутца. Тот, заметив красивую женщину в шелковой пенуле[170] цвета оливковых листьев, тут же начал любезничать с ней, говорить велеречивые комплименты. И был явно недоволен, когда Ипатий резко отозвал его, заставляя вместе с ним принимать посетителей.

Светорада отправилась осматривать Херсонес. Еще в Смоленске она много слышала об этом торговом городе на берегу моря. Теперь же она неспешно прогуливалась по его мощеным улочкам, рассматривала христианские храмы-базилики с ажурными золочеными крестами на кровлях – церковь Святых Апостолов, храмы Созонта, Софии, Святого Леонтия. Специально приставленный к ней провожатый рассказывал о каждой из церквей. Показал он ей и бронзовую квадригу триумфальной арки императора Феодосия – летящих в воздухе коней и правившего ими героя; сводил княжну к прекрасным колоннам древнего храма охотницы Артемиды, которой херсониты поклонялись до того, как приняли христианство. С этого места открывался удивительно красивый вид на синее море. А еще отсюда Светорада увидела херсонесскую купальню: две полукруглые, облицованные мрамором дуги образовывали некое подобие бассейна на побережье, и некоторые жители в легких одеждах спускались и лежали в теплой чистой воде.

Удаленные от моря улочки города показались Светораде несколько тихими – вся их жизнь происходила во внутренних двориках. Дома в Херсонесе были из желтоватого светлого камня, в основном двухэтажные, крытые красной черепицей. А сами улочки были не только вымощены плитами, но и – по большей части ближе к храмам – украшены мозаикой. Княжна даже посмотрела христианское богослужение на паперти собора Святой Софии, которое проводил херсонесский епископ в позолоченном облачении; она наблюдала, как дьякон размахивал кадилом, а красивый отрок с белокурыми волосами держал в руках икону с изображением почитаемой богини христиан, которую все величали Богородицей.

«И со всем этим мне придется сжиться», – подумала Светорада, следя за долгой и непонятной для нее службой. В глубине души она уже привыкла к мысли, что ради желания хоть что-то получить от жизни надо уметь и поступиться.

После прогулки по Херсонесу она была так утомлена, что заснула, едва вернувшись в исар Ипатия. Но ночью неожиданно проснулась, ощутив на себе чей-то взгляд.

Стратиг сидел подле ее ложа в красивом резном кресле и, подперев кудрявую голову рукой, не сводил с нее глаз.

Светорада резко села, прижимая к груди край легкого светлого покрывала. Смотрела, сонно моргая, растрепанная, хрупкая, в соблазнительно сползшей с плеча сорочке.

Ипатий медленно выпрямился.

– Простите, ангел мой, но я не смог отказать себе в удовольствии поглядеть, как вы спите. Просто… Просто у меня был очень тяжелый день, вот и захотелось хоть какой-то отрады. Извините.

Он поднялся.

Светорада смотрела на него. Она не сомневалась в том, какова цель его визита, однако была тронута решением Ипатия не проявлять назойливость.

– Ипатий… Не уходите.

Она медленно опустила покрывало.

Византиец глубоко втянул в себя воздух. На княжне была только легчайшая сорочка, скорее подчеркивающая, чем скрывающая ее прелести. А сама она, такая разнежившаяся в постели, соблазнительная, манящая… Он неотрывно смотрел на нее. О небо! Как же она прелестна! Ее кожа, как сливки, а эти растрепанные медово-золотистые локоны, обрамляющие нежное лицо… У нее прекрасные груди, округлые и высокие, как у нерожавшей. Он не мог отвести взгляда от ее белого плеча, от проступавших сквозь тонкую ткань сорочки острых сосков.

Нервно сглотнув, осторожно, будто опасаясь, что это диво не состоится, Ипатий присел подле нее на ложе. И когда он протянул руку, когда нежно коснулся ее щеки…

– Я ваша, – тихо шепнула Светорада, словно подбадривая его.

