Мария Чепурина - Свидание с чужим парнем

Макс покачал головой. Похоже, ему доставляло удовольствие наблюдать мой идиотский спектакль и было любопытно, какую еще отмазку я смогу придумать.

– Ну, Надь, ведь я серьезно, – произнес он наконец. – Ведь я же видел! Понимаешь?

– И с чего ты, интересно, взял, что это я?

– По куртке понял: не такая уж и темень там была. И кепка твоя белая. Она почти светилась!

– Постой… Кепка? Так ведь ее у меня украли! Точно-точно, еще неделю назад! – в этом месте я постаралась сказать как можно более пораженную и вместе с тем светящуюся мыслью физиономию. – Кажется, кое-что начинает проясняться! У нас появились зацепочки! Та-а-акс…

– Украли? – задумчиво переспросил парень.

Йессс, он, кажется, купился! Ну еще бы, Лучшая-из-Девочек и Самый-Глупый-Парень – кто кого? Ха-ха!

– Украли, да. Так все же знают! Я ведь даже объявление повесила, но только не откликнулся никто. Ты что, не видел?

– Не-а.

– Ясен пень! Сорвали очень быстро! Ведь в их планы объявление не входило! – Я все больше расходилась, почувствовав прилив сочинительского вдохновения. А в конце еще решила добавить для пущей важности и загадочности: – Кажется, я даже знаю, кто и почему это сделал!

– Я тоже знаю, – ответил мой собеседник.

– Ну и кто же?

– Да ты, Надька, ты!

Нет, ну с этим Максом невозможно иметь дело!

– Да ну тебя…

– Это тебя «ну»! С тобой невозможно иметь дело, Надюха! Думаешь, что я совсем тупой?! Не видел, как ты в этой белой кепке вчера бегала?!

Теперь мне захотелось разрыдаться. Почему, за что такое ужасное невезение?! Бедная я, бедная! Несчастная и маленькая, слабенькая девочка! Никто меня не спрячет от позора…

– Я новую… такую же… купила… – с трудом выдавила я.

– Ага, ага! Уже поверил! – парень фыркнул. – Странная ты, Надька. Ну ей-богу! Вот чего ты добиваешься-то, а? То пишешь мне всякие письма, то выдумываешь, будто это злоумышленники, то на свидания приглашаешь, то сама же, придя, за нужником прячешься, от меня убегаешь… Издевательство, что ли, такое изощренное надо мной? А в чем тогда прикол, что-то не просекаю?

Я отвернулась. Дескать, не знаю вообще, о чем речь, меня все это не касается.

– Влюбилась – так и скажи, – осторожно произнес Максим.

– Что-о-о?! – Я мгновенно пришла в бешенство. – Влюбилась?! Да пошел ты!!! С дуба рухнул!!! Размечтался, блин, жаних, ага, нашелся!!! Не тут-то было!!!

– Да постой ты…

– Потупее не придумал ничего, а?! Ну и самомнение! Ты в зеркало смотрелся вообще?!

– Ну-ну, полегче!

– Что – «полегче»? – Я вскочила. – Пристаешь, блин, тут с с вопросами со всякими, а сам-то? «Надюшка, ты мне тоже, сю-сю-сю»… Зачем прислал?! Влюбился?! Ну давай, скажи, типа! Влюбился?

Максим, было, встал, но теперь сел обратно.

– Какая «Надюшка»? О чем ты вообще?

– Ах, о чем?!

– Ну да, о чем?

– Да о любовной записочке, которую ваша милость изволила мне написать!

– О любовной записочке? – парень нахмурился, но через миг улыбнулся опять. – Фу-ты, ну-ты! Я чуть не купился! Подумал, и правда тебе кто-то что-то писал от моего имени! Надь, ну ты монстр по части отмаз! Просто мегаталантище! Это же надо – за десять минут разговора столько всего навыдумывать – про подделку, про кепку, записку какую-то… Так натурально ругаешься, просто артистка!

Мое возмущение поднялось до такого градуса, что даже кричать уже не было сил. Я глубоко вдохнула, потом выдохнула. Сосчитала до десяти. Этому учили в какой-то телепередаче – и, кажется, способ действительно помогает.

– Знаешь что, Максик? – Следующие слова были произнесены с максимальной холодностью. – Надоело мне тут с тобой разговаривать. Ну нравится тебе думать, что я за тобой бегаю, – думай на здоровье! Пускай самооценка повышается, не жалко. И про свидание, и про то, что я – как ты там говорил? – за каким-то нужником якобы пряталась – пожалуйста, воображай, мне не жалко! Сколько можно с глупостями спорить? Все, пока!

– Постой, постой!

– Ну?

– Значит, на опушке за сортиром не ты пряталась?

Я фыркнула, всем видом показав, что отвечать на подобные вопросы – ниже моего достоинства.

– Если так, то, пожалуй, возьми эту штуку!

Озорно улыбаясь, Максим вытащил из кармана резиночку для волос, украшенную пластмассовой ягодой клубники, и протянул мне.