Глаза ее блеснули.

Она уже привыкла, что мужчины берут ее с жадностью и властностью. Но Ипатий был не таков. Он медлил, и это стало раздражать ее. К чему эта робость, если он владеет ею? И она почти резко взяла его руку и прижала к своей груди.

Его прикосновение… Она почувствовала, как он нежно притронулся к ней, и это неожиданно взволновало ее. Самыми кончиками пальцев он касался ее соска, ласково ощупывая. И от этой его нежности она ощутила, как по только что полному напряжения телу растекается слабая нега. Дыхание Ипатия в полутьме стало учащенным, и Светорада заметила, что дышит так же. Это смутило ее, и она отвернулась, но колдовство его ласковых прикосновений продолжало завораживать княжну. Она опустила отяжелевшие веки, прислушиваясь только к своим ощущениям, которые волновали и радовали ее. Она уже забыла, что ласки мужчины могут быть столь приятными, сжилась с мыслью, что ее просто берут, как сладкий плод, проглатывают залпом, не ощущая ее вкуса, заботясь только о собственном насыщении.

– Ипатий, – тихо произнесла Светорада, сама еще не зная, что собирается сказать.

Да и надо ли что-либо говорить?

Почувствовала, как он нежно обнял ее, прижал так бережно, как будто она была соткана не из плоти и крови, а из видений его мечты, как будто он опасался, что она исчезнет из его объятий подобно сладкому сну. Осторожно коснулся губами ее чела и прошептал:

– Самая желанная… – Поцеловал в висок и добавил: – Прекраснейшая… любимая…

У Светорады гулко застучало сердце. Ей захотелось обнять его, но она смущалась проявить ответную нежность. Он ее любит, а вот любит ли она его… Отчего-то у княжны было ощущение, что только любовь может подарить ей то ослепительное счастье, какое она некогда познала в объятиях Стемы, а потом и с Овадией, когда решила, что любит хазарина. А вот Ипатий… Она перестала думать о чувствах, вслушиваясь только в то, что творилось с ее телом, так негаданно и благодарно наполнявшимся негой в ответ на ласки византийца.

Его губы провели дорожку от ее скулы к уху, и она отклонила голову, когда он стал целовать ее шею, медленно, нежно, возбуждающе… И когда он нашел ее рот, уста Светорады сами непроизвольно раскрылись ему навстречу. Она была готова к требовательному и страстному нажиму, но вместо этого Ипатий только чуть коснулся ее приоткрытых губ скорее успокаивающим, нерешительным поцелуем. А ведь она уже хотела чего-то более страстного… Ее сердце бешено билось, тело охватила мелкая дрожь. И он ощутил ее желание. Давление его губ – мягких, теплых, нежных – заметно усилилось, его язык осторожно скользнул ей в рот. Его пальцы зарылись в волосы на ее затылке, продолжая прижимать ее лицо к своим губам. Он целовал ее жарким исступленным поцелуем, а Светорада сама уже обнимала его, страстно отвечая на лобзание.

Византийский поцелуй… Искушенные губы завладевают ртом, языки сплетаются, уста скользят по устам… Когда Стема впервые поцеловал ее этим заморским приятным поцелуем, она в единый миг научилась целоваться. Потом… Овадия целовал ее более жадно, с покоряющей страстью. Другие… Светораде казалось, что у нее не было больше никаких других. То была не любовь, а подчинение, рабство. И вот… наконец-то… Она и не предполагала, насколько соскучилась по нежности… страсти…

Светорада и не заметила, когда Ипатий разделся и оказался в ее ложе, но ощущать рядом его худощавое крепкое тело было удивительно приятно. А его ласки… Он исследовал ее легкими касаниями или, наоборот, жадными поглаживаниями, покрывал жаркими поцелуями, лизал и покусывал ее соски, сполз, не прекращая целовать, по подрагивающему нежному животу… Она кожей чувствовала каждый его поцелуй, понимая, как он желает ее…