– Я ведь не мог найти ее вчера в лесу, не так ли, раз тебя там не было? Значит, и теперь этой резинки у меня быть не должно! Бери скорее!

Я вскрикнула, покраснела.

Потом развернулась и, не помня себя, убежала домой.

Дотемна я не выходила из дому: боялась наткнуться на Макса. А вдруг он уже разболтал кому-нибудь обо всех моих выходках и своих подозрениях насчет влюбленности? Страшно даже представить. Если такое случится, лучше мне будет вообще никогда больше не ездить на дачу. Лето в пыльном городе с раскаленным асфальтом – это не так уж и ужасно по сравнению с перспективой сделаться объектом насмешек целого поселка.

В десять вечера я отложила томик классика, который безуспешно мусолила уже больше месяца, а сегодня неожиданно дочитала, и вышла на чердачный балкончик. Воздух пах холодной свежестью, дымом, только что взрыхленной землей и еще откуда-то – шашлыками. Озорной голос радиоведущего из черной коробочки на крыльце смешивался с пыхтением грузовика, только что заехавшего в наш поселок, и лязганьем ворот, закрываемых шофером. Дэна и компании на бревнах пока не было. Валька сидела на своем крыльце перед огромным блюдом с клубникой и, судя по всему, не скучала.

Что ж, составим ей компанию! Есть тема для беседы…

– Че? – выдала Валька, прослушав длинную речь, в которой имелось большое количество острых вопросов и нелестных для нее предположений. – Ты совсем с ума сошла?

– Я была бы сумасшедшей, если б продолжала тебе верить и дружить с тобой! – сказала я красиво. – Но у меня есть мозги, к твоему сведению, и я умею сопоставлять факты! Кто придумал дурацкую игру с любовными записками? Кто заставил меня написать их своей рукой? Кто вынудил меня ползти ночью на участок Макса, чтобы быть там замеченной? Чьей была идея с устройством глупых свиданий? И кто, в конце концов, соврал, что его не выпускают из дому? Хорошенький ход, чтобы оставить меня с Максом наедине, так, как будто это я его пригласила! Нечего сказать, Валентина! Очень, очень продуманный план!

Блюдо перед Валькой теперь было наполнено зелеными клубничными хвостиками. Она задумчиво подняла брови. Видимо, думала, что бы такого соврать. Усаживаться рядом с ней я не стала, предпочла стоять на ногах, чтобы быть выше и производить устрашающее впечатление.

– Тебе нечего ответить, Валька! – провозгласила я торжествующе. – Я проанализировала все события этой недели! И о твоем издевательстве насчет моей так называемой влюбленности, знаешь ли, не забыла! Вспомнила даже про то, что приглашение на свидание для Катьки подбрасывала именно ты! Или не подбрасывала? Признайся, Валька, ты просто его выкинула, не так ли, чтобы выставить меня дурочкой перед Максимом! А то, первое письмо с признанием в любви, которое мы так долго и старательно сочиняли? После того как я легла спать, ты же могла запросто вернуться на Катькин участок и забрать его обратно! Бедная Катька, получается, вообще ни при чем в этой игре!

– А ты соображаешь! – ухмыльнулась Валентина.

– Что?! Соображаю?! Валь, тебе не стыдно?!

– Продолжай, Надюха. Слушаю!

Она еще и улыбается! Господи, как же я все эти годы не замечала, с какой змеей подружилась?!

– Видимо, Валька, ты все-таки по-прежнему считаешь меня идиоткой. Но мне известно больше, чем ты думаешь! – Это фраза из какого-то кинофильма. Надеюсь, она сейчас прозвучала достойно. – Я прекрасно знаю, что, пока я шаталась по лесу, ты отправилась в гости к своему дружку Максимке, и вы вместе хихикали надо мной! Очень смешно, нечего сказать! Видимо, вам этого не хватило, и сегодня ты решила отправить его ко мне, чтобы поиздеваться открыто! Он уже пересказал тебе свои впечатления? Весело было? Здорово развлеклись? Только вот не учли одного обстоятельства: благодаря разговору с ним я обо всем и догадалась. И скоро, Валентина, ты узнаешь, какова я бываю, если меня обидели!!!

– Ну ты нагородила, блин…

– Ах так, нагородила? Скажи-ка лучше, Валька: ты надоумила Максима написать мне дурацкое признание, чтобы поиздеваться, или просто сама его состряпала? Надеялась, что я побегу к нему с объятиями, прочитав эту белиберду, и выставлю себя полной дурой?!

– Ты и правда дура, Надька, как я вижу.

– Очень, очень остроумно! А почему бы тебе просто не признаться, не рассказать мне, в чем была причина всего! Ты решила выставить меня перед Максом дурой, потому что посчитала соперницей! Так ведь, Валька? Ты боялась, что я ему нравлюсь! Ведь ты просто-напросто влюбилась в него!

– А что, если и так, что, если и влюбилась? – резко ответила Валентина.

В этот момент я поняла, что у меня больше нет подруги.

– В принципе, ничего. Личная жизнь чужих людей меня совершенно не волнует, – с этими словами я развернулась и гордо прошествовала прочь с участка, на который больше никогда не собиралась приходить.

Три дня прошло с тех пор, как я потеряла свою лучшую подругу. Три дня с того момента, как после разговора с Валькой до меня наконец-то дошло, что я по уши влюблена в Максима. Три дня с того времени, как я феерически опозорилась перед своим объектом воздыханий и, по всей видимости, лишилась всякой перспективы вызвать у него какие-то положительные чувства.

Все эти дни я почти безвылазно сидела на пропахшем сыростью чердаке. Формальный повод для этого предоставило уральское лето, похожее, как известно, – наравне со всеми остальными уральскими временами года – на позднюю осень. Дождь, то затихая, то усиливаясь, не прерывался с позавчерашнего утра и превратил садовое товарищество «Конденсатор» в то, чем он и должен был остаться по замыслу Природы: непролазное, огромное, противное болото. Отвратительная погода позволила мне избежать расспросов по поводу нежелания показываться на улице, упадка сил и кислой физиономии: судя по всему, дождь был единственным положительным моментом в создавшейся ситуации.

В остальном все было плохо. Все-все-все.

Так же как и дождь, в эти три дня я то переставала плакать, то начинала заново, то почти верила в то, что не грущу больше, то снова еле сдерживала рыдания. Только мысль о никудышной звукоизоляции избушки мне и помогала: совершенно не хотелось, чтоб весь поселок узнал о никчемном окончании никчемной первой любви никчемной девчонки, вообразившей себя Самой-Прикольной-На-Свете. Я делала несколько глубоких вдохов и выдохов, замечала, что слезы больше не льются, и говорила себе: «Вот так, вот молодец, не плачем больше! Надо успокоиться! Надо взять себя в руки и заняться чем-нибудь полезным! Я же сильная девочка, я не расклеиваюсь по всяким пустякам, я не буду плакать из-за всяких разных недостойных личностей! Ну подумаешь, какое-то время мне нравился Макс… Я же реалистка, я же сразу поняла, что это не моя судьба…» В этом месте от мысленного произнесения слов «не судьба» слезы начинали хлестать с новой силой, как кровь из раны.

Время от времени, когда веки распухали так, что я становилась похожей на китайца, а нос, дышать которым было уже невозможно, начинал болеть, я обнаруживала, что жидкость в верхней части организма кончилась и плакать больше не получается. Впрочем, не только плакать: в такие моменты я лежала на матрасе обессилевшая, ко всему равнодушная, не желающая ничего: ни мириться с Валькой, ни мстить ей, ни Макса, ни другого парня, ни жить… Казалось, что если вдруг случится чудо и глупый растрепанный мальчишка в изрезанных джинсах придет на мой чердак, станет на одно колено и протянет букет цветов – и тогда я лишь вздохну, устало посмотрю на него и перевернусь на другой бок.

В другие моменты энергия (хотя откуда ей было взяться? я ведь почти ничего не ела от огорчения) так и лезла из меня во все стороны. Я вертелась на своем матрасе, словно это была сковородка, без конца пересаживалась с одного конца на другой, стремилась то встать, то лечь, то и дело отбрасывала наскучивший журнал в сторону, чтобы потянуться за новым, который в следущую минуту так же полетит в сторону. Невесть откуда возникало ощущение, что Макс должен появиться с минуты на минуту и сказать мне что-то очень важное. Я вскакивала, молниеносно наводила порядок на чердаке и начинала изводить себя ожиданием, от которого внутри словно что-то натягивалось, грозя вот-вот порваться. В тридцать третий раз представляла себе события прошедшей недели. Потом – опять-таки не впервые – шепотом пересказывала их воображаемой подруге (проще говоря, базарила сама с собой, как конченая сумасшедшая). Затем, почувствовав, что руки устали от безделья, начинала рисовать своего принца первым подвернувшимся карандашом на первой подвернувшейся бумажке, которой чаще всего оказывалось белое поле мирно пролежавшего двадцать лет журнала. Старательно выводила прекрасные глазки, вырисовывала очаровательный носик, трудилась над ненаглядным ртом, изображала одну за другой шесть букв возлюбленного имени, а потом внезапно раздражалась – на Макса, на Вальку, на себя за глупую влюбленность, на бумагу за то, что рыхлая, на карандаш за то, что затупился, – и густо зачеркивала свое творение, чиркая до тех пор, пока не скроется полностью картинка, не порвется лист, не сломается грифель. Чувствовала, что вспотела от непонятной жары. Бежала на улицу – охладиться под дождем. Скакала с ноги на ногу – не от холода, а от избытка энергии, но, даже промокнув насквозь, чувствовала, что так и не смогла замерзнуть. Возвращалась на чердак… и начинала все заново.